Последние сто минут

– Прости, я опаздываю. До свидания.

– Я к тебе завтра зайду.

Я вышел на улицу. Надо спешить.

– Сережка, сукин сын!

Мазовецкий шел под большим, в цветах, зонтом. Он дышал как рыба, выброшенная на берег. Он загородил мне дорогу животом.

– Не уйдешь, – засмеялся он. – Два слова!

Пальцы его были мокрые. На солнце было градусов шестьдесят.

– Я тебе звонил, а ты трубку не берешь, – сказал Мазовецкий. – А дело важное. Завтра будут распределять места на стоянке. Два места освободились.

– Я опаздываю!

– Ты только скажи – ты придешь за меня голосовать?

– Стоянка тебе уже не пригодится!

– А что, плохо выгляжу?

– Вся наша Земля плохо выглядит.

– Да, положение критическое, я сегодня ночью пытался «неотложку» вызвать – занято, как на вокзале, пришлось валокордином спасаться. Ты куда? Ты не ответил…

Я вырвался и поспешил по улице. Поспешил – неправильное слово. Каждое движение вызывало спазму в сердце. Рубашка была мокрая. Может, бросить эту чертову сумку?

– Вы не скажете, как пройти на Тишинский рынок?

Человек, который остановил меня, был в черном пиджаке, и от него исходили волны адского жара.

– Прямо и направо, – сказал я на бегу.

Но человек загородил мне дорогу.

– Извини, – сказал он. – Прямо куда?

– Вон туда! – Крик у меня не получился. Я толкнул человека, он был крепок и горяч.

– Не спеши, – сказал он. – А направо где?

Я бежал дальше, до поворота, человек в черном пиджаке грозно кричал мне вслед, но я не слышал, что он кричал, потому что уши заложило и голова кружилась. В тени, вытянувшись вдоль дома, лежал человек, пожилой, босой. Может быть, умер, может, тепловой удар. Но я не мог остановиться… Наверное, редким прохожим я казался сумасшедшим. Нормальный не бегает по солнцепеку.

До гастронома оставалось метров триста.

Взвизгнули тормоза. Черная «Волга» остановилась у тротуара. Я не видел, кто там, но за мной застучали шаги. Бежала Софья Вячеславовна.

– Сергей Матвеевич!

Она ухватила меня за мокрую рубаху, да так цепко, что мне пришлось затормозить.

– Какое счастье! – сказала она, держа меня алыми когтями и доставая другой рукой из плоской черной сумки пластиковую папку. – Это одна секунда. Только подпишите, что не возражаете против обмена жилой площади. Да не рвитесь вы, успеете. Это же каторга – пока всех обойдешь, легче отказаться от обмена.

Она была без лифчика, и пропотевшая блузка приклеилась к полной груди.

– Вот здесь. Погодите, еще на одном экземпляре.

Она тяжело дышала. Но не отпускала меня.

Потом я снова побежал и уже на углу у гастронома с ужасом понял, что черная «Волга» Софьи Вячеславовны пятится вдоль тротуара. Дверца открылась.

– Не на том экземпляре! – крикнула Софья Вячеславовна.

Я не слушал, я бежал к гастроному.

Она топала следом.

В узкой тени вдоль стены магазина стояла длинная очередь за водкой. Люди в очереди были сонные, покорные. За зданием стекляшки начинался забор. Я начал протискиваться в дыру. Сзади меня держала за сумку Софья Вячеславовна.

И тогда я увидел, как с пустыря как бы не спеша, но ускоряясь, чтобы в несколько секунд достичь световой скорости, поднимается последняя летающая тарелочка, которая эвакуировала с Земли тех, кого еще можно было спасти на благо космической цивилизации. Которая должна была увезти меня…

Софья Вячеславовна не заметила никакой тарелочки – та уже скрылась в непрозрачном жарком мареве, окутавшем умирающую от парникового эффекта Землю.

– Подпишете или нет?

– Отпустите сумку, тогда подпишу, – сказал я спокойно. Так спокойно ведут себя люди, которым сказали, что их близкий только что умер. Ведь ничем не отличается минута ДО от минуты ПОСЛЕ.

Она исчезла, поспешила к своей черной «Волге», которую отсудила у дипломата-мужа. Я уселся у забора на выгоревшую траву. Под забором была узкая полоска тени. Я поставил сумку рядом с собой на землю. Я почему-то надеялся еще, что они вернутся. Хотя они не возвращаются.

В дыру ввалились два подростка с бутылкой портвейна. Они были в потных ярких майках и обрезанных у колен джинсах.

– Хочешь третьим? – спросил один из них. – Хочешь, дядя?

На самом деле они и не собирались со мной делиться.

Я знал, что никуда отсюда не уйду – не смогу уйти.

Я слушал, как они тихо разговаривали. Про Римку и Володьку, про то, что на той неделе обещали похолодание, а какой-то старик отдал концы. За забором загудела машина. Донеслись крики из очереди. В этом городе все намеревались жить вечно.