Последнее письмо от твоего любимого
Шрифт:
— Мы просто друзья.
— Ага, а я — просто Твигги. [16] Ладно, иди к Большому Белому Вождю и объясни ему, почему он должен позволить тебе пасть жертвой повстанцев симбы.
Ворвавшись в отель, Энтони с облегчением увидел, что она не ушла. Он опоздал больше чем на полчаса. Дженнифер сидела за маленьким столиком в экстравагантно оформленной гостиной: гипсовая лепнина напоминала глазурь на вычурном новогоднем торте. Большинство столиков были заняты пожилыми вдовами, которые тихо, но возмущенно шушукались между
16
Твигги (букв, «тоненькая, хрупкая») — псевдоним английской модели, актрисы и певицы Лесли Хорнби (р. 1949).
— Я заказала чай, — сказала она, когда он наконец сел напротив нее, успев за это время извиниться не менее пяти раз. — Надеюсь, ты не против.
Распущенные волосы, черный свитер и брюки горчичного цвета. Она заметно похудела. Наверное, теперь так модно, подумал он.
Энтони старался дышать спокойно. Сколько раз он представлял себе этот момент. Он заключает ее в объятия, и разлученные влюбленные вновь воссоединяются. В реальности же он ощущал себя крайне неловко на фоне ее безупречного самообладания и формальности обстановки.
К ним подошла официантка с тележкой, на которой стояли чайник, молочник, чашки, блюдца и тарелки с идеально нарезанными сэндвичами. Энтони подумал, что сможет засунуть в рот как минимум четыре таких сэндвича одновременно.
— Спасибо.
— Ты… ты пьешь без сахара? — нахмурившись, припомнила она.
— Да.
Они молча пили чай. Несколько раз он уже открывал рот, чтобы заговорить, но слова не приходили. Украдкой разглядывая ее, Энтони обращал внимание на детали: знакомую форму ногтей, тонкие запястья, то, как она время от времени расправляла плечи, как будто чей-то голос безмолвно приказывал ей сидеть ровно.
— Вчера я долго не могла прийти в себя, — наконец произнесла Дженнифер, ставя чашку на блюдце. — Я должна… извиниться за свое поведение. Ты, наверное, решил, что я ненормальная.
— Тебя можно понять — не каждый день видишь человека, восставшего из мертвых.
— Да, ты прав, — слегка улыбнулась она.
Они взглянули друг другу в глаза и тут же отвернулись. Дженнифер налила в чашки еще чая.
— Где ты сейчас живешь?
— Я жил в Нью-Йорке.
— Все это время?
— А зачем мне было возвращаться?
После долгого молчания она заговорила снова:
— Ты хорошо выглядишь. Очень хорошо.
Она была права: невозможно жить на Манхэттене и выглядеть как попало.
На этот раз он вернулся в Англию с целым гардеробом дорогих костюмов и набором новых привычек: горячее бритье, начищенные ботинки и полный отказ от алкоголя.
— А ты — просто замечательно, Дженнифер.
— Спасибо. Надолго в Англию?
— Возможно, что и нет. Наверное, снова уеду за границу, — сообщил он, вглядываясь в ее лицо и пытаясь угадать ее реакцию, но Дженнифер лишь потянулась за молочником. — Нет-нет, спасибо, — поднял руку он.
Рука застыла в воздухе, как будто Дженнифер ругала себя за забывчивость.
— И что тебе предлагают на этот раз? — спросила она, кладя сэндвич ему на тарелку.
— Они предлагают мне остаться здесь, но я хотел бы вернуться в Африку — ситуация в Конго вышла из-под контроля.
— Значит,
там сейчас опасно?— Дело не в этом…
— Хочешь снова оказаться в гуще событий?
— Да. То, что там происходит, очень важно. К тому же меня бросает в дрожь от одной мысли остаться за письменным столом. Последние несколько лет… — Энтони запнулся, пытаясь подыскать подходящее выражение: «Последние несколько лет в Нью-Йорке не дали мне сойти с ума?», «Научили меня жить без тебя?», «Не дали мне броситься на гранату в какой-нибудь войне?» — Последние несколько лет я провел с пользой, — закончил он. — Редактору нужно было увидеть меня в ином свете, и это произошло. Но сейчас я хочу двигаться дальше, хочу вернуться к своему призванию.
— А твое призвание обязательно связано с опасностью? Ты не можешь выбрать что-нибудь поспокойнее?
— Я похож на человека, который перебирает бумажки и переставляет папки с места на место?
— А как же твой сын? — с улыбкой спросила она.
— Мы почти не видимся. Его мать хочет, чтобы я держался от него подальше, — ответил он, глотая чай. — Какая ему разница, куда писать: в Нью-Йорк или в Конго…
— Наверное, это тяжело…
— Да… да, тяжело.
В углу заиграл струнный квартет, и Дженнифер обернулась.
Несколько долгих секунд он мог безнаказанно разглядывать ее профиль, слегка вздернутую верхнюю губу. С болью в сердце Энтони понял, что никогда не полюбит никого так, как любил Дженнифер Стерлинг. Прошедшие четыре года ничего не изменили, пусть пройдет еще десять — вряд ли что-то станет иначе. Она снова повернулась к нему, но он молчал, понимая, что стоит ему открыть рот, как он расскажет ей все, вывернется наизнанку, словно смертельно раненный солдат, которому уже нечего терять.
— Тебе понравился Нью-Йорк?
— Думаю, там мне было лучше.
— Где ты жил?
— На Манхэттене. Знаешь, где это?
— Не совсем… — призналась она. — Ты… ты женился?
— Нет.
— А девушка есть?
— Да, мы встречаемся.
— Она американка?
— Да.
— Замужем?
— Нет, как ни странно.
— У вас серьезные отношения? — не моргнув и глазом, продолжала она.
— Пока не решил.
— Ты совсем не изменился, — робко улыбнулась она.
— Ты тоже.
— Неправда, — тихо произнесла Дженнифер.
Он умирал от желания прикоснуться к ней, смахнуть весь чертов сервиз со столика и обнять ее. Внезапно он пришел в ярость от этой дурацкой обстановки, от всех этих формальностей. Вчера вечером она вела себя странно, но, по крайней мере, он видел, что она находится во власти искренних чувств.
— А ты как? Все хорошо? — спросил он, поняв, что она не собирается заговаривать первой.
— Хорошо? — переспросила она сонным голосом. — Не знаю. И хорошо, и плохо. Как у всех.
— Все еще ездишь на Ривьеру?
— По возможности стараюсь больше там не появляться.
«Из-за меня?» — чуть было не спросил он. Дженнифер показалась ему совершенно безжизненной. Где же ее чувство юмора? Куда делась страсть? Куда ушло сияющее очарование, переполнявшее ее до краев и прорывавшееся наружу то неожиданным взрывом хохота, то бесконечными поцелуями? Она стала какой-то бесцветной, как будто не осталось ничего, кроме холодных, идеальных манер.
Струнный квартет на мгновение умолк. Едва сдерживая гнев, Энтони спросил: