Последние бои Вооруженных Сил Юга России

Так вот почему тогда, в тот страшный день марта, мы ее не дождались, — а быть обещала. В последнем письме, от которого веяло безнадежной грустью, писала, что ей придется, видимо, опять совершить поход по Кубани.

С тех пор незаметная могила, что приютилась у куста боярышника в долине среди гор, зимой под легким пухом снега, летом под ковром зелени и голубых незабудок, уже не была могилой неизвестной сестры. Редко в душу забиралось сомнение, которому и места не было. Ведь буквы на сумке — «А» и «Ч» — говорили сами за себя. Не зашла проститься, как обещала. Это еще больше подтверждает, что это была она, и, наконец, рассказ старика–обходчика: «…Лежала она шагах в десяти; я снял с головы папаху, перекрестился, подошел ближе, и так мне жалко ее стало — молоденькая совсем, лицо хорошее, вроде как бы удивилась чему, как умирала, а губы сложила — не то заплакать собиралась, не то обиделась…»

Все это описано в рассказе «Сильнее смерти» в журнале «Вестник Первопоходника» № 41, февраль 1965 года. И вот прошло пятьдесят лет с тех пор… как я ошибся. Недавно случайно узнанное приоткрыло завесу над тем, что произошло на самом деле полвека тому назад.

Сестра милосердия Аня Чубарина не была убита под Новороссийском 11 марта 1920 года, как я описал в своем рассказе «Сильнее смерти». Кто же ты, сестрица, павшая от рваных, горячих осколков снаряда большевистской артиллерии в тот день? И откуда взялась та сумка с инициалами «А. Ч.»? Это остается не загадкой, а названо тайной, над разрешением которой можно строить лишь только догадки и предположения, если эти строки не прочтет кто-либо уцелевший из той конной группы последних, уходящих к морю.

Н. Каринский [78] ЭПИЗОД ИЗ ЭВАКУАЦИИ НОВОРОССИЙСКА [79]

В начале 1920 года, хотя Добровольческая армия Юга России и казаки, откатившись от Курска и Харькова и очистив Ростов, остановились за Доном и успешно отражали атаки красных, все же чувствовалась и общая растерянность командного состава, и слабость только что образованного Южно–Русского правительства. В это время я был назначен начальником Черноморской губернии, а вскоре затем на меня было возложено и управление Министерством внутренних дел Южно–Русского правительства.

78

Каринский Николай Сергеевич. Прокурор Крымской судебной палаты. Во ВСЮР и Русской Армии; весной 1919 г. Главноуполномоченный по эвакуации Крымского Краевого правительства, в начале 1920 г. начальник Черноморской губ. и управляющий МВД. Эвакуирован до осени 1920 г. из Новороссийска в Ялту.

79

Впервые опубликовано: Архив русской революции. Т. XII. Берлин, 1923.

Последнее назначение при наличии министра внутренних дел В. Ф. Зеелера объяснялось тем, что Южно–Русское правительство должно было находиться в Екатеринодаре, где была Ставка главнокомандующего Вооруженными силами на Юге России, а министерства со всем служебным аппаратом, архивами и т. д. были эвакуированы из Ростова в Новороссийск, губернский город Черноморской губернии.

Принимая оба назначения, я понимал, что дело Добровольческой армии почти безнадежно, но, видя бегство многих, стоящих во главе гражданского управления, я считал, что при таких условиях всё и все будут брошены на произвол судьбы. Так что на свое назначение я смотрел, главным образом, как на способ спасти хотя бы несколько тысяч людей и вывезти их из Новороссийска.

Когда я переехал из Екатеринодара в Новороссийск, то увидал, что дело обстоит значительно хуже, чем я предполагал. Деморализация среди чинов Министерства внутренних дел (да и других тоже) была полная. Тяга за границу была сильнейшая, и я первое время был занят в значительной степени тем, что увольнял согласно прошениям чиновников, оставлявших один за другим под разными предлогами свои посты. Я решил, что с этим материалом, охваченным безумной паникой, все равно никакого дела не сделаешь. Лиц же, занимавших такие должности, которые сменить в такое время было нельзя без ущерба для дела (как, например, заведующего эвакуацией и. д. [Исполняющего должность] губернатора С. Д. Тверского), я всячески уговаривал остаться.

