Последнее отступление

— Я так и думала…

— Что?

— С глазу. Ты погляди, все угли потонули. Все до одного. Ух и худой глаз, кого хочешь в гроб сведет.

— Перекрестись! О гробе заговорила. Я тебя позвал лечить, а не о смерти разговаривать! — Савостьян топнул ногой. — Наговаривай с глазу. Я не хочу, чтобы Васька кончился.

Мысль о смерти Баргута, высказанная Мельничихой, была невыносима для Савостьяна. С тех пор как убежал Федька, а может быть, и раньше, Васька стал для него больше чем работник, потому что только он понимал Савостьяна.

Мужики считают Савостьяна жилой, хапугой, недолюбливают за это, завидуют его добру. Он и взаправду скуп, зря никому ничего не даст. Даром и ему никто ничего не давал. Было время, и ему приходилось жрать хлеб пополам с травой. Этого никто не замечал. А стоило засыпать закрома пшеницей — стал жилой, жадюгой. Он не хотел больше есть хлеб из брицы и хлебать кислую жижу из щавеля, не хотел, чтобы дети его ходили в штанах из дерюги. Страх за свое будущее и за будущее детей грыз ему внутренности. Вот и воровал коней из бурятских табунов. Воровал и тайком простаивал ночи напролет перед божницей. Баргут все это понимает. Даром что молчит и поглядывает исподлобья, душа у него чувствительная. А теперь, ежели умрет, Савостьяна опять захлестнет тоска одиночества…

— Подержи-ка горшок.

Савостьян очнулся от дум. Мельничиха протянула горшок с водой, набрала воды в рот и прыснула Баргуту в лицо. Потом еще и еще раз.

— Ну вот, теперь как рукой сымет, — сказала она. — Сколько людей я так-то на ноги поставила — не перечесть. Некоторые одной ногой в могиле стояли, а прихожу я, скажу слово божье, и подымается человек. Это у меня от бабушки… Ага… А жизня стала нынче чижолая… Мой мужик бьется, бьется как рыба об лед, ничего у него не выходит. Вот постряпать хотела блинов — масла нету. А какие блины без масла, расстройство одно. У вас так благодать, коров доится много…

— Иди к бабе, она тебе даст.

— Вот спасибо-то! Можно сказать, из беды выручил. Ты заодно прикажи бабе-то, пусть она и сметаны в туесочек положит.

— Катись отседова. Да гляди, сгинет парень — я из самой тебя сметану сделаю.

Мельничиха опрометью вылетела из зимовья. Савостьян сложил молитвенно руки на груди и прошептал:

— Господи, спаси сироту, не погуби, господи, горемычного. Выздоровеет, усыновлю его по-заправдашнему, переведу в веру истинную…

3

Мешок с семенами больно давит на плечо, ноги тонут в сухой мягкой земле. Соленый пот стекает по грязному лицу, попадает в рот, глаза. Трудно сеять Захару. Левой рукой работать непривычно, а правая еще плохо служит.

До войны он любил сеять. Левой рукой придерживал лямку, правой разбрасывал семена. Сеял ровно, будто по зернышку в землю вкладывал. И усталости никакой. А теперь пройдет из края в край пашни — и ноги дрожат.

В стороне заборанивала семена Варвара. Сивый четырехлеток легко тащил за собой большую деревянную борону. Захар, садясь отдыхать, непременно взглянет на Сивку. Добрый конь, что и говорить. Надо бы радоваться, а на душе неспокойно…

Захар давно присмотрел у Федота Андроныча этого Сивку. Купец согласился продать коня, но цену назначил такую, что у Захара под ложечкой засосало. Улещал, уговаривал так и этак — не сбавляет. Да и какой ему резон сбавлять? А у Захара денег не хватало. Запечалился Захар. Но купец предложил за недостающие деньги вспахать и засеять для него три десятины, осенью скосить и свозить хлеб на гумно. Это показалось большой уступкой, но после-то Захар сообразил, что Андроныч надул его: больше двух недель пришлось обрабатывать поле Федота. Но не об этом болит душа у Захара. Думы о сыне покоя не дают. Когда услышал, что Артемка записался в Красную гвардию, страшно разгневался: люди бегут от винтовки хуже, чем от чумы, а он сам к ней руки тянет. Не дурак ли? Залез муравей в смолу, попробуй достань его оттуда.

И решил Захар немедля ехать в город, вызволять сына. Прикатил туда злой как черт. Артемку в городе не застал. За день до этого он с отрядом красногвардейцев уехал в какую-то волость за хлебом. Не распрягая лошади, Захар погнал к Совету. Время было обеденное, народ расходился по домам. Захар спросил у часового:

— Где у вас тут главный большевик-то?

— Главных у нас много. Если председателя надо, так он пошел обедать. Видел, сейчас на улицу вышел? В очках еще он, и усы черные… Серов его фамилия.

Захар, догнав Серова, привернул лошадь к тротуару, соскочил с телеги.

— Товарищ главный председатель!

— Вы меня?..

Серов остановился.

— Ага. Насчет Артемки я. Где это видано, чтоб на малолетков надевать винтовку? Нет у вас на это никаких правов!..

— Какой Артемка? О чем вы говорите?

— Он не знает… — взъярился Захар. — Ума пытаешь али дорогу спрашиваешь?

Серов смотрел на него с недоумением, пощипывал ус.

— Сильнее кричать можешь? — спросил серьезно, без улыбки.

— А как же не кричать… Волком взвоешь при таких порядках…

— Садись… — Серов сел на телегу, подобрал полы пальто.

Захар стегнул Сивку.

— Куда поедем-то?

— Обедать. Ко мне обедать поедем. Дай сюда вожжи.

За обедом Серов расспрашивал о Павле Сидоровиче.

— А что ему, власть вашу затверждает.

— Власть, положим, не только наша. Или она вам не нравится?

— Она не баба, чтобы ндравиться. Власть завсегда мачехой мужику была.

— Была — да…

— Теперешняя тоже не лучше. Три года мял грязь в окопах, по руке тюкнуло. До сих пор путем не шевелится рука-то… А вы парня заграбастали. Подрос, увидели…

— Мы никого не грабастаем. В Красную гвардию идут по своей воле…

— Я ему спущу штаны и покажу, где у него добрая воля.

— Поможет?

— В старину завсегда помогало. Мне самому так-то вот делали внушение. И ничего, не дурнее других…

— По-моему, вы умнее, много умнее других. Кто-то будет носить винтовку, оборонять ваш дом, а вы будете чай с вареньем пить.

«Ишь какой уязвительный», — подумал Захар и сказал угрюмо:

— Навоевался я за себя и за сына… От власти вашей я ничего не прошу. И она ко мне пусть не вяжется.

— Есть притча. Жили на дереве птицы, строили в его ветвях гнезда, выводили птенцов. Пришла беда. Напали на дерево черви, начали точить ствол. Подняли птицы тревогу, принялись уничтожать червей. А две сороки сидели в своих гнездах. Беспечно стрекотали сороки: «Наше гнездо на особой ветке, до нее черви доберутся или нет — еще не известно». Не добрались черви до ветки. Черви подточили ствол, и рухнуло дерево. Погибло гнездо сорок вместе с птенцами. Вот как бывает…