Последнее танго в Париже

Вместо ответа Пол вышел в соседнюю комнату. Он чувствовал, что нервы у него натянуты до предела. Присев на край стула, он стал наблюдать за Жанной. Она сжала ягодицы и принялась вращать бедрами, имитируя половой акт.

— Знаешь, — вздохнула она, не глядя на Пола, — у меня такое чувство, будто я со стеной разговариваю.

Она продолжала мастурбировать с растущим наслаждением.

— Твоя отрешенность подавляет меня. В тебе нет ни великодушия, ни терпимости — ты эгоист. — Голос ее звучал холодно, безжизненно. — Я ведь тоже, знаешь, могу быть сама по себе.

Пол смотрел, как ритмично изгибается ее молодое тело, и на глаза у него навернулись слезы. Он оплакивал не потерю ее надуманного детства и не убогое начало собственной жизни. Он оплакивал свою оторванность от рода людского.

Жанна выгнулась в оргазме и вытянулась на матрасе, опустошенная и обессиленная.

— Аминь, — произнес Пол.

Он долгое время сидел не двигаясь. Жанна наконец поднялась, собрала одежду и ушла в ванную, не взглянув на Пола.

В ванной на стоячей вешалке висел его пиджак.

Материал в мелкую ломаную клетку цвета перца с солью показался Жанне довольно заурядным; поддавшись порыву, она нашла ярлычок и выяснила, что пиджак был куплен в «Printemps», огромном универмаге неподалеку от Оперы. Поколебавшись, она обшарила боковые карманы, обнаружила несколько монет, использованный билет на метро от станции «Бир-Хаким» и сломанную сигарету. Поражаясь собственной смелости, она залезла в нагрудный карман, где оказалась пачка стофранковых купюр, но не было ни документов, ни удостоверения личности.

Дверь неожиданно распахнулась, вошел Пол. Он был в брюках и держал в руке старый кожаный портфель. Поставив его на раковину, он вытащил крем для бритья, мыло, длинный кожаный ремень, залоснившийся от правки множества лезвий, и опасную бритву с костяной рукояткой.

— И зачем я торчу с тобой в этой квартире? — спросила она его.

Не обращая внимания на Жанну, Пол стал намыливать лицо.

— Любовь? — предположила она.

— Скажем так: трахаемся на лету в сверхбаллоне на ходу.

Жанна не совсем поняла его слова, но догадалась, что это какая-то непристойная метафора, раскрывающая его взгляд на устремления человека.

— Значит, ты считаешь меня шлюшкой?

Английский аналог последнего слова дался Жанне с трудом, и Пол ее поддел:

— Чем-чем? Шлюпкой?

— Шлюшкой! — заорала она. — Шлюшкой, шлюшкой.

— Нет, ты всего лишь милая старомодная девушка, пытающаяся преуспеть в жизни.

Его тон оскорбил ее.

— Предпочитаю быть шлюшкой.

— Ты зачем лазила у меня по карманам? — спросил он.

Жанна ухитрилась скрыть удивление.

— Чтобы узнать, кто ты такой.

— Чтобы узнать, кто ты такой, — повторил он. — Что ж, если посмотришь как следует, то увидишь — я прячусь за молнией ширинки.

Она стала накладывать тени. Пол привязал ремень к крану и начал умело править бритву.

— Мы знаем, что он покупает одежду в большом универмаге, — сказала Жанна. — Этого мало, ребята, но это начало.

— Это не начало, это конец.

Настроение, в котором они пребывали в круглой гостиной, улетучилось. Холодный кафель ванной действовал отрезвляюще, но Жанна не хотела сдаваться. Она небрежно поинтересовалась у Пола, сколько ему лет.

— В субботу стукнет девяносто девять, — ответил он.

— Вот так? На вид тебе столько не дашь.

Он стал бриться, снимая пену долгими аккуратными взмахами бритвы.

— Ты учился в колледже? — спросила она.

— О да. Обучался в университете Конго. Изучал траханье китов.

— Цирюльники обычно не учатся в университетах.

— Ты хочешь сказать, что я похож на цирюльника?

— Нет, но это бритва профессионального парикмахера.

— Или психа.

Голос у него был совсем не шутливый.

— Значит, ты хочешь меня порезать? — предположила она.

— Этим я бы расписался у тебя на лице.

— Как делали с рабами?

— Рабам клеймят задницы, — сказал он. — А мне ты нужна свободной.

— Свободной… — Ей странно было слышать это слово. — Я не свободна.

Она посмотрела в зеркало на отражение Пола. Он, высоко задрав подбородок, осторожно водил бритвой по кадыку. В минуту такой незащищенности его мужественность казалась уязвимой.

— Знаешь что? — спросила она. — Ты не желаешь ничего обо мне знать, потому что ненавидишь женщин. Чем они так тебе насолили?

— Они притворяются либо что знают, кто я такой, либо что я не знаю, кто такие они. А это очень скучно.

— Я не боюсь сказать, кто я такая. Мне двадцать лет…

— Господи Иисусе! — произнес он, оборачиваясь. — Пожалей свою бедную головку.

Жанна хотела продолжить, но он поднял бритву.

— Заткнись! Ясно? Тяжело, я понимаю, но придется тебе с этим смириться.

Жанна смягчилась.

Пол бросил бритву в портфель, ополоснул лицо, вытерся, затем схватил раковину за края и подергал, шатается или нет.

— Такие раковины очень редки, — тихо сказал он. — Теперь они совсем не встречаются. По-моему, именно эти раковины помогают нам оставаться, вместе, а ты как считаешь?

Он наклонился и короткими пальцами осторожно дотронулся до каждой из ее туалетных принадлежностей.

— По-моему, я счастлив с тобой.

Он неожиданно и нежно поцеловал Жанну, повернулся и вышел из ванной.

— Encore! [11] — крикнула она ему вслед. — Еще раз, еще!

Довольная его признанием, она быстро управилась с туалетом; оделась и весело крикнула:

11

Еще (фр.).

— Иду, я почти готова.

Она открыла дверь и вышла на скудно освещенную площадку.

— Мы можем жить вместе? — спросила она, зная, что теперь он не станет возражать.

Но она не получила ответа. Пол уже ушел.

Глава девятая

Темные цветы сомкнутым строем встали перед окном, погребли под собой ванну и раковину, захватили комод. Только постель оставалась свободной. Пол остановился в дверях и окинул взглядом плоды Матушкиных усилий. В комнату входить не хотелось. Ему было тошно от густого приторного запаха хризантем, как и от соболезнований лысого портье Раймона, который держался с достоинством профессионального гробовщика.