Последнее звено

Впрочем, не только для поэта. Степняки, по словам Лукича, возбудились. Разведка доносит, готовится большое вторжение…

– Запахло в воздухе полынью, скоро, значит, запахнет и кровью, – высказался обычно немногословный Душан. – Вот кого, хотелось бы знать, осенью за этим столом не станет…

Да уж, самая уместная речь за ужином. Способствует пищеварению…

Душан был македонцем. В здешнем мире Македония тоже когда-то была частью Великой Эллады и тоже в свое время от нее отвалилась, как и словенские земли. Родители Душана по каким-то причинам перебрались сюда, когда бородатый дядя был еще неоплодотворенной яйцеклеткой. О дальнейшем он умалчивал – как и о том, почему оказался здесь. Однако служил в крепости уже года три и считался хорошим бойцом. А что рта лишний раз не раскроет – его дело. Тут не принято было лезть в душу. По обрывкам разговоров я понял, что не менее половины воинов – бывшие оторвы, у которых линии такими узлами завязаны, что лишний раз лучше и не вспоминать.

…Отбой здешний – понятие символическое. Не дудит никакой горн, как в детском лагере, не звенит никакой звонок. Просто десятник объявляет: «Все, ребята, на боковую». И фраза эта звучит лучше любой музыки. Для меня, во всяком случае. Это ж подумать больно, как много и сладко спал я и у боярина Волкова, и в логове Буни… даже в лыбинском концлагере и то более-менее высыпался.

Поэтому, когда меня осторожно подергали за плечо, я еле удержался от мата. Только-только поплыл в теплые волны межмирового океана – и на тебе! Что за дела?

– Тихо, тихо… Вставай, Андрейка.

Ненавижу, когда меня называют Андрейкой. Спросонья могу за такое и в глаз дать. Разбудивший увернулся лишь чудом… Хотя какое чудо? – наработанные рефлексы.

В казарме не было абсолютной тьмы – у входа горел маленький свет-факел, закрученный по минимуму. Это я еще в бытность у Буни узнал, что яркость, оказывается, можно регулировать, есть там такое кольцо… Понятно, совсем без света нельзя – а вдруг тревога, несколько секунд окажутся потерянными. Или кому-то потребовалось до ветра – он же в потемках народ перебудит.

Сейчас, в слабеньком желтом свете, Душан казался привидением. Белая нательная рубаха, белые подштанники – и почти черное лицо.

– Вставай, Андрейка, – склоняясь к моему уху, повторил он. – Поговорить надо…

Я уже собрался было недовольно промычать, но внезапно понял – ему действительно надо.

– Я первым на двор, ты чуток обожди… чтоб не вместе…

Ну ладно. Честно выждав требуемый чуток, я откинул шерстяное одеяло и тихонько вышел на двор.

Вот тут уж действительно разлилась первозданная тьма. Никаких огней не горело. Луна еще не взошла, и не будь на небе звезд – вообще ничего не удалось бы различить.

Но звезды… Такого неба я, пожалуй, никогда не видел. Даже в московском планетарии. Голова кружилась, стоило всмотреться в эти бесчисленные, удивительно яркие фонарики. Как там Аглая говорила – глаза, подглядывающие за нами.

Да какое там подглядывают?! Насмешливо зырят, нисколько не таясь, чувствуя себя в полном праве. Это у них, в вышине, в холодноватом еще майском воздухе – настоящее мироздание… а у нас внизу – просто мироконура какая-то.

Я поискал глазами Большую Медведицу. Вот, зверушка всеядная, никуда не делась. Точь-в-точь как у нас. И остальные созвездия, наверное, тоже. Тут все нашему миру параллельно – география, астрономия… История только вот подкачала…

Сколько раз я ломал голову – что же это за мир? Сколько я вспоминал читанную и виденную фантастику… Параллельная вселенная? Альтернативная история в ином временном потоке? Виртуальность, порожденная не жалкими человеческими компьютерами, а каким-то высшим разумом? Может, и нет никакого другого мира, а просто в одном и том же пространстве бегают разные кучки элементарных частиц? Места много, всем хватит, а друг друга эти кучки почему-то не замечают, повернуты друг к другу спинами… Но что толку от моих догадок? Я здесь – и хочу домой. Вот моя благородная истина.

