После свадьбы жили хорошо

Я разозлился. Это уже не легкомыслие, а глупость!

Однако ничего не поделаешь, я был единственным человеком, который мог сейчас выручить эту сумасшедшую.

— Черт знает что!.. — сказал я. — Давайте чемодан. И неужели нет у вас другой обуви, кроме этих дурацких босоножек?

— Нету.

— Ну, учтите, на себе я вас не потащу.

Ухватив чемодан — был он раздутый, напиханный без жалости, так что едва застежки сошлись, — я не оглядываясь двинулся к деревне. Сзади захрустели послушные шаги.

Время уже перевалило за полдень; над сухими лугами дрожал нагретый воздух. Казалось, он отражает солнечный блеск. Да и все вокруг блестело нестерпимо для глаз. В солнечную осень в горах стоят золотые дни: свет источают и заросли рыжих кустарников, и горящие неподвижным пламенем черемухи, и выгоревшая трава, скользкая от прошлогодней хвои.

Мы спускались с перевала через светлые перелески, россыпи мелких камней, овраги к темнеющей вдалеке тайге, которая отсюда казалась низкой и очень густой.

Я скоро выдохся, — чемодан оттягивал руку, плечи онемели от рюкзака, било по боку ружье, позвякивая шомполом. Пот заливал глаза.

А эта женщина словно не замечала трудностей. Она не могла не устать; твердая, как проволока, трава хлестала ее по ногам, солнце жгло ее открытую голову и руки, а она улыбалась. Она двигалась рядом, не отставая, какой-то летящей походкой, и я опять ловил на себе ее взгляд, снисходительный, обращенный сверху вниз, от счастливого к неудачнику.

Она не благодарила меня и вела себя так, будто иначе и не могло случиться: я должен встретить ее, взять чемодан и проводить в деревню. Все просто и обычно. И я подумал, что, наверное, вот так, как должное, принимая помощь от неизвестных людей, эта женщина и проделала весь свой длинный путь — на поездах, на машинах, пешком. Нет, это не легкомыслие, не беспечность, это совсем другое…

Я шел теперь и не выпускал чемодана только потому, что мне совестно было отстать. Я не хотел показаться слабым.

А потом, на середине пути, нам неожиданно повезло. Спустившись с горы, мы увидели среди березняка небольшое поле, желто-кирпичное от перезрелого рыжика. Два паренька-алтайца выпрягали из жатки лошадей, собираясь уезжать.

Я не удивился, когда узнал, что они из той самой деревни. Эту женщину везде ждала удача.

Я пристроил чемодан к седлу; мы попрощались. Видимо, женщина никогда не ездила верхом, — она боялась влезать на конскую спину, а когда влезла, то охнула и сгорбилась от испуга, — до того ей показалось высоко… Но она быстро приноровилась и уже через минуту сидела прямо, ловко, дерзка у плеча ребенка, и первой тронула повод.

Обо мне она сразу забыла, даже не оглянулась. Пузатые сибирские лошаденки, тряся короткими хвостами, побежали ходко и скрылись с глаз.

А мне было хорошо. Я не жалел о потраченном времени. Вернувшись к тракту, вечером, уже в сумерках, я сел на попутную машину, в кузов. И было отчего-то очень приятно сидеть у гремящего борта, протянув усталые ноги, слышать ветер в ушах, глядеть на летящие звезды в черном небе и думать о том, что впереди, еще длинная, дальняя дорога.

ЛУШКА САПОГОВА

Кирилл хотел быть человеком твердым и поэтому неприятный разговор с матерью провел коротко.

— Знаешь, мать, — сказал он, — я отпрашиваться сегодня не стану. Свои дни рождения я отмечал уже девятнадцать раз, а самостоятельно работать начинаю впервые. Это одно. А второе — ты пойми: как же может стройка остаться без руководителя?

