Последнее искушение Христа (др. перевод)

Филипп сделал было шаг назад к своему стаду и тут же остановился. На узкой тропинке, вьющейся вдоль берега, показался нагруженный до ушей, изнемогающий от тяжести осел, за которым следовал рыжебородый босой гигант с обнаженной грудью. Он спешил, погоняя несчастное животное стрекалом.

— Глядите! Старый бес Иуда Искариот собственной персоной! — остановившись, закричал пастух. — Снова отправился по деревням подковывать мулов и ладить мотыги. Пошли послушаем, что он скажет!

— Чума на него! — пробормотал старый Зеведей. — Не нравится мне цвет его волос. Я слышал, что у его предка Каина борода была такого же цвета.

— Бедняга родом из Идумеи, — заметил Филипп. — Там до сих пор рыскают львы. Так что лучше с ним не спорить, — и, засунув в рот два пальца, он засвистел Иуде.

— Привет, Иуда, рад тебя видеть! Заворачивай сюда, чтоб мы могли получше разглядеть тебя.

Рыжебородый сплюнул и выругался. Он не любил этого пастуха, не любил хапуги Зеведея, не любил их всех, вместе взятых. Но он был кузнецом, человеком дела, знал, что нельзя терять заказчиков, и ему ничего не оставалось, кроме как направиться к этим людям.

— Какие ты привез нам новости? — осведомился Филипп. — Что делается в долине?

Рыжебородый дернул осла за хвост, и тот остановился.

— Все прекрасно, — ответил он с сухим смешком. — Господь на редкость милостив, да будет благословенно Его имя! Да, Он любит свой народ! В Назарете Он распинает пророков, а здесь, в долине, насылает потоп и уничтожает хлеб. Вы разве не слышите плач? Женщины так воют из-за пшеницы — можно подумать, что погибли все их сыновья.

— Все, что ни сделает Господь, все хорошо, — запальчиво возразил Зеведей, видя, что опять никто не работает. — Что бы Он ни делал, я Ему доверяю. Если все потонули, я один уцелел — это Господь защитил меня. Если все уцелели, я один потонул — снова Господь меня защитил, избавил от мук. Говорю вам — я Ему доверяю. Ясно как Божий день.

Услышав это, рыжебородый позабыл, что он простой труженик, еле сводящий концы с концами и полностью зависящий от этих самых людей, и, подхлестываемый дурным расположением духа, в котором пребывал, начал выкладывать все начистоту:

— Ты Ему доверяешь, Зеведей, лишь потому, что Всевышний мягко стелет для тебя и твоих делишек. В твоем распоряжении пять лодок, а в услужении пятьдесят рыбаков, которых ты кормишь так, чтобы они только не протянули ноги и у них хватило сил батрачить на тебя, пока ты набиваешь свое брюхо, сундуки и кладовые. А потом ты вздымаешь руки и говоришь: «Господь справедлив, я доверяю Ему! Мир прекрасен, и надеюсь, он никогда не изменится!» Отчего тебе было не спросить зелота, которого распяли намедни, зачем он борется за наше освобождение? Или крестьян, чей годовой труд Господь поглотил за одну ночь — спроси их! Они теперь ползают в грязи и льют слезы, по зернышку собирая урожай. Или спроси меня. Я хожу по деревням — вижу и слышу страдания Израиля. Доколе? Доколе? Тебе никогда не приходилось спрашивать себя об этом, Зеведей?

— Сказать правду, — ответил старик, — я никогда не доверял рыжеволосым. Ты — от семени Каина, убившего своего брата. Иди к черту, дружище. Я не хочу с тобой разговаривать! — и повернулся спиной к Иуде.

Рыжебородый треснул осла палкой, животное вскинуло голову и помчалось во весь дух.

— Ну подожди же, старый паразит, — пробормотал Иуда, — Мессия всех нас рассудит. Мы еще поговорим с тобой, Зеведей! — крикнул он, зайдя за камни. — Мессия придет и поставит каждого мошенника на свое место. Я тоже доверяю кое-чему! Увидимся в день правосудия!

— Пошел к черту, рыжий! — ответствовал Зеведей. Из воды, наконец, появилась сеть, полная красноперок и карпов.

Филипп замер, так и не решив, чью сторону принять. То, что сказал Иуда, было верно и смело. Пастуху не раз хотелось бросить в уродливое лицо старика то же самое, но у него никогда не хватало духу. Этот безбожник был слишком силен. Ему принадлежали все луга, на которых Филипп пас свои стада — как простой пастух мог противостоять богачу? Для этого надо было быть или безумцем или героем — Филипп не был ни тем, ни другим. Он просто слишком много болтал и никогда не рисковал попусту.

Потому он и молчал, пока эти двое препинались, да так и остался стоять в робкой нерешительности. Рыбаки уже вытянули сеть, и он нагнулся, чтобы помочь им перекладывать рыбу в корзины. Сам Зеведей вошел по пояс в воду и оттуда подавал команды людям и даже рыбе.

Но пока они, довольные, любовались переполненными корзинами, с близстоящей скалы донесся хриплый голос Иуды:

— Эй, Зеведей!

Старик сделал вид, что не слышит.

— Эй, Зеведей, — загремел тот же голос, — послушайся моего совета: сходи забери своего сына Иакова!

— Иакова! — взволнованно воскликнул старик. Он потерял своего младшего сына и не хотел терять старшего. Других у него не было, кто же станет наследником?

— Иакова? — обеспокоенно крикнул он Иуде. — Что ты хочешь сказать об Иакове, рыжий?

— Я видел, как он беседует на дороге с римским прихвостнем. Они отлично поладили!

— Каким римским прихвостнем, ты, неверный? Говори яснее.

— Сыном плотника, тем самым, который сколачивает кресты в Назарете и распинает пророков… Похоже, ты опоздал, бедняга Зеведей: Иаков тоже пропал! У тебя было два сына. Одного забрал Господь, другого — дьявол!

Старый Зеведей раскрыл рот. Какая-то рыбка выскочила из корзины, перелетела через его голову и нырнула обратно в озеро.

— Дурной знак, дурной знак! — в ужасе забормотал старик. — Неужели мой сын, как эта рыбка, покинет меня и исчезнет в глубоких водах? Ты видел летающую рыбку? — повернулся он к Филиппу. — Все на свете имеет свой смысл. Можешь ты мне сказать, что означала эта рыбка? Вы, пастухи…

— Если б это был ягненок, я бы все тебе сказала, Зеведей, даже если бы увидел его только со спины. Рыбки — это не по моей части, — он сердился, потому что, в отличие от Иуды, не мог сказать все открыто. Он перекинул посох через плечо и, прыгая с камня на камень, пошел догонять Иуду.

— Подожди, брат. Я хотел поговорить с тобой.

— Иди к своим овцам, трус, — не оборачиваясь, ответил рыжебородый, — иди к своим овцам, не суйся в мужские дела. И не смей называть меня «брат». Я тебе не брат.

— Говорю тебе, постой. Мне надо тебе кое-что сказать. Не сердись.

Иуда остановился и с презрением взглянул на него.

— Почему ты не осмеливаешься раскрыть рот? Что ты его так боишься? Как можно так трусить, когда ты знаешь, кто грядет, к чему мы все идем? Или, может, ты еще ничего не понимаешь? Да, бедняга, время близится, царь Иудейский грядет во всей своей славе, и горе будет трусам тогда!

— Еще, Иуда, еще, — взмолился Филипп. — Жги меня угольями, возьми свою палку и вколоти в меня отвагу. Я уже больше не могу все время дрожать.

Иуда медленно приблизился и схватил его за руку.

— Ты говоришь от сердца, Филипп, или это лишь пустые слова?

— Говорю тебе, я сыт по горло. Я сам себе был противен сегодня. Иди впереди, Иуда, иди впереди и указывай мне путь. Я готов.

Рыжебородый оглянулся и понизил голос:

— Филипп, ты можешь убить?

— Человека?