Душан ждал у отхожего места – сложенного из тонких бревен вместительного сооружения, уродского по форме, но вполне удобного внутри. Но сейчас главное – не удобство, а что здесь нас никто не услышит. Разве что часовые на вышках – но до них надо еще докричаться. Да и дремлют они небось. Смена только часа через два…

– Ну, что звал? – Голосу я постарался придать максимально возможную степень недовольства. Меня – будить?!

– Разговор есть, – чуть слышно прошептал Душан. – Хочу попросить тебя об одной услуге. Может, и согласишься…

– Что за дела-то? – Мне по-прежнему хотелось спать.

– Дела-то большие, – невидимо усмехнулся он. – Ты ведь ничего про меня не знаешь, так?

– Ну, так… Знаю, что македонец, так это все знают…

– Значит, слушай. Я ведь как сюда попал-то… Я душегубом-то не был, не грабил никого. Лазняк я. Знаешь, кто такие лазняки?

В животе у меня сделалось ужасно холодно, и зябкой волной охватило голову. Никогда не увлекался рыбалкой, но думаю, так же себя чувствует парнишка с удочкой, на которую поймался огромный, в человеческий рост, сом. Тут ведь еще вопрос, кто кого в итоге вытянет.

– Знаю. Рассказывали мне про лазняков…

– Повязали нас четыре года назад сыскуны приказные… Долго в подвалах держали, все про дырку дознавались… Ну и потом кого куда… Меня вот тоже продавать повезли, да тут уж Лукич в войско взял… – Он мялся и жался, и видно по нему было, что не знает мужик, как подступиться к главному.

– Все это, конечно, ужасно интересно… – я нарочито громко зевнул.

– Погоди, дослушай. Жена у меня есть, на сносях была, когда засыпалась наша артель. Но только никто не знал о нас с ней… не записались мы… По линиям получалось, что нельзя нам с ней быть… в полисофосе ей так нагадали… Ну а у нас же любовь от земли до неба, все дела… Короче, я к ней в деревню тайком бегал по ночам… Ну вот… – он судорожно вздохнул и наконец решился: – Захоронка у меня есть… Кое-что припрятал… и товар кой-какой иношарный, и с каждой ходки я треть серебра откладывал. Ну вот… Никто не знает про это… Я это неподалеку от нашей дырки укрыл…

– А мне ты зачем рассказываешь? – задал я резонный вопрос. В самом деле – вот так запросто, первому встречному…

– А затем, – твердо сказал он. – Смерть я свою чую. Эта весна уж последняя. Не знаю как… Но у нас в роду все это умели… Будто дыхание какое-то за левым ухом… не знаю, не могу словами разъяснить. Как уж выйдет, не знаю. Может, стрела степняковая, может, хворь какая, а может, и от своих… Чего гадать… Не то важно как. Важно, что будет это… Помру я. А ты будешь жить. Вот и прошу – как служба твоя кончится, ты мою захоронку разыщи. Половину себе возьми, а половину ей отдай, Людке моей… Дитю-то к той поре уже четырнадцать стукнет… пригодится. Я тебе все растолкую, где да что…

Ну ни фига себе камнем по темечку! Живой лазняк рядом! И о чем мы говорим? Про какие-то клады, какую-то Людку! Нет чтобы о самом главном… Впрочем, для Душана это и есть самое главное.

– Да, веселые дела, – протянул я. – Слушай, а чего ты меня-то выбрал? Вон ребят сколько… Ты здесь три года служишь, многих знаешь в сто раз лучше меня… Многие куда раньше меня освободятся…

– Вот именно потому, что знаю, – вздохнул Душан. – Ребята, спору нет, хорошие, в бой с ними идти можно, там не подведут… А вот когда такое богатство в руки… Кто-то просто побоится линию свою в нежданное счастье всколыхнуть, знает, что болью потом аукнется. Кто-то, наоборот, все себе заграбастает, о Людке и не вспомнит. Кто-то уж больно честный, все выкопает да властям снесет, потому как закон такой есть о кладах. Если что зарыто на княжеской земле – то князю две трети. Если же на земле, которая владельцу принадлежит, – так половина на половину. Там, где я схоронил, земля ничейная, а значит – княжеская.