Последние дни Российской империи. Том 2

— А, может быть, и правда кто подошёл. Разведчики его, — сказал Артемьев.

— Ух и страшно, должно быть, теперь на заставе, в лесу. У-у-у! — сказал Ротбек. — Ничего не видно.

— Это так со света кажется, что ночь такая тёмная, а если приглядеться, то видно, — сказал Артемьев.

— А который, господа, теперь час? — спросил Ротбек.

— Второй уже.

— Надо бы и поспать. А то завтра тяжело будет.

Офицеры стали устраиваться где попало. Ротбек и штаб-ротмистр Маркушин улеглись на столе, подложив шинели под головы, кто улёгся на лавках, кто на сдвинутых стульях, кто на полу. Саблину еврей предложил свою кровать, но Саблин отказался и сел в углу, облокотившись на подоконник.

Офицеры долго не засыпали и обменивались незначительными вопросами и сонными недоумёнными ответами. Загасили лампу, и комната погрузилась во мрак, мутные вырисовались большие окна, и ночь заглянула в них своим тревожным взором. Чья-то папироса долго вспыхивала красным огоньком, то исчезая, то появляясь. Наконец курильщик бросил её и с тяжёлым вздохом повернулся на заскрипевшей под ним скамье.

Коля спал, неловко устроившись на двух стульях. Саблин не видел, но угадывал его голову, на которую он для мягкости нахлобучил фуражку, его руки, подложенные под затылок, и ноги, подогнутые на стульях. Шпоры чуть поблескивали на высоких сапогах. Нежное, непередаваемое чувство охватило Саблина. Он горячо, до боли, любил в эти минуты своего мальчика. Он понимал теперь, что он простил Веру Константиновну, простил уже за одно то, что она подарила ему такого сына. Он думал о той карьере, которую сделает его сын, и о том, как в нём отразится он сам, но без всех его пороков. «Может быть, это хорошо, что Коля приехал на войну, — думал Саблин. — Пусть посмотрит на неё. Суровая школа войны убережёт его и охранит от увлечений женщинами. Пусть у него не будет ни Китти, ни Маруси, пусть найдёт он свою Веру Константиновну и отдаст ей чувство неизломанным и неизжитым. А что худого было в Китти? — подумал он. — Или в Марусе?» Воспоминания хотели было подняться в нём, но в это время незаметно подкрался к нему сон и охватил его крепкими объятиями. Сам не замечая того, Саблин откинул свою голову на оконную раму, неловко прижался виском к переплету и заснул крепким сном усталого человека.

Его разбудили свет и холод. От окна тянуло утреннею сыростью. Он открыл глаза. Огород и поля за окном были залиты золотыми лучами солнца, вдали позлащённый ими, весёлый и приветливый темнел густой лес, небольшими островами и рощами молодых ёлок разбегавшийся по полям. Небо было голубое, чистое, на самом верху, окружённая розовыми перистыми облаками, бледная и высокая, с обломанными краями, широким серпом, чуть видная, висела луна.

Было половина восьмого. Офицеры спали в самых неудобных позах, и громкий храп сливался и дрожал в душной комнате.

Саблин потянулся занемевшим телом, посмотрел на те стулья, где был Коля, и увидел, что его нет. Саблин вышел на двор.

XXXIII

Коля, радостный, весёлый, с чисто вымытым румяным от холодной воды лицом и ещё мокрыми волосами, прижимался щеками к мягким храпкам Дианы, трепетавшей от его ласки и старавшейся нежной верхней губой охватить ухо Коли, и осыпал её нежными именами.

Он давал ей на ладони сахар, но Диана, забывая про лакомство, играла с мальчиком, дыша ему на щёки горячим дыханием розовых, раздутых ноздрей.

— Папа! Какая прелесть Диана! Ты знаешь, она меня узнала. Так и тянется ко мне.

Мальчик жил счастьем своих шестнадцати лет, восторгом радостного летнего утра и ласки молодого животного.

— Пойдём, папа, что я тебе покажу. Отсюда — я знаю, где стать — видна вся наша позиция.

Вестовой Саблина и трубач, такие же вымытые, свежие и блестящие, как и Коля, пошли за ними. Коля вывел отца огородами на небольшую поляну, которая спускалась вниз к широкой долине. Отсюда открывался далёкий горизонт. Вправо к самому низу лощины сбегал лес и до ближайших его опушек было не больше пятисот шагов. Лес ровной полосой уходил на север. Он стоял на вершине длинной гряды холмов и спускался к востоку, постепенно расширяясь. На запад шли поля, то жёлтые сжатые, то чёрные, то зелёные, покрытые яркою сочною травою. Вёрстах в семи виднелся красный костёл, тот самый, мимо которого шли эскадроны Саблина третьего дня. Вдоль всего леса, вёрстах в двух от Саблина, длинной узкой серой полосой копошились солдаты. Простым глазом трудно было увидеть, что там делается. Саблин поднёс к глазам бинокль. Вдоль всего леса, уходя за горизонт, взмётывался жёлтый песок. Он летел из-под земли непрерывными кучками и присыпался к жёлтой ленте уже нарытого окопа. Иногда из-под земли выскакивал солдат и бежал к лесу за ветками и деревьями. Из леса шли люди, несли деревья и сучья и исчезали под землёю в окопе.

Саблин внимательно оглядывал позицию и оценивал своё положение. Он оказывался за её левым флангом. Он наметил небольшой овражек за огородами, где легко мог поместиться весь дивизион в резервной колонне. К оврагу сбегали молодые ёлки саженого леса.

Жуткое чувство на минуту охватило Саблина. Он боялся не за себя, а за сына, за офицеров, за милого весёлого Ротбека, за солдат, за лошадей — всё было ему в эти минуты бесконечно дорого. Но он сейчас же успокоил себя. Что может сделать в этом громадном бою его дивизион, двести всадников? Только наблюдать. В дозоры Саблин Колю не пошлёт, пусть издали с двух вёрст посмотрит на бой, ничего опасного тут нет. Неприятель никогда не догадается, что в балке стоит дивизион. Он облегчённо вздохнул и спокойно разглядывал роющуюся в земле пехоту.

— И всё роет и роет, — сказал сзади него его вестовой Заикин, на правах близкого человека позволявший себе заговорить с Саблиным. — Вчера часов с десяти копать начал. Наши ребята туда ходили. Ничего. Бравый народ. Немца этого никак не боятся.

Саблин приказал трубачу вызвать к нему эскадронных командиров, и, когда Ротбек и граф Бланкенбург пришли, Саблин указал им лощину и приказал свести туда лошадей в поводу и построиться в резервной колонне фронтом на запад.

— А неприятель? — спросил Ротбек.

— Неприятеля не видно, — сказал Саблин.

Эскадроны густыми колоннами наполнили всю низину. Люди лежали на траве между лошадьми. Большинство, плохо спавшие ночью, разморились на начавшем пригревать солнце и заснули крепким сном, разметавшись на траве.

Саблин с офицерами стоял на краю оврага и смотрел то на войска, заканчивавшие окопы, то на запад, откуда должен был появиться неприятель.

— Господа, только не толпитесь, — говорил граф Бланкенбург, — не надо себя обнаруживать.

Офицеры расходились, но потом опять незаметно сходились в кучки. Солнце поднималось выше, ясный осенний день наступал, дали становились чёткими и яркими, костёл краснел на фоне зелёных полей.

— Вот они! — сказал сзади Саблина Заикин, простым глазом усмотревший неприятеля.

— Где, где? — раздались голоса, и бинокли поднялись к глазам.

— Вот, ваше высокоблагородие, смотрите правее костёла, вот, где чёрное поле. Сейчас не видать, залегли, должно быть.

Саблин повёл туда бинокль. От волнения в глазах было мутно, и он плохо видел. В бинокле показался край чёрного поля, камень лежал на нём. И вдруг из-за камня поднялся человек, рядом другой, и длинная цепь встала поперёк поля. Это не были наши. Их мундиры имели особый синевато-жёлтый оттенок. Саблин ожидал увидеть чёрные каски с блестящими медными украшениями, но головы были круглые и серые. Фигуры наступавших казались квадратными. Они быстро шли, неся ружья на ремне, и сразу исчезли: должно быть, опять залегли.

В их движении Саблину почудилась страшная сила и мощь, и он с трудом заставил успокоиться свою ногу, начавшую дрожать дрожью волнения. Он оторвал бинокль и огляделся. Все офицеры побледнели, лица как-то осунулись, глаза смотрели напряжённо. Вид наступавшего врага смущал.

— А вон наши патрули, должно, отходят, — спокойно сказал Заикин.

— Хорошо идут, — тяжело вздыхая, проговорил Бланкенбург.

— Я насчитал пять цепей, одна задругой, — сказал Артемьев.

Когда Саблин снова поднял бинокль, чёрное поле было пусто. Германские цепи спустились по жёлтому жнивью широкого господского, чисто убранного поля. Теперь было видно, что на касках у них были чехлы, что ружья они несли на ремне и шли чрезвычайно быстро.

— И чего наши не стреляют? — сказал барон Лизер.

— Далеко. Версты три будет. Это в бинокль так кажется близко.

— Ну, а батареи почему молчат, ведь артиллерия хватила бы? — сказал Ротбек.

И, будто отвечая его желанию, вправо за лесом ударила пушка. Снаряд, скрежеща по воздуху, полетел через лес над нашими окопами, и белый дымок появился низко над жёлтым полем, позади германских цепей.

— Эх! Перелёт дали! — со вздохом сказал Заикин.

Прошло томительных полминуты. Снова раздался выстрел, заскрежетал и завыл высоко в воздухе снаряд, и на этот раз дымок появился над самою цепью. Но она не дрогнула и шла таким же ровным шагом.