Последнее искушение Христа (др. перевод)

— Возвращайся домой, — повторил Иисус. — Я позову тебя, когда придет час.

— Я хочу умереть за тебя.

— Не спеши, Магдалина. Час наступит, он еще не пришел. Я позову тебя, когда он наступит. А сейчас иди.

Она хотела возразить, но он сказал на сей раз уже тверже:

— Иди!

Магдалина встала и молча пошла вниз. Ее легкие шаги быстро замерли, и лишь благоухание ее тела некоторое время еще сохранялось вокруг, пока и оно не растаяло в воздухе.

Теперь сын Марии остался совсем один. Лишь Господь взирал на него темным ночным небом, усыпанным звездами. Иисус замер, словно надеясь услышать Его голос из звездного мрака. Ни звука. Он хотел спросить Невидимого: «Господи, доволен ли Ты мною?» — но не осмеливался. Обрушившаяся тишина пугала его. «Конечно, Он недоволен мной, — внезапно вздрогнув, подумал Иисус. — Но разве я виноват, Господи? Ведь Ты знаешь, сколько раз я повторял Тебе, что не умею говорить! Но Ты, то смеясь, то негодуя, упорно толкал меня на это. И сегодня утром в обители, когда братья заставляли меня стать настоятелем, меня, недостойного, и заперли все двери, чтобы я не сбежал, Ты открыл потайную калитку и, подняв меня за волосы, швырнул пред эту толпу. „Говори! — требовал Ты. — Час пришел!“ Но я молчал, сжав губы. Ты настаивал, но я продолжал молчать. И когда Твое терпение иссякло, Ты раскрыл мои уста. Я не раскрывал их, это Ты силой раскрыл их, умастив мои губы не горящими угольями, но медовой патокой! И я стал говорить. Сердце мое кипело, я готов был закричать: „Господь есть огнь пожирающий! (да, да, как Твой пророк Креститель!) И вы, забывшие Закон, творящие неправду, не помнящие о чести, не прячьтесь! Он грядет!“ — вот что хотел я кричать. Но Ты умастил мои уста медом, и вместо этого из них полилось: „Любовь! Любовь!“»

— О, Господи, — простонал Иисус. — Я не могу бороться с Тобой. Я сдаюсь на твою милость. Да исполнится воля Твоя! — И тут же он почувствовал, словно камень свалился с его души. Склонив голову на грудь, как птица, он закрыл глаза и заснул.

И тут же ему начал сниться сон: будто он достал из-под хитона яблоко и, разломив его, вынул семечко и посадил его в землю перед собой. Не успел он это сделать, как семя проросло, образовало ствол, раскинуло ветки, покрытые листьями и цветами, — и вот уже налились плоды — тысячи красных яблок…

Покатились камешки, и послышались шаги. Потревоженный сон рассеялся. Иисус открыл глаза и увидел перед собой чью-то фигуру. И счастливый от того, что он больше не одинок, он благодарно и безмолвно встал и потянулся к человеку.

— Ты, наверное, голоден, — опустившись перед ним на колени, промолвил пришелец, — я принес тебе хлеб, мед и рыбу.

— Кто ты, брат мой?

— Андрей, сын Ионы.

— Все меня бросили и разошлись. Я и вправду голоден. Как это ты вспомнил обо мне, брат мой, и принес мне все богатства Господа — хлеб, мед и рыбу? Мне было бы достаточно и доброго слова.

— Я принес тебе и его, — ответил Андрей, чувствуя, как темнота придает ему смелости. Иисус не видел ни его дрожащих рук, ни слез, медленно ползущих по его бледным щекам.

— Сначала слово, — промолвил Иисус, протягивая руку и улыбаясь.

— Раввуни, мой господин, — прошептал сын Ионы и, склонившись, принялся целовать его ноги.

ГЛАВА 14

Время не поле — его не измеришь шагами, и не море — его не измеришь стадиями [10] , мера ему — биение сердца человеческого. Сколько минуло с того откровения? Дни? Месяцы? Годы? Одетый во все белое, как жених, сын Марии ходил от деревни к деревне с добрым словом на устах, от горы к горе, а то и переплывая в лодке с одного берега озера на другой, находя для всех утешение и радость. И земля была его нареченной — все расцветало, куда бы он ни ступил. Стоило ему взглянуть на деревья, и они покрывались цветами. Стоило войти в лодку — начинал дуть попутный ветер. Люди внимали ему, и у них вырастали крылья. И сколько бы это ни длилось, повсюду был Бог — под каждым камнем, за каждой дверью, в любых глазах — друзей и врагов — Господь улыбался оттуда из самой глубины зрачков. Фарисеи негодующе качали головами.

10

Стадия — греческая мера длины. Составляет 184,97 м.

— Иоанн Креститель блюдет пост и страждет, — усмехались они, глядя на него своими пустыми глазами, — он угрожает, а не смеется. А ты разгуливаешь по свадьбам, и всюду первый в веселье. Ты ешь, пьешь и развлекаешься со всеми, а в Кане ты даже не постыдился плясать с девушками. Где это слыхано о смеющемся и танцующем пророке?

Но Иисус лишь улыбался.

— Фарисеи, братья мои, я не пророк, я — жених.

