Последнее слово

История с взрывающимися телефонными трубками очень заинтересовала Савина. Что он конкретно увидел в ней для себя, неизвестно, он об этом Андрею не сказал, но что заинтересовался, это факт. И однажды, словно в ответ на исповедь Андрея, рассказал и о своих задумках. Выслушав его, Андрей понял, что имеет дело с гениальным по-своему человеком, у которого в руках действительно могут оказаться судьбы людей, причем не одного-двух, а очень многих. И месть его может в самом деле оказаться поистине фантастической.

То ли Ахмед случайно подслушал один из их разговоров, то ли Андрей проговорился — он тоже все время как бы пытался взбодрить себя собственной, непонятно на чем основанной ненавистью, — но этот молодой человек, отношение к которому в колонии, как ко всякому полукровке, было пренебрежительное, и только Савин со Злобиным вели себя с ним по-товарищески, задумался. Почувствовал, что пришла пора просить совета у старших. Однако этому факту предшествовали некоторые важные события…

В отличие от Савина со Злобиным, Гена Зайцев, фактически ровесник Андрея, уже успел пройти жизнь по-своему непростую и опасную.

Отец его Манербек Халметов был достаточно известным лицом в московской чеченской диаспоре, держал пару дорогих кавказских ресторанов, занимался кое-какой торговлей и считался в своей среде уважаемым человеком. Мать же Геннадия была обыкновенной школьной учительницей русского языка и литературы. Она мечтала видеть своего сына грамотным, образованным человеком, лишенным некоторых отцовских комплексов, называла Геной, хотя в свидетельстве о рождении он значился как Ахмед Манербекович Халметов. Но Гена больше тянулся к отцу.

И еще одна его особенность поражала. Внешне молодой человек выглядел истым славянином — высокого роста, отлично сложен, светловолосый, сероглазый — ну это в материнских предков. От отца же унаследовал с трудом сдерживаемый, горячий кавказский нрав и жесткий характер.

Он охотно учился в школе, был отличником, хорошим спортсменом, занимался дзюдо в детской спортивной школе в Лужниках и был внешне — совершенно русским, а вот по своему духу, по своему домашнему воспитанию — истым мусульманином, как его отец. Мать тут ничего с этим не могла поделать, влияние отца оказалось сильнее. И Манербек, слушая советы пожилых своих родственников, которые прочили мальчику славное будущее, терпеливо дождался, когда сын закончит школу и отслужит в армии. А после возвращения познакомил его с умными, учеными людьми, которые знали, как надо воспитывать настоящую мусульманскую молодежь. И с этой минуты вся дальнейшая жизнь Ахмеда Халметова — тогда он еще был чеченцем по паспорту — потекла по тому суровому руслу, которое ему приготовили ваххабиты, предвидя у юноши великое будущее.

Он изучал ислам в Казани, затем в Чечне, некоторое время жил в горном лагере на границе Ножай-Юртовского, Курчалоевского и Введенского районов, где готовили боевиков и женщин террористок-смертниц. Он был командирован самим Шамилем Басаевым в Пакистан и Афганистан, где вновь прошел уже более серьезную подготовку в лагерях, где преподавателями были бородатые арабские специалисты, не раз побывавшие в России, на территории Чечни и Ингушетии. Учение было тяжелым, изнурительным, но, когда некоторые его товарищи по общему делу вдруг куда-то убывали и больше не возвращались и о судьбах их ничего не было больше известно, все эти тайные дела словно не касались Ахмеда Халметова.

А поскольку никаких серьезных дел ему не поручали, то, понимал он, видимо, его готовили для чего-то куда более серьезного, чем, например, вооруженное нападение на очередную комендатуру федеральных сил. Либо взрыв фугаса где-нибудь на пути следования федералов.

Впрочем, однажды его вместе с группой опытных уже «воинов Аллаха» отправили на задание. Он потом уже понял, что через такие испытания проходили все новички, это делалось для того, чтобы повязать человека кровью. Из засады он, прекрасно уже владея снайперской винтовкой, без всякой спешки, словно в тире, уложил нескольких федералов из внутренних войск. Он стрелял им в спины, точнее, в то место на шее между каской и бронежилетом, которое оставалось открытым. Делать это было просто — удобная движущаяся мишень, своеобразный силуэт, если не вглядываться в случайно обращенное к тебе лицо.

