Последние дуэли Пушкина и Лермонтова

Ответ на этот вопрос мы находим в письме Пушкина к своему младшему брату Льву Сергеевичу от 20 сентября 1820 года:

«Два месяца жил я на Кавказе; воды мне были очень нужны и черезвычайно помогли, особенно серные горячие. Впрочем, купался в тёплых кисло-серных, в железных и в кислых холодных. Все эти целебные ключи находятся не в дальном расстоянье друг от друга, в последних отраслях Кавказских гор. Жалею, мой друг, что ты со мною вместе не видел великолепную цепь этих гор; ледяные их вершины, которые издали, на ясной заре, кажутся странными облаками, разноцветными и недвижными; жалею, что не всходил со мною на острый верх пятихолмного Бешту, Машука, Железной горы, Каменной и Змеиной. Кавказский край, знойная граница Азии, любопытен во всех отношениях. Ермолов наполнил его своим именем и благотворным гением. Дикие черкесы напуганы; древняя дерзость их исчезает. Дороги становятся час от часу безопаснее, многочисленные конвои – излишними. Должно надеяться, что эта завоеванная сторона, до сих пор не приносившая никакой существенной пользы России, скоро сблизит нас с персиянами безопасною торговлею, не будет нам преградою в будущих войнах – и, может быть, сбудется для нас химерический план Наполеона в рассуждении завоевания Индии».

Как видим, в письме лишь вскользь о красотах природы и… о политике. Так какова же цель поездки вместе с сильнейшим и талантливейшим по тем временам военачальником – Николаем Николаевичем Раевским?

Путешественники из Екатеринодара прибыли в Тамань, а оттуда уже на военном корабле – бриге «Мингрелия» – перебрались сначала в Керчь и Феодосию.

Пушкин вспоминал:

«Из Азии переехали мы в Европу на корабле. Я тотчас отправился на так называемую Митридатову гробницу; там сорвал цветок для памяти и на другой день потерял без всякого сожаления. Развалины Пантикапеи не сильнее подействовали на моё воображение. Я видел следы улиц, полузаросший ров, старые кирпичи – и только. Из Феодосии до самого Юрзуфа ехал я морем. Всю ночь не спал. Луны не было, звезды блистали; передо мною, в тумане, тянулись полуденные горы…. “Вот Чатырдаг”, сказал мне капитан. Я не различил его, да и не любопытствовал. Перед светом я заснул. Между тем корабль остановился в виду Юрзуфа. Проснувшись, увидел я картину пленительную: разноцветные горы сияли; плоские кровли хижин татарских издали казались ульями, прилепленными к горам; тополи, как зеленые колонны, стройно возвышались между ими; с права огромный Аю-даг… и кругом это синее, чистое небо, и светлое море и блеск и воздух полуденный…»

Командиром 16-пушечного брига «Мингрелия» был капитан-лейтенант Михаил Николаевич Станюкович (1786–1869), впоследствии адмирал, командир Севастопольского порта и военный губернатор Севастополя. Его сын Константин Михайлович Станюкович (1843–1903) стал известным писателем маринистом. Думаю, многие в своём советском детстве зачитывались его рассказами, ныне почти неизвестными.

Гурзуф (Пушкин называл его Юрзуфом) представлял собою небольшую – всего дворов двадцать пять – деревню Алуштинской волости, расположенную близ знаменитой Медведь-горы, богатой древними легендами.

Что могло заинтересовать путешественников в небольшой деревушке? Понятнее было, если бы прибыли они в Ялту. Ялта находится западнее Медведь-горы, то есть по другую от Гурзуфа сторону. Может быть, привлекли древние легенды?

Мне довелось бывать в тех краях в советское время, когда близ Гурзуфа располагался у самого подножия горы Центральный военный санаторий «Крым». Места великолепны, горные отроги таинственны. Недавно я нашёл в Интернете за подписью «Катерина Ще» легенду об этой живописной и загадочной горе:

«Давным-давно на крымском побережье не было никаких людей и только звери жили на полуострове. Особенно много было огромных и свирепых медведей. Как-то раз к побережью прибило обломки корабля, а среди них стая медведей обнаружила свёрток с маленькой девочкой. Вожак решил оставить ребёнка. Девочка росла среди медведей и была их всеобщей любимицей. Она стала красивой девушкой и своими чудесными песнями могла тронуть самое суровое медвежье сердце.

Однажды она увидела лодку на берегу, в которой лежал обессиленный юноша. Он сбежал из рабства в чужой стране, но слишком сильной была стихия, которая не дала доплыть до родных берегов. Девушка спрятала юношу и долгое время выхаживала его. Он же рассказал ей про свои родные края, где есть много людей, радостно живущих друг с другом.

Девушка была очарована юношей и его рассказами, и двое влюблённых решили уплыть вместе. Когда парень окреп, они изготовили парус для лодки и отчалили. Уже далеко были они, когда вернулись из долгого похода медведи. Увидев свою любимицу далеко в море, они рассвирепели и припали к воде, жадно пытаясь выпить всё море. Лодка закружилась, и её начало быстро тянуть к берегу. Девушка понимала, что её любимому грозит смерть, и она начала петь свои самые красивые песни, уговаривая медведей оставить их. Звери прекратили пить и завороженно слушали песни. Только вожак стаи не поднялся от воды, но и он прекратил пить. Так и остался огромный медведь лежать в море, глядя на удаляющуюся лодку. Долго он лежал… голова и туловище его окаменели, бока превратились в отвесные скалы и весь он порос лесной “шерстью”…»

Несомненно, и семья Раевского, и Пушкин любовались необыкновенной горой, но только ли ради этого прибыли туда генерал от кавалерии Николай Николаевич Раевский и сотрудник Коллегии иностранных дел Александр Сергеевич Пушкин? И какие они задачи решали там в течение целых трёх недель. Пушкин писал о тех днях: «В Юрзуфе жил я сиднем, купался в море и объедался виноградом; я тотчас привык к полуденной природе и наслаждался ею со всем равнодушием и беспечностию неаполитанского Lazzarono (лаццароне – нищего, итал.). Я любил, проснувшись ночью, слушать шум моря – и заслушивался целые часы. В двух шагах от дома рос молодой кипарис; каждое утро я навещал его, и к нему привязался чувством, похожим на дружество. Вот всё, что пребывание мое в Юрзуфе оставило у меня в памяти».

Кипарис сохранился до наших дней. Пушкин жил в мезонине дома градоначальника Одессы и генерал-губернатора Новороссийского края герцога Ришелье (1791–1822).

В поэме «Бахчисарайский фонтан» он посвятил этому райскому месту такие строки:

Забыв и славу, и любовь,О, скоро вас увижу вновь,Брега веселые Салгира!Приду на склон приморских гор,Воспоминаний тайных полный, –И вновь таврические волныОбрадуют мой жадный взор.Волшебный край! очей отрада!Все живо там: холмы, леса,Янтарь и яхонт винограда,Долин приютная краса,И струй, и тополей прохлада…Всё чувство путника манит,Когда, в час утра безмятежный,В горах, дорогою прибрежной,Привычный конь его бежит,И зеленеющая влагаПред ним и блещет, и шумитВокруг утесов Аю-дага…

Из Гурзуфа путешественники направились верхом в Ялту, а оттуда в Бахчисарай.

Пушкин писал:

«Я объехал полуденный берег, и путешествие М. оживило во мне много воспоминаний; но страшный переход его по скалам Кикенеиса не оставил ни малейшего следа в моей памяти. По Горной Лестнице взобрались мы пешком, держа за хвост татарских лошадей наших. Это забавляло меня чрезвычайно и казалось каким-то таинственным, восточным обрядом. Мы переехали горы, и первый предмет, поразивший меня, была берёза, северная берёза! сердце мое сжалось: я начал уже тосковать о милом полудне, хотя всё ещё находился в Тавриде, всё ещё видел и тополи, и виноградные лозы. Георгиевский монастырь и его крутая лестница к морю оставили во мне сильное впечатление. Тут же видел я и баснословные развалины храма Дианы. Видно, мифологические предания счастливее для меня воспоминаний исторических; по крайней мере тут посетили меня рифмы. Я думал стихами. Вот они:

К чему холодные сомненья?Я верю: здесь был грозный храм,Где крови жаждущим богамДымились жертвоприношенья;Здесь успокоена былаВражда свирепой эвмениды:Здесь провозвестница ТавридыНа брата руку занесла;На сих развалинах свершилосьСвятое дружбы торжество,И душ великих божествоСвоим созданьем возгордилось.………………………..Ч<адаев>, помнишь ли былое?Давно ль с восторгом молодымЯ мыслил имя роковоеПредать развалинам иным?Но в сердце, бурями смиренном,Теперь и лень и тишина,И в умиленьи вдохновенном,На камне, дружбой освященном,Пишу я наши имена…»

По мнению современных исследователей, путешествие более походило на инспекционную поездку по границам Российской империи. Ну а что касается точных данных об этом, то их нет по вполне понятным причинам. Разведывательные органы в Российской армии только зарождались. Имеются в виду специальные учреждения, создаваемые для этого. Взять хотя бы Особенную канцелярию, созданную незадолго до нашествия Наполеона Михаилом Богдановичем Барклаем-де-Толли. О ней сохранилось очень мало сведений, потому что всё, что касалось её работы, представляло государственную тайну. Не сохранилось конкретных данных и о том, какой деятельностью занимался Пушкин во время своей южной командировки.