Последние бои Вооруженных Сил Юга России
Шрифт:
В начале весны 1920 года Екатеринодар был оставлен белыми, и мы, перебравшись через реку Кубань по железнодорожному мосту, ушли через аул Тахтамукай в горы, направляясь на город Майкоп. Непролазная грязь весенней распутицы делала этот поход особенно изнурительным. Узнав в пути, что Майкоп уже занят большевиками, мы повернули на станицу Хадыженскую и далее — на Туапсе, с небольшими остановками для ликвидации гнезд «красно–зеленых», нападавших на поезда и занимавшихся грабежами. После Туапсе мы шли походным порядком по шоссе вдоль Черноморского побережья и в канун святой Пасхи прибыли в селение Лазаревка. Отдохнув там несколько дней, мы заняли позицию, перейдя реку Псезуапсе. В течение трех дней мы отбивали атаки красных, на четвертый же день наш ученический батальон оказался отрезанным от наших главных сил. Не желая сдаваться красным, мы вместе с Кубанским
Тем временем Кубанское военное училище погрузилось в Адлере на пароход «Бештау», который шел в Крым, в Феодосию.
В госпитале мы оставались недолго, так как узнали, что большевики уже совсем близко от Сочи. Покинув госпиталь, мы с Николаем по шпалам строящейся железной дороги направились в Адлер. Но идти дальше нам не пришлось: никаких кораблей больше не было. Грузинская граница была закрыта, а путь в горы был непроходим ввиду свирепствовавших в это время бурь и снежных заносов на перевалах. Поэтому Кубанская армия сдалась в плен красным, и, как все другие, мы были вынуждены сдать наши винтовки и под конвоем, уже в качестве военнопленных, отправились обратно по той же самой дороге, по которой отступали до сих пор.
В Сочи нам выдали по одной сушеной селедке и по куску получерствого хлеба. Наши недолеченные ноги не позволяли нам следовать за колонной пленных, и мы с Николаем начали понемногу отставать. Один из конвойных пробовал нас подгонять, но, когда мы показали ему наши растертые до крови ноги, он, оказавшись сердобольным малым, посоветовал нам переждать в кустах прохода всей колонны пленных, добраться до близлежащей станции железной дороги и оттуда поездом доехать до Туапсе. Так мы и сделали.
На вокзале в Туапсе мы обратили внимание на погрузку пленных черкесов «Дикой» дивизии в поезд, который должен был следовать в Армавир. Случайно встретивший нас офицер этой дивизии, знавший мою семью, узнал меня, желая помочь нам, зачислил нас обоих в нестроевую команду своего эшелона и объяснил нам, что все нижние чины направляются в Армавир для допроса, а офицеры должны явиться для особой регистрации в Екатеринодар. На прощанье он посоветовал нам совершенно забыть о том, что мы были в военном училище, и ни в коем случае не проговориться об этом на допросе.
Со слезами на глазах распрощавшись со своими лошадьми, черкесы ни за что не хотели расстаться с седлами и прочей сбруей, и потому вагоны были набиты так густо, что не только нам, но и яблоку не нашлось бы в них места. Но мы твердо решили ехать во что бы то ни стало этим поездом, и в момент, когда поезд трогался, мы забрались на крышу вагона и так путешествовали, распластавшись там из предосторожности и как бы прилипнув к крыше вагона, чтобы в каком-нибудь туннеле не зацепиться головою за его свод или выступ. Копоть и дым паровоза превратили нас в настоящих негров, и мы с трудом узнавали друг друга.
По приезде в Армавир нас, человек десять не черкесов нестроевой команды, так же, впрочем, как и самих черкесов, разместили в пустовавших казарменных конюшнях, но мы предпочли, пользуясь сухой и теплой весенней погодой, спать на соломе во дворе конюшни. Всем нам выдали для заполнения по шесть экземпляров анкетных листов с вопросами и местами для ответов. Все мы держались вместе в ожидании допроса и помогали малограмотным черкесам заполнять их анкетные листы. Среди нашей небольшой группы мне особенно запомнился маленький кадетик Владикавказского корпуса, очень скромный, приветливый и словоохотливый молодой человек.
Незабываемый час допроса… В большом зале, куда нас вводили по очереди, за небольшими столиками сидели допрашивающие следователи, и перед ними лежали заполненные нами опросные листы. С моим приятелем Николаем мы остановились у двух свободных соседних столиков. Но едва войдя в зал, мы увидели нашего кадетика между двумя вооруженными солдатами, уводившими его в маленькую дверь в глубине зала. Мы видели
его в последний раз, и я не знаю, какова была его дальнейшая участь.У моего приятеля было удостоверение, выданное ему техническим училищем, о том, что он действительно был мобилизован, и его допрос состоял лишь в том, чтобы установить, что удостоверение было выдано именно ему, а не кому-нибудь другому. Поэтому допрашивающий его следователь задал ему несколько вопросов о педагогическом составе этого училища. Николай отвечал на его вопросы быстро, спокойно и уверенно, вследствие чего стало ясно, что никакого подлога не может быть.
