Последние дни Сталина
Шрифт:
Информация об этих ожесточенных стычках дошла до Запада. Знаменитая фотография, на которой молодые люди швыряют камни в советские танки, облетела весь мир. Заместитель председателя правительства ГДР Отто Нушке, возглавлявший Христианско-демократический союз — марионеточную партию, которую вынудили присоединиться к коммунистическому правительству, — был захвачен разъяренной толпой демонстрантов, его вытащили из лимузина, а затем приволокли в американский сектор, где он был задержан для допроса. Недалеко от границы между советским и западными секторами города толпа сломала предупреждающие знаки, сорвала красный флаг с будки пограничного контроля, а затем сожгла вместе с будкой под одобрительные возгласы зрителей. Тысячи людей, запрудивших улицы, громко ругались с полицией и военными, а в это время советские солдаты «на грузовиках разъезжали по Унтер-ден-Линден, выписывая зигзаги перед массивным новым советским посольством» и пытаясь не подпустить участников беспорядков к зданию. То и дело из грузовиков выпрыгивали солдаты и начинали «стрелять в воздух из автоматов». Еще одна фаланга солдат двинулась на толпу строем с примкнутыми штыками. В нескольких кварталах от них демонстранты взобрались на Бранденбургские ворота и сорвали Красное Знамя, которое развевалось над монументом в память о взятии города советскими войсками в 1945 году. На его месте двое молодых людей водрузили черно-красно-золотой республиканский флаг Германии [453] .
453
The New York Times. 1953. 18 июня. С. 1.
Столкнувшись с враждебно настроенными протестующими, советские войска открыли пулеметный огонь по толпе
454
Там же. 1953. 19 июня. С. 12.
455
Количество убитых и раненых см. в Kramer, «The Early Post-Stalin Struggle and Upheavals in East-Central Europe», Part I, 54; а также «Situation Report from Andrei Grechko and A. Tarasov to Nikolai Bulganin, 18 June, as of 8:00 a.m. Moscow Time (6:00 a.m. CET)», в сборнике Ostermann (ed.), Uprising in East Germany, 214–215, там же редакторские ссылки на уточненные данные.
РИАС сообщало о демонстрациях, вдохновляя дальнейшие протесты вдали от столицы. Для кризиса была характерна скорость распространения демонстраций по всей ГДР. По нынешним оценкам, в протестах приняли участие свыше полумиллиона человек, демонстрации прошли в 560 городах, в том числе почти во всех промышленных центрах страны. Рабочие захватывали местные радиостанции, почтовые отделения и ратуши. Они избивали членов партии. В Магдебурге из-за забастовки закрылся завод тяжелого машиностроения имени Эрнста Тельмана. По поступавшим оттуда сообщениям, 13 тысяч рабочих завода оказали сопротивление восточногерманской полиции и попытались штурмом взять тюрьму на Хальберштедтер-штрассе в надежде освободить политических заключенных. Другие забастовки привели к остановке судостроительных заводов в балтийских портах Ростоке и Варнемюнде, шелковой фабрики в Ратенове, знаменитого завода цейсовской оптики в Йене, а также завода в Лейпциге, на котором производились автобусы и грузовики для Красной армии. Производство встало на сталелитейных заводах в Фюрстенберге-на-Одере, Кальбе, Бранденбурге и Хеннигсдорфе. Поступали сообщения, что в Ратенове возмущенная толпа устроила самосуд над местным начальником госбезопасности, а в Магдебурге было убито несколько полицейских. Стачки и беспорядки отмечались также в Хемнице, Галле, Дрездене и Эрфурте. Казалось, что весь промышленный сектор Восточной Германии охвачен забастовкой, но, помимо этого, своими как символическими, так и вполне реальными действиями рабочие ясно заявляли о желании перемен в политическом устройстве страны.
