Последнее лето
Шрифт:
– Вы разве против? – игриво блеснула глазами Лидия. – А впрочем, это неприлично – жениху ночевать в доме, где живет его невеста.
– Какая невеста? – глупо вытаращился Дмитрий, выронил монокль, едва успел поймать его и стиснул в кулаке.
– Да вот эта! – Лидия схватила Сашу за руку и подтащила к нему. – Разве вы не к ней сватались?
– Но… но я… – промямлил молодой человек в полном изумлении.
– Что – вы? – раздраженно спросила Лидия. – Вы хотите на ней жениться или нет?
– Хочу! – браво отрапортовал Дмитрий.
– Нет! – истошно закричала Саша и метнулась было прочь, но Дмитрий оказался проворнее и, сунув монокль в карман, чтобы не мешался, сгреб ее в объятия, припал к губам.
– Нет… нет… –
– Молчите, идиотка! – шепнул он в ее дрожащие губы. – Молчите! Вы что, хотите, чтобы я рассказал, как переспал с вами там, у Морта?
– Вы не… мы не… – чуть не зарыдала она. – Вы не пере…
– А у меня свидетели есть, – нагло ответил Дмитрий, сжимая ее так, что затрещали ребра. – Агент Охтин и городовой, бляха номер двадцать восемь [49] . Да-да, у меня острое зрение и хорошая память. И вообще, я не понимаю, чем вы недовольны. Вы же пришли к Морту, чтобы приворожить жениха? Ну так вы его приворожили!
49
В описываемое время городовые и сторожа, как и вокзальные носильщики, носили на нагрудном знаке – бляхе – служебный номер. (Прим. автора.)
И он наконец-то смог поцеловать Сашу, потому что сил противиться у нее уже не осталось.
Вдруг промелькнуло воспоминание… Они с тетушкой сидят у портнихи, а мимо вдруг проносят что-то белое, и розовое, и шелестящее, и кружевное, и мастерица, выглянув из-за вороха шелестящих предметов, говорит интимным шепотом: «Это приданое барышни Волковой»… Теперь мастерица скажет кому-то, пронося такой же ворох: «Это приданое барышни Русановой»…
– Что-то я ничего не понял, – пробормотал Шурка. – Папа, ты что, разрешил? Разрешил им жениться?
– Oui, mon enfant, ton papa a permis [50] , – сказала тетушка Лидия. Правда, Шурка не понял, почему она вдруг заговорила по-французски, а главное, почему отец при этом так дернулся, словно через него пропустили электрический ток.
– Иди сюда, – глухо сказал отец, схватил Шурку за руку и прижал к себе.
Лидия, чуть приподняв брови, разглядывала обнимающихся Русанова и Шурку, а также Дмитрия и Сашу. Идиллия! Не у дел пребывали лишь она и Олимпиада. Да и то старшая сестра поглядывала с намеком, словно только и желала, что прижать непутевую младшую сестрицу к своему истомившемуся по нежности сердцу.
50
Да, дитя мое, твой папа разрешил (франц.).
Лидия с легкой улыбкой отвернулась. Вот еще, нужны ей родственные нежности! И вообще, пора уходить. Чаю здесь, кажется, не дождешься, а час уже поздний.
Русанов смотрел на нее поверх головы сына и, кажется, готовился задать вопрос, который, вообще-то, первым сорвался бы с языка всякого нормального человека, когда Лидия потребовала немедля дать благословение Дмитрию и Саше: а тебе-то зачем это нужно? Твоя-то какая забота?
Объяснить было бы сложно. Тем более что в конце концов она, порадовавшись обретенной свободе, взяла да и поступила именно так, как хотел Андрей Туманский…
Нет, не совсем, возразила самой себе, покачав головой, Лидия. Все же она сделала это не под принуждением, а по своей собственной воле. Вернее, по воле своей наконец-то свершившейся мести!
«Их Величества Государь и Государыня Александра
Федоровна с Наследником и Августейшими дочерьми изволили переехать на летнее пребывание в Новый Петергоф на собственную Ее Величества дачу «Александрия».«Сараево. 15 июня гимназист Принцип произвел два выстрела из револьвера в эрцгерцога Франца Фердинанда и его супругу. Эрцгерцог и его супруга, смертельно раненные, вскоре скончались».
Санкт-Петербургское телеграфное агентство
«По полученным из Петербурга сведениям, Григорий Распутин скончался 30 июня от заражения крови. Его убийца – крестьянка Симбирской губернии Феония Кузьминична Гусева. Последними словами его были: «Какая-то стерва меня закопала!»
«Русское слово»
«Во Франции арестованы русские бомбисты, в частности, С. Марашвили. По собственному признанию С. Марашвили, его профессия – разбой».
«На днях в Кронштадт прибывает президент Франции Пуанкаре».
«Распутин на пути к выздоровлению! В разговоре о смерти Григорий Ефимович сказал: «Люди ходят, не предвидя ничего, и умирать не собираются вовсе. И мы так же…»
Санкт-Петербургское телеграфное агентство
Эпилог Июль 1914 года
Витя Вельяминов, приятель Дмитрия Аксакова, розоволицый, с белым пушочком вместо волос, толщиной, голубыми глазами и общей розовостью своей напоминавший большого целлулоидного пупса, уже пьяненький, цитировал свеженькие стихи записного придворного шутника поэта Владимира Мятлева (между прочим, внука, по слухам, того самого Ишки Мятлева, который куролесил с Лермонтовым и писал: «Как хороши, как свежи были розы…»), посвященные последним событиям российской жизни, и заливался смехом.
Однако никто не смеялся в ответ. Лица вокруг были печальные…
Когда кто-нибудь уезжает, провожающие почему-то грустят, даже если путь предстоит счастливый и легкий, в спальном вагоне первого класса, и в купе свалены ворохом букеты цветов, а на перроне празднично извергается и шипит шампанская пена и тонко звенят принесенные из вокзального ресторана хрустальные бокалы с вензелями и гербами города Энска. Провожающие почему-то грустят, даже если несусветно-красивая, нарядная, богатая молодая пара уезжает в свадебное путешествие.
– Ну, счастливого пути! – говорят наперебой шаферы и подружки невесты, гости, родственники и друзья.
– Счастливого пути! – с самыми ласковыми улыбками говорят Никита Ильич и Лидия. Им вторят Таня и Олег – дети Шатиловых, наконец-то приехавшие из Москвы, чтобы познакомиться со своими кузенами и погулять на свадьбе у Сашеньки.
– Счастливого пути! – говорит яркая, властная брюнетка, мать жениха, Маргарита Владимировна Аксакова, прибывшая по такому случаю в Энск из своей деревенской глуши.