Совершенно другое было у меня, никакого удостоверения я не имел, выглядел гораздо моложе своих лет, и поэтому доказать, что я был мобилизован, а не пошел добровольцем, мне было труднее, тем более что меня допрашивал следователь очень грубый, с физиономией каторжника, изрытой оспой. Каждая его фраза оканчивалась отборными ругательствами.
По мере того как он знакомился с моими ответами в анкетном листе, он произносил: «Брехня!» — а когда я отвечал на его вопросы, он кричал: «Брешешь, такой–сякой!.. Ты думаешь, я тебе поверю, что ты был мобилизован? Посмотри на себя, у тебя еще молоко на губах не обсохло!» А потом, меняя тон: «Ты лучше скажи, какого ты корпуса кадет или юнкер. Если ты сейчас признаешься, пойдешь в нашу военную школу, будешь нашим, красным офицером».
Выведенный из терпения моим упорством, он резко нажал на кнопку электрического звонка, и два солдата с винтовками остановились около меня. В этот момент соседний следователь сделал знак солдатам, чтобы они удалились, и, не отпуская Николая, подозвал меня к себе. В противоположность первому следователю, он спросил меня вежливым тоном: «Вы говорили сейчас, что учились в техническом училище? Мы это сейчас установим… Быстро и без запинки отвечайте на мои вопросы: кто у вас был директором? Его имя и отчество? Кто преподавал технологию? Физику? Химию?» Я быстро отвечал, называя фамилии инженеров и преподавателей. У следователя были записаны показания Николая, и он думал быстротой своих вопросов сбить меня, и тогда оба мы были бы уличены во лжи.
«Я задам вам еще один вопрос, от которого будет зависеть ваша судьба: кто преподавал у вас словесность?» — «Жена профессора Федора Тимофеевича Федотова», — отвечаю я. «Вы знаете ее имя и отечество?» — «Да, Екатерина Михайловна». Следователь улыбнулся и, давая нам обоим по билетику, сказал: «Зайдите в канцелярию для получения удостоверения на право возвращения на родину».
С каким облегчением и радостью мы вышли из канцелярии, и как легко было на душе, когда мы возвращались домой с драгоценными удостоверениями в карманах. На этих бумажках, внизу, мелким шрифтом значилось: «В 48–часовый срок по прибытии явиться к коменданту для проверки». Но к коменданту я не попал, так как через несколько дней заболел сыпным тифом и был положен в госпиталь. Когда я пришел в сознание, я увидел, что нахожусь среди больных и раненых красноармейцев, и, как потом выяснилось, среди них были мои вчерашние враги. Однажды, когда я стал уже поправляться, во время прогулки они стали вспоминать бой у реки Псезуапсе. Вот как один из них рассказывал своим товарищам об этом бое:
«Мне даже стыдно вам про это рассказывать… Молокососы — юнкера проклятые… У Лазаревки это было… Пошли мы в атаку через реку, а речка-то, братцы, такая быстрая, такая быстрая, горная, прямо с ног вода сбивает, а тут эти самые юнкаря… Ни одного патрона у них даром не пропадало, что ни выстрел, то и поплыл один из наших, потом другой, — а море-то совсем близко. Прямо беда да и только… Пришлось отступить. Пошли во вторую атаку, — то же самое… Ну, а в третьей атаке и меня садануло в плечо, да, спасибо, был корешок около меня, он меня и вытянул на берег, а то, часом, кормил бы я собой рыбешку в море Черном…»
По мере того как он рассказывал, входя в азарт, он, озираясь вокруг, воскликнул: «Эх, кабы хоть один из этих паршивцев попался мне на глаза, я бы ему, с… с…, ноги бы повыдергивал!»
Хорошо, что я в это время сидел рядом с ним, а не напротив и он не мог следить за выражением моего лица… Иначе могло бы произойти что-нибудь для меня неприятное. Слава Богу, все обошлось благополучно и я сошел за «товарища».
В госпитале навестил меня мой друг Николай. Он пришел попрощаться со мной, сообщив мне, что получил предложение поступить на службу техником по лесоустройству. Это наше свидание было последним, Николай исчез бесследно, и много лет спустя я узнал, что его родные разыскивали его безрезультатно даже за границей.