Мать слушала, подперев щеку ладонью; лицо у нее было неподвижное, грустное, только укоризненно покачивались в ушах длинные, с зелеными камешками серьги. Казалось, что она не слушает Кирилла, а смотрит, как эти серьги отражаются, неярко вспыхивают в никелированном кофейнике, стоявшем перед нею на столе.

И все же Кирилл знал, о чем она думает. Наверное, она впервые сейчас поняла, что сын вырос, стал серьезным, взрослым человеком, у которого свои, взрослые обязанности.

— В общем, так, — закончил Кирилл, поднимаясь со стула. — Я не отпрашиваюсь. Чтобы тебя утешить, я, пожалуй, надену праздничный костюм. Но вернусь домой как всегда — ровно в половине седьмого.

— Возьми чистый платок в шкафу, в нижнем ящике, — сказала мать и вздохнула.

На разговор и переодевание ушло лишних десять минут. Поэтому Кирилл не завернул, как обычно, в киоск за газетами, а направился прямо к ТЭЦ.

В эти часы дорога была шумной. Кирилл еще не привык ходить по ней и с любопытством приглядывался к машинам, велосипедистам, толпам народу.

Мимо него вереницей катили порожние самосвалы; на выбоинах они приседали и словно подбрыкивали широкими резиновыми лапами. Почти в каждой кабине мелькал цветной платок: шоферы везли на работу своих подружек.

Интересно было следить и за велосипедистами; прежде Кирилл не замечал, что они такой компанейский народ. У перекрестка велосипедисты останавливались и, чтобы не повалиться набок, обнимали друг дружку за плечи.

Пешеходы шли тоже необычно: по цехам, как на демонстрации. Вот сгрудились вместе монтажники в промасленных, будто мокрых комбинезонах; вот нестройной толпой бухают в резиновых сапожищах бетонщики; вот идут пестрые, пыльные от известки штукатуры…

Непривычная дорога вызывала у Кирилла какие-то совсем новые, неожиданные мысли. Он смотрел на нее и думал, что когда-нибудь и эти сотни машин, и эта армия людей будут в его распоряжении.

Ну да, сейчас он прораб, строит незаметный домишко, в котором откроется баня. Но ведь это лишь начало… У Кирилла есть и способности, и силы, и желание; в институте все говорили, что он талантлив, что у него большое будущее… И он верит этому. Самое главное — знать, что в жизни тебя ждут не мелкие, незаметные делишки, а настоящие свершения, высокие цели… Тогда появляются и силы!

Настроение у Кирилла было превосходное; он шагал, чуть спружинивая на носках, откинув назад круглую, маленькую голову, — и легко, будто играючи, обгонял шедших впереди рабочих.

Его стройка была у въезда на территорию ТЭЦ. Она виднелась прямо с дороги — рыжая кирпичная коробочка, насквозь пробитая голубыми квадратиками окон.

Прищурясь, Кирилл посмотрел на нее. Да, честно говоря, не очень внушительно… Особенно рядом с остальными сооружениями.

Левее, вдали, отчетливо рисуется эстакада; богатырскими воротами вознесся мостовой кран, колоссальные опоры держат провисшие от тяжести, еще не потерявшие блеска провода. А над всем этим, заняв полнеба, стоит еще не достроенное, но уже и теперь огромное здание главного корпуса ТЭЦ. На его фронтоне светится силуэт белого голубя, выложенный из мраморных плиток.

Да, сравнивать нельзя… Но ничего, ничего… Терпение! Будут и у Кирилла работы по плечу.

Он свернул к бане. На третьем этаже, между стропил, двигались цветные пятна. Значит, народ в сборе. Наверное, бригадир Лушка Сапогова уже сидит на стене, свесив ноги, и ругается с каждым проходящим.

Вот еще огорчение — Лушка. Послала судьба вместо бригадира неизвестно кого… Отчаянную ругательницу, Свирепого Мамая, как зовут ее десятники. Вот, пожалуйста, уже голос доносится. Таким голосом кирпичную кладку сверлить… Одно утешение, что бригада временная, а стройка идет к концу.