Тот короткий бой прошел удачно, без потерь со стороны боевиков, и он придал уверенности дальнейшим убеждениям и поступкам Ахмеда.

А потом еще одно обстоятельство стало известно ему совершенно случайно, из подслушанного разговора. Оказалось, что в его судьбе был лично заинтересован сам Шамиль Басаев, хотя они встречались только мельком, но ни разу не разговаривали и Ахмед знал о судьбе этого выдающегося своего земляка лишь по рассказам тех, кто находился с этим человеком в контакте. Шамиль был постоянно настороже и не доверял, по некоторым сведениям, даже ближайшему своему окружению.

Уже гораздо позже, возвратившись в Москву, Ахмед, по прямому указанию своих недавних учителей и наставников, поменял себе паспорт, выбрав, как того якобы всегда желала его покойная уже мать, новое, русское имя и все остальное, включая и ее девичью фамилию. И стал он Геннадием Михайловичем Зайцевым, 1976 года рождения, русским, естественно, родившимся в городе Москве, что, в общем-то, соответствовало истине.

Теперь Ахмед, по указанию своих чеченских руководителей, должен был полностью легализоваться и терпеливо ожидать дальнейших указаний. Откуда ему следовало получить эти указания, даже отец его, Манербек Халметов, не знал, для этого имелся связник Султан Натоев, работавший у Манербека скромным менеджером уже довольно длительное время. Однако все те же умные люди сказали уважаемому Манербеку, что сын его, обладавший абсолютно русской внешностью и прошедший серьезное обучение у специалистов высшего класса, очень приглянулся не только Шамилю, готовившему молодого человека к «большим делам во славу Аллаха!», но и одному из нынешних руководителей «Аль-Каиды», можно сказать, второму человеку в этой всемирной организации, самому Айману аль-Завахири. А это очень, очень высокая честь и ответственность.

По совету того же Султана Натоева, Ахмед беспрекословно принял одну из руководящих должностей в торговой фирме отца и, будучи исполнительным ее директором, получил возможность постоянно и без всякого опасения находиться в командировках, то есть передвигаться по стране в любых направлениях по делам своей торгово-закупочной фирмы, обслуживающей рестораны отца.

Время шло, а указаний об «особо важном задании» не поступало. Ахмед, уже привыкший, что его стали называть уважительно, несмотря на молодой возраст, Геннадием Михайловичем, приучил себя к сдержанности и спокойствию, которые должны были отличать настоящего мудрого мужчину. Но случилось неожиданное.

Однажды, в подземном переходе возле площади Белорусского воказала, под Тверской улицей, он столкнулся с возмутительным фактом. Двое молодых милиционеров, которые были основательно под хмельком, привязались к двоим же молоденьким и симпатичным чеченкам. Что они — землячки, Ахмед легко понял по их акценту. Наглые менты требовали у них документы, причем делали это в грубой форме, дергая девушек за руки, вырывая у них из рук сумки и толкая их.

Этого стерпеть Ахмед не мог. Он сделал обнаглевшим «блюстителям порядка» замечание, ну, может быть, в более резкой форме, чем следовало. Реакция последовала немедленно. Менты оттолкнули девушек, одна из которых даже упала на мраморный пол, разбив себе до крови коленку, а «блюстители», ничего, видно, не соображая в ярости оттого, что кто-то посмел сделать им замечание, набросились со своими резиновыми палками на Ахмеда. Но просчитались. Умелый спортсмен, дзюдоист, он запросто, словно котят, расшвырял их по сторонам. И, сообразив, что напрасно вызывает на себя неприятности, побежал к выходу на Лесную улицу. Но здесь, привлеченный криками, его перехватил экипаж патрульной машины, который был вооружен короткими «калашами». Против них, быстро сообразил Ахмед, не попрешь. И он поднял руки, а потом дал им возможность защелкнуть на них наручники.

Вообще, видимо, не следовало ему ввязываться, но он рассчитывал на справедливость, забыв, что менты своих никогда не выдадут. Короче говоря, через полчаса скованного наручниками и жестоко избитого гражданина Зайцева, посмевшего напасть на милиционеров при исполнении теми своих служебных обязанностей, упекли за решетку «обезьянника». Невольные свидетельницы происшествия, естественно, убежали, оставив своего незадачливого спасителя на произвол судьбы.

Не помогло даже вмешательство «высоких» друзей отца, милицейская орда в данном, показательном случае стояла дружно.