Несмотря на это, западные лидеры понимали необходимость соблюдения осторожности. Они рекомендовали бургомистру Западного Берлина не допускать проведения массовых митингов без согласования с военным командованием союзников и распорядились, чтобы демонстрации солидарности проходили вдали от границы с Восточным Берлином. Кроме того, они избегали публичных заявлений, не желая поддерживать протесты, неизбежно ведущие к новым кровопролитиям. Союзные войска не собирались вторгаться в Восточный Берлин для восстановления порядка или изгнания оттуда Красной армии. Запад выражал сочувствие, но был не в силах вмешаться. Об этом недвусмысленно заявил Эрнст Ройтер, бургомистр Западного Берлина: «Ужас нашей ситуации заключается в том, что мы в Западном Берлине хотим помочь, но не можем. Представьте, что произойдет, если моя западногерманская полиция войдет в Восточный Берлин. Западные союзники тоже ничего не могут сделать» [456] . Но подобная сдержанность нередко приводила в отчаяние обычных граждан, желавших помочь своим немецким братьям в советском секторе. Толпы взяли штурмом два отдельных штаба СЕПГ, находившихся в американском секторе. Партийным работникам пришлось «спасаться бегством через черный ход», пока толпа выбрасывала на улицу «мебель, пропагандистские издания и портреты Сталина и восточногерманских коммунистических вождей», после чего все это сжигалось [457] . В течение недели жители Восточного Берлина, спасаясь от насилия, пытались перейти в западные секторы. В их числе было больше сотни сотрудников народной полиции, бежавших вместе со своими семьями.
456
The New York Times. 1953. 18 июня. С… 9.
457
Там же. 1953. 20 июня. С. 4.
Столкнувшись с беспрецедентными волнениями, коммунистические власти быстро нашли, на кого свалить ответственность, по крайней мере публично. Председатель правительства Гротеволь указал на «фашистские и прочие реакционные элементы в Западном Берлине» и даже на бывших активных нацистов [458] . Восточногерманское радио утверждало, что американские офицеры в военной в форме «руководили демонстрантами из оснащенных радиопередатчиками автомобилей в Западном Берлине» [459] . Советские газеты обвинили Эйзенхауэра в «бесцеремонном вмешательстве» [460] , а также заявили, что берлинскими погромщиками из своего штаба в самом городе руководил директор ЦРУ Аллен Даллес, — это обвинение он публично высмеял. Правда ссылалась на «иностранных наймитов», что звучало весьма туманно [461] . ТАСС возложило вину за разжигание беспорядков на американского, британского и французского комендантов города. К 20 июня волнения по большей части утихли, чему, несомненно, способствовало вмешательство 25-тысячного контингента советских войск с тяжелым вооружением. Коммунистические деятели вновь почувствовали себя уверенно — настолько, что 26 июня организовали свой «парад верности». Шествие послушных властям рабочих прошло по тем же улицам Восточного Берлина, где еще несколько дней назад протестовали десятки тысяч человек [462] .
458
Там же. 1953. 18 июня. С. 8.
459
Там же. 1953. 19 июня. С.12.
460
Там же. 1953. 20 июня. С.4.
461
Там же. 1953. 18 июня. С.8.
462
Там же. 1953. 27 июня. С. 3.
Вальтер Ульбрихт пережил кризис, ошеломив западные правительства. 19 июня The New York Times писала о том, какая судьба, по общему мнению, ждет руководителей ГДР. Ссылаясь на анонимных «наблюдателей» (вероятно, это были чиновники в правительстве США), автор статьи заявлял, что «восстание убедительно продемонстрировало хрупкость их [коммунистов] влияния и власти». Все это ставит «коммунистических лидеров Восточной Германии… в опасное положение. Советские
власти могут попытаться обратить вчерашнее восстание в свою пользу, обвинив восточногерманских руководителей в саботаже, тирании и предательстве и сообщив людям, что они [Советы] вмешались, чтобы пресечь злоупотребления служебным положением». Но в реальности произошло прямо противоположное [463] .463
Там же. 1953. 19 июня. С.12.
