Последний английский король

Восемь дружинников окружают седобородого, с минуту смотрят на него прищурившись, а потом разом кидают в него топорики и бросаются вперед, наотмашь рубя мечами. Миг – и они разрубили его на куски, буквально искрошили. Схватив женщин, воины тащат их к дверям. Женщины бьются, визжат, кусаются, раздирают им лица ногтями, а сверху на них обрушиваются горящие куски дерева, летят полыхающие снопы камыша.

Во дворе мужчины содрали с женщин платье, повалили в куриный помет и золу и принялись насиловать, преимущественно сзади, точно сук. Одна девочка сумела вырваться. Черные волосы, личико как у эльфа. С проворством молодой гончей она помчалась к ограде. Отбросив щит, Ульфрик гонится за ней, настигает у самого плетня, бросает наземь и сам валится на нее. Я слышу крик и бегу к пролому в изгороди. Я вижу, как Ульфрик пытается оседлать свою пленницу. В одиночку ему не удается обуздать ее, одной рукой она вцепилась насильнику в волосы, другой царапает лицо, ногой заехала в пах. Но при Ульфрике его дубинка, тяжелая палица из хорошо выдержанного ясеня. Он со всей силы ударяет девочку прямо в лицо. Руки ее слабеют. Ульфрик высвобождается и бьет второй раз – в висок, а потом, одержимый воинским исступлением, своего рода похотью, опускается на колени и молотит свою жертву дубиной по лицу и по плечам, пока стоны не затихают и она не остается лежать неподвижно. Девочка мертва. Я видел, как она умирала. Ульфрик запрокинул голову, издал победный клич, а я подумал – он, должно быть, рад, что пришлось убить ее, ведь он еще слишком юн, чтобы сделать то, что мужчины обычно делают с женщинами, у него бы все равно ничего не вышло.

Заслоняя глаза от солнца, Уолт оглядел тропинку, по которой они поднялись. Примерно за милю до этого места, когда дорожка еще не свернула и поворот не скрылся за деревьями, ему померещилась вдали фигура, закутанная в темный плащ. Внезапно он почувствовал (хотя и не мог вспомнить, когда и где увидел ее в первый раз), что мрачная тень всегда была рядом, шла за ним по пятам с тех пор, как на его глазах, глазах двенадцатилетнего мальчика, его ровесницу забили насмерть, а он не посмел вступиться.

Квинт деликатно кашлянул.

– В Никомидии мне говорили, что по ту сторону водораздела есть источник, вода которого славится чистотой и свежестью. Надо бы добраться туда к ночи.

Уолт поборол себя.

– Да, конечно, – пробормотал он.

– Мы сильно отклонились от темы разговора, начатого этим утром, – заметил Квинт. Он забросил за спину мешок, надвинул поля шляпы и поднял с земли посох с привязанной флягой. – Ты хотел рассказать мне, как обучают дружинников и воинов.

– Да-да. Это две разные вещи. Что касается военной подготовки, тут все просто, – начал Уолт, шагая за своим товарищем – Тут главное длительная тренировка. Нас отвезли в местечко Тидворт-Кэмп к северу от Сарума, и там мы совершенствовались в силе и ловкости под присмотром Эрика.

Обучение проходило втайне, ибо король, заключив мир с Годвинсонами, выдвинул условие: сократить личную дружину и распустить ополчение. Любым войском должен командовать либо сам король, либо поставленные им люди. Отныне все подчинялись королю. Вот почему в первое время нас укрывали в глуши Уилтшира.

Чтобы мы стали крепче, Эрик заставлял нас много ходить и бегать, преодолевать пешком и бегом десятки миль, да не по ровной местности, а вверх и вниз по лысым холмам Уилтшира. На плечах мы несли поклажу, всегда примерно на фунт тяжелее посильного нам веса. Маршируя, мы орали по приказу Эрика всякую несуразицу, что-нибудь вроде: «Ненавидим мы норманнов, а норманны – нас, все норманны – обезьяны, гной течет из глаз» или «Скоты и пикты – трусы, дураки, мы разрубим их лопатой на куски».

Но Эрик старался воспитать нас не только сильными, но и проворными. Отведет, к примеру, в лесную долину, даст небольшую фору и спустит с цепи ирландских волкодавов. Если успеешь перебраться на другую сторону долины, он отзовет псов, промедлишь – залезай на дерево, но сначала покажи на спине или на заднице царапины от собачьих когтей, отметины от укуса. Эрик был мастак на подобные выдумки.

