Последний бой фельдмаршала Пестеля

Поздним вечером по дороге на Рожняву ехал десяток всадников. С Пестелем была только его личная охрана: трое болгарских гайдуков, четверо осетин и трое апачей. Не раз спасали они жизнь фельдмаршала в самых опасных делах. Скрипел снег под копытами солового княжеского коня, переливался в лунном свете. Словно древний Водан-Святовит, ночной всадник, ехал решать судьбы королей и исход воен. Да, он теперь на вершине славы. Но главное, то, ради чего писалась "Русская Правда", все еще не достигнуто. Россия так и не стала республикой. Нет ни всеобщего, ни равного избирательного права, несмотря на реформу. Мужики не получили земли сверх двух муравьевских десятин. Только в западных областях разжились землей, конфискованной у шляхты. Но главное — за четверть века стало в несколько раз больше людей, способных хотя бы понять, что такое республика и народоправство и чем оно лучше самовластия.

Размышления князя прервал разбойничий свист. На скале над тропой стоял высокий черноусый молодец, по виду гуцул или словак, в кептаре и овчинной шапке. Рука опиралась на топорик, из-за широкого пояса торчали пистолеты. Молодца Пестель узнал сразу.

— Что за маскарад, поручик Бакунин? Цареубийцы из вас не вышло, так решили податься в разбойники?

— Бросьте, фельдмаршал! Вы бы сами с удовольствием убили царя, которого я пытался взорвать адской машиной. А разбойный элемент — великая сила…

— Это о петербургских мастеровых, которых взбунтовали вы с Розенбергом? Вы звали их к топору, к грабежам и погромам…

— Они шли на баррикады за вашу Русскую Правду. А вы их предали.

Предал? Это они тогда все испортили. Розенберг с народной стражей должны были заставить Вече ввести всеобщее избирательное право. Мирно, без стрельбы и крови. Вместо этого — забастовки и бунт фабричных. Громили особняки хозяев, квартиры мастеров, полицейские участки, разнесли тюрьму. И ждали, что он, Пестель, приведет на помощь полки… А наглый опрышек продолжал:

— Но вы можете искупить свою вину. Заключите своей волей мир с венграми. Объявите свою армию армией Российской республики. И тогда перед вами не устоят никакие тираны!

Как они пронюхали, зачем он едет к Кошуту? Неужели от самого Лайоша?

Тем временем усатый разбойник обратил внимание на Мишеля.

— Господин адъютант! Американский том вашего "Героя" до нас уже добрался. Не надоело еще кропать романы о своих колониальных похождениях и во славу фельдмаршала? Пушкин небось хорошо платит? А Белинский вот и вовсе без работы…

— Не вам, Бакунин, судить о литературе. Белинский уже в крепости сидел бы, не выгони его Александр Сергеевич из "Современника". А Шевченко? Вы сбили его с пути, заманили в свой легион.

— Это вы, полковник, и вам подобные растлили русскую литературу. Пушкин теперь славит русское, сиречь царское, оружие, Гоголь — добрых помещиков и честных заводчиков. А вы — своего фельдмаршала. Почему не славить при таких гонорарах?

— На дуэль нарываетесь, господин анархист? — презрительно скривился полковник. — Не ждите. Булгарина вызывать не стал, а вас и подавно не вызову.

— Вы не в литературном салоне, Бакунин, а на войне! — резко вмешался Пестель. — Русские солдаты против царя не пойдут. Даже за мной. А ваши с Сен-Симоном и Марксом идеи для них вообще китайская грамота.

— Да наш мужик — прирожденный социалист! Вы просто боитесь народа. И потому предаете его.

— А вы не боитесь предать братьев-славян? Кого вас мадьяры посылали усмирять — сербов или словаков?

— Наш легион воевал только с австрийцами. Нас обещали не посылать против славян.

— Вот и воюйте с австрияками, если хотите вернуться в Россию. А еще лучше — уходите подальше, в Италию или Германию.

