Последние дни Российской империи. Том 3
Шрифт:
— Долой войну!..
При первых выстрелах Козлов вскочил на лошадь и поскакал к солдатам.
— Вы с ума сошли! — крикнул он. — Кто вы такие? — Немцы?.. Немцы? С немцами заодно? Перестать стрелять! Господа офицеры, по местам!
Бледные лица были кругом. Глаза были страшны, люди не понимали, что произошло. Из местечка бежали сторонние солдаты и несли красные знамёна.
— Хватай командира, — крикнул кто-то, и Железкин схватил лошадь Козлова под уздцы. Толпа окружила его. Козлов хотел вынуть револьвер из кобуры, но его движение угадали. Кто-то из солдат, вцепившись обеими руками в кобуру, оторвал её вместе с револьвером. Пение и стрельба прекратились, все сгрудились в одну кучу, страшно дышащую; кругом были дикие безумные глаза,
— Тащи, тащи его! — распоряжался кто-то в толпе.
Грубые руки схватили Козлова за ногу, его сняли с дрожащей, покрывшейся потом лошади и поволокли к лесу. Все время подле него был Железкин. Он не трогал Козлова, и смотрел на него тупо, а лицо его было злое, искривлённое ужасом.
— Железкин, — сказал Козлов, — помнишь Новый Корчин? Железкин отвернулся.
— Братцы, что вы делаете! — воскликнул Козлов со слезами в голосе. — У меня жена, дети.
— К дереву его!.. Вот так. К дубу. Хорошенько крути ему руки.
— Что вы хотите делать со мной?! — воскликнул Козлов. — За что?!
— А, мало вы кровушки нашей попили!
— Капитана вяжи! Революционера вчерашнего!
Люди теснились, отдавливали друг другу ноги, спотыкались, падали вставали и шли, толкаясь и тяжело дыша.
— Где верёвка? — спросил кто-то деловито и озабоченно.
— Посмотри на фурманке, кажись, там была.
— Что ж, так порешим или пытать будем? — спросил молодой парень без фуражки со всклокоченной лохматой головой.
Щёлкнул одиночный выстрел.
— Матрос поручика порешил, — сказал кто-то подле Козлова… — Из револьверта.
— Начинать что ль?..
Люди дрожали и не походили на людей. Слова прыгали и срывались с губ непроизвольно. Никто не понимал ни того, что говорил, ни того, что делал.
— Раздеть надо.
— Так порешим.
— беспременно надо раздеть. Кителя жалко. Китель новый. Как же так-то?
С Козлова стянули китель.
— Постой, товарищ, а сапоги?
— Ишь ловкий какой. Ты что ль возьмёшь?
— Сапоги делить будем. По жребию. У него хорошие.
— Тащи говорю.
На ходу Козлова схватили за ноги и стащили с него сапоги. Он уже не шёл, но его несли, приближаясь к лесу.
— Шаровары снимай!
— За чево?
— Чево? Чево? А часы? Деньги?
У большого старого дуба Козлова, полуобнажённого, босого, прикрутили верёвками к стволу. Он смотрел широко раскрытыми страдающими глазами на солдат. На секунду молнией прошла мысль: «Осетров с командирской женой путался, да и Гайдук тоже».
Он поднял глаза к небу. Серые тучи низко нависли. В воздухе парило. Над головою был тесный зелёный переплёт ветвей, молодые жёлуди красивыми блестящими точками были рассыпаны
среди листвы. Все было так красиво, так очаровательно в Божьем мире, что Козлов понял до чего мучительно он хотел жить.— Братцы! Или вы во Христа не верите! За что же! — воскликнул он. Железкин стоял против него и не то с сожалением, не то с недоумением смотрел на него.
— Судить что ль будем? — нерешительно сказал он, обращаясь к толпе.
— Войну кто проповедовал, а? До победного конца? А? — раздались голоса.
— Мало кровушки нашей попили!
— Постой!
— Стрелить что ль?
— Мало его стрелить. Ишь, какой белый.
— Погоди, товарищи! Как учили! — воскликнул молодой растрёпанный солдат, становясь в полутора шагах от Козлова в боевую стойку с ружьём.
— Прямо коли и назад прикладом — бей! — со смехом скомандовал
кто-то из толпы.
Страшная острая боль заставила содрогнуться все тело Козлова. Низ рубахи и подштанники его окрасились тёмною кровью. Лицо позеленело, штык пробил его живот и воткнулся в дерево, солдат с остервенением повернулся кругом, перевернул винтовку прикладом вперёд и с размаха ударил затылком приклада по лицу Козлова. Хряпнули кости. Нос, рот все слилось в одно сплошное кровавое пятно, страшно глядели из него ещё живые, наполовину выскочившие из орбит глаза. С мучительным стоном Козлов стал опускаться книзу.
— Довольно! — крикнул кто-то.
— Прикончить надо, ишь хрипит.
Несколько выстрелов раздалось по безформенному, залитому кровью лицу Козлова, и он затих.
— Айда, товарищи, в посад! Наши уже там. Гуляют. Все бросились долой от трупов.
— Бей жидов! — крикнул кто-то из толпы.
Солдаты тащили еврейских женщин, девушек и подростков и волокли их в лес. Солдат тянула невидимая сила туда, где пролита была невинная кровь, где, привязанный к дубу, склонившись книзу, стоял неподвижный и страшный Козлов, где лежали трупы капитана, поручика и шести молодых офицеров с сорванными погонами, с разбитыми выстрелом в упор окровавленными черепами. Там, между мёртвых, солдаты копошились толпами по пятнадцать, по двадцать человек, делая своё гнусное дело. Оттуда неслись тяжёлые хрипы, стоны, истеричные вскрики, мольбы, женский плач, грубый хохот и жестокие шутки.
Люди пировали и тешились над добычей…
Люди делали дело, на которое никогда не решился бы зверь.
— Волоки старуху, товарищ!
— На чужой сторонке и старушка — Божий дар.
— Умерла что ль девчонка-то?
— Кончилась.
— А ты мёртвую.
— Ничаво. Ещё тёплая
Солнце так и не вышло из-за серых туч посмотреть на тот ужас, который творился революционными войсками. Вечер надвигался тоскливый и жуткий. Дождя не было, но парило над землёй.
— Что ж это, братцы? Что нам за это буде!
— Да… Натворили.
— На позицию!
— Пусть Верцинский ведёт!
— На позиции, товарищи, никто не тронет. Там немец. Ежели кто придёт, белый флаг кинем и к нему перемахнём.
— Становись по ротам!
— Ищи Верцинского.
— Не удрал ли?
— Много их сволочей поудирало, как погоны рвать стали.
— Донесут.
— Гляди, кабы погони не было.
Роты запружали мост и шли по дороге на позицию, смятенные и трусливые.
Внизу у моста, на той стороне, над самой рекою, согнувшись, сидел Верцинский. Он опустил голову на руки, тупо глядел на несущуюся мимо него тёмную реку и шептал: