Последние флибустьеры
Шрифт:
— Кто бы это мог быть? — спросил Буттафуоко. — Уже скоро десять часов, а погода жуткая.
— Может быть, это ночной дозор? — предположил гасконец.
— А что, дозорные к вам заходят?
— Да, сеньор Буттафуоко.
— Дело осложняется.
— Вовсе нет, — возразил Мендоса, который как настоящий баск всегда мог найти выход из любого положения. — Давайте возьмем нашего приятеля Пфеффера за руки, за ноги и отнесем его в погреб.
— А в случае опасности утопим его в бочке хереса, — добавил жестокосердый гасконец.
Второй удар, еще сильнее первого, чуть не разнес вдребезги дверное стекло.
— Быстрей, уходите и погасите свет в погребе, — сказал дон
Мендоса и Буттафуоко подняли фламандца, закутали его во все еще мокрый плащ и торопливо спустились в погреб вслед за прекрасной кастильянкой, тогда как дон Баррехо приблизился к двери и спросил злющим голосом:
— Кто там еще? Уже поздно, черт вас дери, а таверна «Эль Моро» не ночной притон.
— Дозор, — ответил повелительный голос.
— Что вам здесь надо в этот час? Я ведь закрыл вовремя.
— Откройте.
— Подождите, дайте мне хоть штаны надеть, а жене — юбку. Черт бы вас побрал! Уже в Панаме и поспать нельзя.
Панчита вернулась, неся другую корзину, полную бутылок, покрытых благородной паутиной, и поставила ее на стойку.
Гасконец подождал еще немного, доставляя себе удовольствие при мысли о том, как сейчас достается мокнущим дозорным; потом, наконец, он решился открыть дверь, спрятав предварительно свою огромную драгинассу. Едва дверь отворилась, показались трое мужчин. Это были полицейский офицер и двое алебардщиков из ночной стражи.
— Buena noche, caballeros, [22] — сказал гасконец, принимая удар судьбы. — Я как раз собирался лечь в постель. Жуткая ночь, не правда ли?
— Вы один? — спросил офицер изумленно.
— Нет, господин офицер, я шептал всякие нежные словечки своей женушке. Она, знаете ли, кастильянка.
— А вы? — спросил офицер.
— Я-то с Пиренеев.
— Край контрабандистов.
— Сеньор, я всегда был честным человеком, а мой почтенный род уже триста лет продает вино в Испании и Америке, — обиделся гасконец.
22
Доброй ночи, кабальеро (исп.).
Офицер повернулся к нему спиной и обменялся вполголоса несколькими словами с алебардщиками, потом снова оборотился к дону Баррехо, начинавшему выказывать недовольство этим неожиданным визитом, и сказал:
— Сегодня в эту таверну вошел один сеньор, но отсюда он не выходил.
— Из моей таверны!.. — выкрикнул гасконец, делая вид, что упал с неба. — Может быть, он закатился под какой-нибудь стол и мирно спит?.. Панчита, погляди-ка хорошенько, нет ли в углах пьяных.
— Я никого не видела, — ответила прекрасная кастильянка.
— И тем не менее этот сеньор отсюда не выходил, — настаивал офицер.
— Боже милосердный! — воскликнул дон Баррехо. — Да уж не убили ли его в комнатах наверху?
— Нет, муженек! Я только что спустилась сверху, после того как приготовила нам постель.
— Carrai! [23] — взорвался офицер. — Хорошенькое дельце!
— Да, хорошенькое дельце! — повторил дон Баррехо.
Офицер обменялся парой слов с алебардщиками, сопровождая разговор широкими жестами, потом уселся за стол и приказал:
23
Carrai! (исп.) —
крепкое словцо, передающее состояние неудовольствия, изумления и т. д. По значению примерно совпадает с русским выражением «Черт возьми!».— А ну-ка, трактирщик, принеси чего-нибудь выпить. Мы промокли до нитки, и было бы неплохо закончить вечер у хорошего очага. Потом мы продолжим разговор, потому что мне обязательно надо узнать, куда делся тот сеньор.
— Я уверен, что вы его где-нибудь найдете, сеньор офицер, если только он не был духом. Не спрятался же он, без моего ведома, внутри какой-нибудь бочки или бутылки… Ах, Панчиточка, мы хотим отведать бутылки из того ящика, что мой дядя прислал из Аликанте. [24] Принеси-ка нам одну, я разопью ее вместе с дозором.
24
Аликанте — в данном случае: испанская провинция, в которой производится одноименное виноградное вино.
— Да вот же их полная корзинка, — сказала кастильянка.
— Откупори одну, подружка моя: я предложу ее сеньору офицеру и его бравым дозорным.
Не каждый день случается выпить, не заплатив ни гроша, — особенно солдату, поэтому ночной дозор с большим удовольствием принял предложение хитрого гасконца.
Панчита принесла пять или шесть бутылок различного качества; кружки наполнялись и осушались несколько раз подряд, далекого дядю все громче хвалили, не забывая и его племянника-трактирщика.
— Великолепный подарок от бедного дяди! — сказал гасконец. — Шестьдесят бутылок, одна лучше другой, составили этот дар — так дядя любит своего племянника. Пейте вволю, сеньоры, это вино мне ничего не стоило.
— Да мы и пьем, трактирщик, однако не забываем при этом того сеньора, что не вышел из вашей таверны.
— Вы полагаете, что я способен убивать людей, приходящих в мою таверну выпить вина? — с оттенком горечи спросил дон Баррехо.
— Я не считаю вас способным совершать столь ужасные преступления, — ответил офицер. — Однако я должен найти этого кабальеро.
— А!.. Это был дворянин?
— Я так думаю. Давайте теперь выслушаем трактирщика: кто сегодня приходил сюда выпить?
— Человек пятнадцать — двадцать, как европейцев, так и метисов. Для последних я держу превосходный мецкаль, который дам вам попробовать, если пожелаете.
— Оставим на время мецкаль. А не заметили ли вы среди посетителей высокого мужчину, одетого во все черное, с очень бледной кожей и белейшими, почти полностью белыми волосами?
Дон Баррехо принялся гладить свой лоб, закатил глаза к потолку, словно искал на почернелых балках какое-то вдохновение.
— Высокий… худой… с почти белыми волосами… весь в черном… конечно… должен существовать этот высокий сеньор… Он пил с двумя неизвестными.
— Значит, вы его видели? — спросил офицер.
— Я очень хорошо его помню, потому что обслуживал его я. Он сидел в кампании двух мужчин, пришедших чуть раньше него. До сегодняшнего дня я никогда не видел этих людей.
— Один из них средних лет, другой чуть постарше, с седеющей бородой?
— Точно, — ответил дон Баррехо. — Эта кампания осушила немалое количество бутылок вот за тем столиком. Там и сейчас полно посуды. Потом, воспользовавшись моментом, когда ливень начал стихать, они ушли.