Последние залпы

– На окраину танки вышли. Лупят по высоте прямой наводкой, - снова произнес он виновато.
– Видать, сильно жиманули наших в городе? Драпанули там... Может, наш фланг только и стоит?

– Жиманули?
– переспросил Новиков.

– Может, этой ночью и в живых нас не будет, товарищ капитан, - робко проговорил Степанов, опять потирая, теребя круглые мягкие щеки.

– Еще на вашей свадьбе после войны водку будем пить, - сказал убежденно Новиков.
– Невеста есть у вас? Ждет, наверно.

Степанов с насилием улыбнулся.

– Да, женат я, товарищ капитан. Как раз после школы вышло.

– Терпежу, значит, ниякого, - ядовито вставил Порохонько, по-прежнему прижимаясь подбородком к коленям.

– Будь ты, малец, в моей школе, посоветовал бы я твоей мамке снять с тебя штаники да налагать по вопросительному знаку, щоб знал, яка она, алгебра жизни. С жинкой спать нехитрое дело.
– И с обычной своей независимостью обратился к Новикову: Правильно чи не правильно, товарищ капитан?

Однако то, что Степанов, парень неповоротливый, добрый, застенчивый, был женат, вызвало в Новикове странное чувство, похожее на удивление и любопытство к нему, - оказывается, этот парень испытал то, что не суждено было испытать самому Новикову.

– Это вы, Степанов, хорошо сделали, - заметил Новиков.
– И дети есть?

– Не успели мы, - пробормотал Степанов.

– А это плохо, - сказал Новиков, как будто сам имел семью.
– После войны солдата должны ждать дети.

Близкий выстрел выделился из звуков боя, раскатисто ударил по высоте со стороны города. Разрыв вырос шагах в тридцати правее орудия. Опадала земля. Осколки, прерывисто фырча, прошли над огневой, увесисто зашлепали за бруствером. И сейчас же за высотой отчетливо простучал пулемет - пули пронеслись левее орудия.

Все смотрели на город.

– Здоровая жаба плюхнула, всамделе танки прорвались к окраинам, произнес Ремешков, покосившись туда, где упали осколки, но голову не пригнул, только слегка подался книзу.

– Товарищ капитан, видели? Где они, фрицы?
– встрепенувшись, с хрипотцой заговорил Степанов.
– Под нос зашли. Не выдержали там, а мы стоим...

Теперь все вопросительно глядели на Новикова. Солдаты вроде бы ждали от него подтверждения, что немцы действительно прорвались к окраинам города, что на пространстве между окраиной и высотой, по-видимому, уже мало пехоты или вовсе нет ее.

Новиков знал: могло быть то и другое, но, что бы ни говорил он сейчас успокоительное, обнадеживающее, лживо-бодрое, это не рассеяло бы тупой тревоги, и понимал, что успокаивать солдат не имело смысла. И Новиков сказал резко:

– Убедить себя в том, что немцы захватят город и прорвутся в Чехословакию, легче всего. Но если они прорвутся, а мы их пропустим, считайте, Степанов, что война продлится. Хотите этого? Я тоже нет. А мы можем их пропустить, и они уйдут без боя. Спокойно уйдут, подавят восстание словаков, чтобы воевать потом. Вы поняли? На какой черт тогда положили здесь половину батареи? Да и не только мы!.. Что молчите, Степанов?

– Да что вы, товарищ капитан? Да я же просто...
– забормотал в

замешательстве, все щупая, дергая мясистые щеки.

– Ладно, бывает. Будем считать, что этого разговора не было, - уже дружески сказал Новиков и чуть-чуть улыбнулся.
– Ремешков, что вы это тут рассказывали? Не секрет - послушаю, секрет - уйду.

– Тоже чушь плел про якусь старушку, - насмешливо-мрачно проговорил Порохонько и отмахнулся.
– Лягалов был, тот рассказывал про мирную жизнь. Як писал. А это так - баланда, рвет с нее... Брешет лучше, чем конь бегает!

Ремешков помялся, заморгал белыми ресницами.

– Нет, серьезно, не врал я, честное слово, товарищ капитан, - заговорил он с запинкой, казалось оправдываясь.
– Пошла у нас одна старушка в лес за ежевикой. Нет, ты, Порохонько, рукой не махай, это правда, честное слово. Ну вот, пошла... и упала. А у нас много колодцев высохших в лесу, и змей там всяких по-олно. Ну, нашли эту старушку соседние колхозники дней через пять всю в змеях - мертвая...

И Ремешков таинственно, вприщур проследил за полетом реактивных мин среди зарева. Он, похоже было, ждал, что его будут просить рассказывать дальше и подробнее. Но солдаты молчали.

– Змеи?
– скрипучим баритоном спросил старшина Г орбачев, завозившись под плащ-палаткой: видимо, проснулся только что.

Ремешков взглянул в сторону ящиков, сниженным голосом подтвердил:

– Ну да, гадюки и всякие там...

– Ни одна бы не ушла!
– заспанно рокотнул из-под плащ-палатки Горбачев и, сладко зевнув, крякнул.

– Как это так? Кто?
– не понял Ремешков.

– Всех бы передушил!
– сказал Горбачев, поворачиваясь на ящиках. Нашел чем пугать.

– Так же змей много. Ну, уж брось ты!

– A-а! Чепуха гороховая! Всех бы передавил! Чего бросать? Ни одной не осталось бы. А ты бы нет?

– О себе не думал, - ответил Ремешков обиженно.

– Это кто ж тебя так учил? В каких школах?

Г орбачев не откинул плащ-палатки, не встал - он, крякая сонно, нажимом ног немного стянул сапоги, потом, не дождавшись ответа, затих на боку, задышал спокойно и ровно - так мог спать лишь физически крепкий, здоровый человек.

– Странная история, - сказал Новиков без улыбки; он помнил, как прорывался вместе с Ремешковым к орудиям Овчинникова, и ему не хотелось обижать его.
– Очень странная, но довольно интересная.
– И, вставая, добавил: -Будет связь - вызвать. Я - ко второму орудию.

Справа ударил танк по высоте.

Только сейчас, наедине с собой, шагая к орудию Алешина, он мог тщательно взвесить всю серьезность создавшегося положения. Было ясно: бой в городе, длившийся вторые сутки, достиг того предела, когда достаточно легкого перевеса сил немцев - и судьба города будет решена: его сдадут. И этот перевес был у немцев. Это была та прорвавшаяся из Ривн группировка, что после утреннего боя отошла в лес, сохраняя танки, и прекратила атаки перед высотой. Все, что видел Новиков в котловине, когда шли к орудиям Овчинникова, убеждало: немцы разминируют поле, открывая проходы к озеру, к переправе и к высоте. Но медлительность их была загадочна, до конца непонятна ему. Он хотел и не мог точно предугадать, что случится этой ночью, через минуту, через час или к утру, и все же не верил, что сдадут этот город, что немцы уйдут через границу в Чехословакию. В этом была большая невозможность, чем потерять все, что связывало его с людьми, с которыми он дошел до Карпат.

Второе орудие стояло на правом краю высоты.

– Стой! Кто топает?

– Капитан Новиков.

Человеческий силуэт в плащ-палатке затемнел возле низкого щита орудия; лунный свет полосами серебрился на плечах часового. Он шагнул навстречу Новикову, и тот спросил не без удивления:

– Кто это - Алешин? Что за новость? Ты часовой?

– Я, товарищ капитан, - возбужденно ответил Алешин.
– Всех загнал спать в землянку. Торчат и торчат на огневой. Прямо зло берет. Пусть успокоятся.