— Жених? — выли фарисеи и начинали рвать на себе одежды.

— Да, фарисеи, братья мои, жених. Простите, но я не знаю, как иначе объяснить это вам, — и он поворачивался к своим спутникам — Иоанну, Андрею, Иуде, крестьянам и рыбакам, которые, забросив свои поля и лодки, следовали за ним по пятам, просветленные и очарованные им.

— Ликуйте и веселитесь, пока жених с вами, — говорил он. — Настанут дни, когда вы осиротеете и овдовеете, но и тогда доверьтесь нашему Отцу. Взгляните, как живут птицы небесные. Они не сеют и не жнут, их кормит Отец наш. Взгляните на цветы земные. Они не прядут и не ткут, но какой царь может сравниться с ними в великолепии их одежд? Не заботьтесь о теле своем — что будет оно есть, пить или надевать. Ваша плоть прах и вернется в прах. Пусть заботы ваши будут о Царстве Божием и о вашей бессмертной душе.

Иуда слушал его нахмурившись. Его совершенно не интересовало Царство Божие. Его волновало царство земное, да и не все к тому же, а лишь творимое на земле Израиля, которую продолжали попирать чужеземцы и язычники римляне. Сначала надо было избавиться от них, а потом уже думать о Царстве Божием.

Иисус видел, как хмурится рыжебородый, как морщины взбегают по его лбу, и читал его тайные мысли.

— Небо и земля — одно и то же, Иуда, брат мой, — говорил он улыбаясь, — камень и высь небесная едины, Царство Божие не в облаках, но внутри нас, в наших сердцах. Изменится сердце твое, и сольются воедино земля и небо, израильтяне и римляне обнимут друг друга и станут одним.

Но рыжебородый лишь замыкался, еще глубже прятал свое возмущение, принуждая себя терпеть и ждать. «Он сам не понимает, что говорит, — ворчал про себя Иуда. — Витает в заоблачных высях и не видит, что творится вокруг. Сердце мое успокоится лишь, когда мир переменится вокруг. Лишь когда римляне исчезнут с земли Израиля, я обрету покой!»

И однажды младший сын Зеведея обратился к Иисусу:

— Прости меня, рабби, но мне кажется, что я не люблю Иуду. Всякий раз, как я прохожу мимо него, какая-то темная сила вырывается из его тела и впивается в меня тысячами крохотных иголочек. А недавно в сумерках я видел демона, который что-то шептал ему на ухо. Что он ему говорил?

— Кажется, я знаю, что он говорил, — вздохнул Иисус.

— Что? Мне страшно, рабби. Что он сказал?

— Придет время, и ты узнаешь. Я еще не уверен сам.

— Зачем ты взял его с собой? Почему позволяешь и днем и ночью следовать за тобой? И почему твой голос звучит теплее, когда ты говоришь с ним?

— Так должно быть, Иоанн, брат мой. Он больше вас нуждается в любви.

С каждым днем преображался мир для Андрея, последовавшего за новым учителем. Да и не мир, а его собственная душа становилась мягче. Смех и трапезы перестали быть грехом, земля под ногами стала упругой, и небо склонялось над ней, как любящий отец. А день Господа уже не был более днем гнева и разрушений, знамением конца света, но днем сбора зерна и винограда, днем свадьбы и танцев — неустанного обновления земли. И каждый новый рассвет приносил возрождение. Господь исполнял Свой обет не выпускать землю из Своих святых ладоней.

Шли дни, и Андрей обретал покой. Он снова начал есть и смеяться, лицо его порозовело. Под деревом ли, в доме ли друзей Иисус, благословляя, делил хлеб — плоть Андрея принимала его, обращая в смех и любовь. И лишь вспоминая семью, он вздыхал еще время от времени.

— Что станется с Ионой и Зеведеем? — спросил как-то он, глядя вдаль. Ему казалось, что оба старика остались где-то на краю света. — А с Иаковом и Петром? Где они теперь? Как влачат свои дни?

— Мы всех их найдем, — улыбнулся Иисус, — и каждый из них найдет нас. Не печалься, Андрей. Широки дворы нашего Отца — места хватит для всех.

Однажды вечером Иисус вошел в Вифсаиду. Дети выбежали ему навстречу с ветвями олив и пальмовыми листьями. Распахивались двери, выходили женщины и, бросив домашние дела, шли за ним, чтобы услышать доброе слово. Сыновья выносили своих парализованных отцов, внуки выводили своих слепых дедов. Скрутив, вели одержимых дьяволом, чтоб Иисус возложил им на головы руки и излечил их.

Случилось и Фоме-торговцу быть здесь. Сгибаясь под целой грудой ниток, гребешков, чудодейственных притираний, бронзовых браслетов и серебряных серег, он трубил в свой рожок, когда его заметил Иисус. Порыв ветра — и это уже не Фома, косоглазый торговец. В руках у него плотницкий ватерпас, а вокруг него толпы рабочих кладут известь и камни, возводя величественное здание — Божий храм с мраморными колоннами. А Фома руководит ими, там и здесь, проверяя и замеривая… Иисус подмигнул, Фома ему ответил — и вот он уже снова торговец, нагруженный товарами, с жуликовато-бегающим взглядом.