— Хоть на край света — с вами, фельдмаршал! — усмехнулся Бакунин.

— Прикажи, князь — мы этого абрека изловим, чтобы никого не подбивал на измену! — сказал один из осетин.

— Вольного анархиста даже джигитам не поймать! — расхохотался Бакунин и исчез в зарослях.

Пестель кипел от возмущения. Мальчишки, фантазеры! Русскую общину с фаланстером путают. Геройствуют с бомбами, от которых гибнут те же простые рабочие и солдаты. Кому эти авантюры на пользу, кроме тех, кто не хочет реформ? Ничего, запросятся еще назад в Россию — как те запорожцы, которых турки посылали усмирять то сербов, то греков, пока сечевикам тошно не стало…

Фельдмаршал был уверен в своей правоте. Но в памяти упорно всплывало: он едет через город в Таврический дворец. На улицах — трупы мастеровых, разрушенные баррикады. Фабрики с обгорелыми, продырявленными ядрами стенами. Сейчас он взойдет на трибуну и скажет: "Ну что, господа депутаты? Вам еще нужны аргументы в пользу расширения избирательного права? Или вы хотите, чтобы народ взял все и сразу?". А ведь он мог, мог тогда при вести войска в город и предотвратить эту бойню. Но, как всегда, хотел все сделать для народа, но без народа…

В уютной долине у Рожнявской дороги стояла добротно выстроенная корчма. Величавый золоторогий олень красовался под красной черепичной крышей. В сумерках к корчме подъехал десяток лейб-улан во главе с полковником. Уланы вошли в корчму. Толстенький лысый хозяин бросился навстречу гостям.

— Рад вас видеть, господин полковник…

— Романов. Где капитан Франц?

Курносое лицо седого полковника легко было узнать, взглянув на один из рублей или империалов, ныне обильно сыпавшихся в казну корчмы.

— Романов. Где капитан Франц?

— Капитан скоро должен быть. Да вот и он.

В корчму вошел, стряхивая снег, худенький высокий юноша. Следом ввалилась дюжина австрийских драгун. Несмотря на капитанские эполеты, их носитель походил в лучшем случае на лейтенанта.

Хозяин принялся сноровисто накрывать на стол.

— Все самое лучшее для вас, господа! Кнедлики, как в Праге. Баранина по-валашски. А токайское — лучше бывает только в самом Токае. Я не сомневаюсь, скоро вы там будете. Не беспокойтесь, Франтишек Крамаржик умеет хранить молчание. Слуги отпущены, здесь только мы с женой.

Молодого капитана также можно было узнать. Если взглянуть на новый, только что отчеканенный австрийский талер. Полковник снисходительно взглянул на юношу.

— Сочувствую вам, Франц. У нас с вами положение, как говорится, хуже губернаторского. У вас в особенности. Я в ваши годы не думал о царствовании, а войны и вовсе не видел.

— Да, эта корона свалилась на меня так неожиданно… Дядя отрекся: иначе не сдалась бы Вена, к тому же он слишком много обещал мадьярам…

— А я вот и вовсе царствовать не хотел. Даже отрекся заранее. Это прохвост Милорадович привел весь Петербург к присяге. Хотел, видно, подтолкнуть заговорщиков к мятежу. Вот и нарвался на пулю от них… Жутко вспомнить: сижу я себе на станции Неннааль, между Варшавой и Петербургом. Вдруг влетает эскадрон кавалергардов. Впереди — поручик Анненков. "Ваше величество, столица ждет вас! Гвардия восстала. Многие, однако, желают республики. Не скрою, я и сам республиканец. У меня приказ: доставить вас живым — или мертвым. А это гражданин Каховский. Он брался убить вашего преступного брата, но лейб-гренадеры опередили". А со мной — только шестеро гвардейцев. И тут же, ангелом-хранителем, Никита Муравьев: "Ваше величество, у вас в столице немало сторонников. Только вы можете спасти монархию — если согласитесь ее ограничить".