Любопытный разговор был у меня с упомянутым С. Д. Тверским, бывшим в то время помощником главноначальствующего по гражданкой части и и. д. губернатора. Дело в том, что начальник Черноморской губернии получил по закону права главноначальствующего, и при нем было создано две должности помощников начальника губернии (одна для управления губернией, другая для заведования эвакуацией) и четыре должности чиновников особых поручений. Сделано это было по моему настоянию, так как мне приходилось и управлять министерством и губернией, и заведовать эвакуацией. Положиться же на старый состав ввиду его панического настроения я не мог и хотел иметь около себя людей бесстрашных, на которых я мог положиться. Такими людьми были М. П. Шаповаленко, [80] бывший товарищ прокурора Крымской судебной палаты, и С. И. Тельпугов, товарищ прокурора Московской судебной палаты. Первый принял на себя управление губернией, а второй ближайшее заведование текущей работой Министерства внутренних дел в качестве члена Совета МВД.

80

Шаповаленко Митрофан Павлович. Товарищ прокурора Крымской судебной палаты. В Вооруженных силах Юга России; в начале 1920 г. помощник управляющего Черноморской губ. В Русской Армии до эвакуации Крыма; прокурор, член ревизии сенатора Трегубова. Эвакуирован на корабле «Рион».

С. Д. Тверской по своей должности заведовал эвакуацией. Я предложил ему остаться на своем посту, так как находил, что в такой серьезный момент нельзя менять людей, ведущих столь ответственную работу и уже знакомых с нею. Должности же помощника начальника губернии с правами главноначальствующего и помощника главноначальствующего, которую занимал С. Д. Тверской, были в служебном отношении равноценны. Тверской категорически отказался. Я, заявил он мне, не могу служить при левом министерстве, по существу ничего не имея против того, чтобы служить с Вами.

После моих настояний, после указаний на невозможность «перепрягать лошадей посередине брода» С. Д. Тверской согласился продолжать заведовать эвакуацией до конца, но с тем, чтобы формально во главе ее было поставлено другое лицо, которое подписывало бы нужные бумаги и заведовало частью эвакуации (кажется, эвакуацией в Сербию). Таким лицом был мной назначен на правах помощника С. Л. Флок, энергичный и самоотверженный человек. Впрочем, С. Д. Тверской не сдержал своего слова остаться до конца эвакуации и заведовать ею, хотя ему ничто не угрожало, так как в то время в моем распоряжении уже был особый для всех чинов министерств пароход «Виолетта», о чем будет рассказано ниже. Отъезд С. Д. Тверского был, в сущности, бегством, и точно так же поступили еще два полковника Центрального управления Государственной Стражи, фамилии которых я запамятовал.

Бегство С. Д. Тверского произошло так. Однажды, придя на службу, я увидел перед кабинетом Тверского большую толпу желавших эвакуироваться, находившуюся в сильном возбуждении. На мой вопрос, в чем дело, мне ответили, что кабинет Тверского заперт, нет ни одного чиновника из его служебного персонала и что, по их сведениям, Тверской бежал. Я не мог поверить этому и послал разыскивать Тверского, назначив ожидавшим его прийти на другой день. Разыскать Тверского оказалось невозможно, но в обеденный перерыв, зайдя обедать в ресторан, я увидал его в ресторане.

— Сергей Дмитриевич, — спросил я его, — что это значит? Ваш кабинет заперт, ни Вас, ни чиновников не было, просители волнуются, говорят даже, что Вы бежали.

— Как видите, ничего подобного. Я, как обещал, останусь до конца эвакуации. Я поехал переговорить с англичанами в порт, а чиновники, очевидно, воспользовались моим отсутствием и разошлись. Что делать, дисциплина пала.

На этом разговор окончился. Каково же было мое изумление, когда в тот же день, часов в 10 — 11 вечера, ко мне на квартиру пришел растерянный Тверской со словами:

— Николай Сергеевич, моя судьба в Ваших руках.

— Что такое, что случилось?

— Видите ли, сегодня ночью или завтра рано утром (не помню хорошо) отходит пароход «Святой Николай», на котором я уезжаю. Я был у командующего войсками (бывшего главноначальствующего) генерал–лейтенанта Макеева, но он отказался меня отпустить без Вашего согласия.

Я был поражен.

— Да ведь Вы, Сергей Дмитриевич, сегодня только что, во время обеда, говорили мне, что Вы, как дали слово, останетесь до конца эвакуации. Успокойтесь, Вам ничего не угрожает, в моем распоряжении «Виолетта», и Вы всегда успеете выехать. Как же можно бросить дело?