Ульбрихту удалось не просто остаться у власти, но и добиться увольнения чиновников, ставивших под сомнение его стиль руководства. Парадоксальным образом советские лидеры, прекрасно понимавшие, что беспорядки были спровоцированы его жестким курсом, отнюдь не торопились обвинять его публично. Они оказались между молотом и наковальней: своей прежней критикой Ульбрихта и реалистичным предположением, что их стремление к реформам способствовало дестабилизации обстановки в стране. 24 июня кремлевское руководство составило подробный отчет о беспорядках с советской точки зрения. Хотя в нем и заявлялось, что «события 17 июня — крупная международная провокация, заранее подготовленная тремя западными державами и их пособниками из кругов западногерманского монополистического капитала», по большей части в этом длинном документе говорилось об огромном количестве допущенных лидерами СЕПГ ошибок, начиная с «ускоренного строительства социализма», провозглашенного летом 1952 года. Этот ошибочный и опрометчивый курс вызвал снижение производства в пищевой и легкой промышленности и привел к принятию мер жесткой экономии, в результате которых благосостояние населения еще больше упало. В докладе даже упоминалась ситуация с рабочим судоверфи, у которого сдохла корова, но тот по-прежнему был обязан сдавать молоко в районный совет! На фоне подобной глупости и некомпетентности, говорилось в докладе, некоторые «нездоровые явления… послужили почвой для волнений и беспорядков, разразившихся в ГДР 17–19 июня». Доклад заканчивался перечислением решительных мер, включающих сокращение репараций, выплачиваемых ГДР в пользу Польши и СССР, улучшение ситуации со снабжением продовольствием и другими товарами, чтобы сравняться с Западной Германией по жизненному уровню, а также снятие Ульбрихта с поста заместителя председателя правительства и упразднение занимаемой им должности генерального секретаря СЕПГ [464] . Но Президиум СССР отверг этот план действий, сохранив за Ульбрихтом его место. Советские и немецкие коммунисты оставались приверженцами «Нового курса», уверяя рабочих, что в их действиях есть определенный смысл — СЕПГ признала, что протестующие рабочие «чувствуют себя брошенными партией и правительством», — и предложили конкретные уступки, чтобы успокоить страсти: «увеличение заработной платы, снижение норм выработки, рост производства обуви и одежды, улучшение жилищных условий, строительство новых школ, театров и детских садов» [465] . Эти меры касались материальных сторон жизни, но никто не обещал разобраться с политической монополией СЕПГ, уменьшить контроль Кремля над органами госбезопасности и правопорядка или смягчить цензуру, довлеющую над политической и культурной жизнью в стране. ГДР оставалась диктатурой советского типа. В конечном итоге от кризиса выиграл Ульбрихт. Он удержался у власти в качестве главы СЕПГ, а в 1960 году занял должность председателя Государственного совета (фактически президента) ГДР и находился на ней до самой своей смерти в 1973 году. Режим просуществовал еще шестнадцать лет, пока не рухнула Берлинская стена и не состоялось давно назревшее воссоединение страны под демократической властью.
464
Полный текст доклада см. в «Document No. 60: Report from Vasilii Sokolovskii, Vladimir Semyonov, and Pavel Yudin - On the Events of 17–19 June 1953 in Berlin and the GDR and Certain Conclusions from These Events, 24 June 1953», в сборнике Ostermann (ed.), Uprising in East Germany, 257–285.
465
The New York Times. 1953. 23 июня. С.1.
По иронии судьбы именно в тот день, 19 июня, когда в немецких городах бушевали беспорядки, состоялась казнь Юлиуса и Этель Розенбергов, осужденных за государственную измену и шпионаж. Это была кульминация запутанного дела, в ходе которого Розенбергов обвинили в том, что они передали СССР информацию об устройстве американской атомной бомбы. Они отказались признать себя виновными, и коммунистические партии по всему миру прославили их как мучеников, пострадавших от американского беззакония. После их казни коммунистическая пресса пыталась использовать эту смерть, чтобы отвлечь публику от жестокого подавления протестов в Восточном Берлине советскими танками. Против этой циничной тактики среди прочих высказался Альбер Камю. 30 июня, выступая на митинге протеста в Париже, он отказался признать моральный паритет между этими двумя эпизодами. «Но если я не считаю возможным, чтобы берлинский мятеж позволил нам забыть Розенбергов, то еще более отвратительным мне представляется то, что люди, называющие себя левыми, пытаются спрятать в тени Розенбергов немецкие жертвы» [466] . Для Камю восстание в Восточном Берлине было самым значительным событием со времен освобождения Франции в 1944 году. Вместе с другими он требовал, чтобы в Восточную Германию допустили международную профсоюзную комиссию. Этот призыв не был услышан.
466
Herbert R. Lottman, Albert Camus: A Biography (New York: George Braziller, 1980), 526.
Однако тучи стали сгущаться не над Ульбрихтом, а над Лаврентием Берией. Вскоре после окончания беспорядков The New York Times со ссылкой на «дипломатические источники» предсказала, что и Берию, и Молотова ждут «серьезные последствия»: Молотова — потому, что «на своем посту он, по крайней мере номинально, ответствен за советскую политику в Германии», а Берию — потому, что «его подчиненные… не смогли выявить и искоренить… разветвленное антикоммунистическое подполье» [467] . Впрочем, Молотов сумел пережить кризис живым и невредимым. Берии повезло меньше.
467
The New York Times. 1953. 23 июня. С. 8.
Всю весну Хрущев искал способ избавиться от Берии. Задумываться над этим он начал еще тогда, когда они все вместе ухаживали за умирающим Сталиным. В своих мемуарах Хрущев припоминает, как предупредил Булганина, что вскоре им придется выступить против Берии. Хрущев был уверен, что Берия захочет вернуть себе контроль над службами государственной безопасности и что, как он сказал Булганину, «это будет начало нашего конца. Он возьмет этот пост для того, чтобы уничтожить всех нас… Надо что-то сделать, иначе для партии будет катастрофа». Далее Хрущев пишет: «Этот вопрос касался не только нас, а всей страны, хотя и нам, конечно, не хотелось попасть под нож Берии. Получится возврат к 1937–1938 годам, а может быть, даже похуже». Зная, что его мемуары будут читать потомки, Хрущев подчеркивал, что его действия против Берии, по крайней мере отчасти, основывались на моральных соображениях, а не только на инстинкте самосохранения. Он пережил Сталина, и теперь ему предстояло пережить Берию [468] .
468
Khrushchev, Khrushchev Remembers (1970), 319.
Будучи главным редактором Правды, Дмитрий Шепилов имел возможность вблизи наблюдать за тем, как новые лидеры готовились к схватке друг с другом. Он понимал, что Хрущев и Берия — два самых честолюбивых соперника из тех, кто остался в живых после смерти Сталина. «Оба жаждали власти», — писал он.
Оба хорошо понимали, что после смерти Сталина механизм единоличной власти не был сломан и сдан в музей древностей. Он сохранился полностью, и нужно было лишь овладеть им и снова его запустить. Как два хищника, они всматривались друг в друга, принюхивались друг к другу, обхаживали друг друга, пытаясь разгадать, не совершит ли другой свой победоносный прыжок первым, чтобы смять противника и перегрызть ему горло. Хрущев хорошо понимал, что среди всего руководящего ядра партии Берия — единственный серьезный противник и единственное серьезное препятствие на пути его вожделений. К тому же этот противник — опасный [469] .
469
Shepilov, The Kremlin's Scholar, 258.