Кроме того, мы учились владеть оружием. В первую очередь держать щит и сдвигать щиты сплошной стеной. Потом мы тренировались с боевым топором – можно его метать, а можно им рубить, увеча врагов. И наконец, мы брались за меч и учились наносить удары сплеча и протыкать противника насквозь. Разумеется, нужно было правильно хранить и чинить доспехи.

– А метать копье или дрот?

– Нет, конечно, – презрительно прищурился Уолт. – Копье, как и круглый щит, в отличие от нашего, в форме листа, – это только для ополчения, крестьян, мужиков.

– А как насчет верховой езды?

– Мы устраивали скачки, развлекались соколиной охотой – знать любит подобные забавы, но к воинскому делу они не имеют отношения.

– Вы никогда не сражались в конном строю?

– Нет. Само собой, мы добирались верхом к месту очередной битвы, но в бой вступали пешими.

– Почему?

– Потому что боец должен крепко стоять на ногах и биться с противником, пока один из двоих не рухнет наземь. К тому же породистые скакуны дороги, а в сражении их могут убить. Я сам видел, как три боевых коня пали под Вильгельмом Бастардом в битве при Сенлаке. Я с трудом мог набрать денег на одного жеребца, а уж на трех...

– Однако...

– Если ты хочешь сказать, что они победили благодаря коннице, лучше помолчи!

Лицо Уолта побагровело от гнева, и Квинт благоразумно предпочел промолчать.

Глава восьмая

Ты говорил о различии между воином и дружинником.

– Воин без души – просто орудие. Вот прекраснейший меч – пусть у него золотая рукоять, отделанная гранатами и филигранным золотом, пусть ножны инкрустированы золотом и драгоценными камнями, пусть сверкает закаленный, отточенный клинок и вспыхивают молнии Тора, – это всего лишь товар, его можно продать и обменять. Он переходит из рук в руки, одинаково служит и добру, и злу. Таков воин, который выходит на рыночную площадь и торгует собой, сегодня дерется за одного господина, завтра – за его врага.

– Допустим. Но ведь наемники всякий раз дают клятву верности.

– Что ж, и клятву можно купить и продать, тем более теперь, когда люди поддаются злу и забывают пути отцов.

Шагов пятьдесят Квинт прошел, размышляя над этим, потом сказал:

– Мы же видели, что в гвардии греческого императора служат те, кто прежде сражался на стороне Гарольда. Может быть, и ты бы оказался среди них, если б твоя рука могла держать меч.

– Поосторожней, голландец или кто ты есть, с тобой я и левой рукой справлюсь!

«Господи, что-то ему сегодня и слова не скажи», – подумал Квинт.

– Вообще-то я фриз [32] , той же саксонской породы, что и ты. Но мне не все понятно с этой вашей присягой, – примирительным тоном произнес он.

– Вот именно – тебе не понять.

– Ну так расскажи мне, объясни, в чем я ошибаюсь. Твой ученик смиренно ждет наставлений учителя.

Уолт быстро взглянул на Квинта – не смеется ли он, – но лицо его спутника выражало лишь чистый, неподдельный интерес.

32

Фризия, историческая область на границе Германии и Голландии.

– Клятва дружинника исходит из самого сердца, а сердце его с рождения готовят к этой клятве. Мальчик видит перед собой пример старших, слушает их рассказы, проводит пиршественные ночи в большом доме, прислуживает у стола, внимая песням о подвигах и деяниях предков, а потом подрастает и сам пьет мед за этим столом, поет и играет на арфе. В такие ночи мужчины дают торжественный зарок, налагают на себя обеты, похваляются будущими подвигами, и это не пустые слова, это нерушимое обязательство: воин говорит перед всеми, на что он готов пойти ради своего господина. Вновь и вновь дружинники повторяют, что будут служить эрлу или королю, не ожидая иной награды, кроме права и чести биться бок о бок с ним. Дружинники клянутся также в верности своим сотоварищам, клянутся стоять плечом к плечу, сдвинув щиты. Если человек прожил так двадцать лет, год за годом, смело можно верить его слову. Да, несомненно, ему можно доверять.