Последний брат
Шрифт:
«Большую часть своей жизни оставляет он здесь», — подумал Трофим.
А противоположный берег рос, набирал детали, обрастал резкостью. На берегу уже можно было различить несколько строений со сторожевой вышкой и группу людей, рассевшихся на пристани в ожидании перевоза. И муголы. Несколько человек в характерных доспехах стояли на берегу, широко расставив ноги и придерживая тяжелые пояса с саблями.
Берег становился все ближе. Опытные паромщики перестали налегать на канат, и тяжелая деревянная конструкция, уже почти потеряв ход, с гулким шлепком воткнулась в бревна пристани. Кони всхрапнули. Хунбиш передал повод своего коня Юлхушу и двинулся к носу. Еще до того как паром причалил, к нему по пристани двинулись двое муголов. Впереди шел воин в полном доспехе, за ним, чуть приотставая, двигался человек с металлическим знаком на груди, без брони, но при сабле у пояса, с ощутимым брюшком, прорисовывавшимся под халатом. И по одному взгляду Трофим мог сказать, что вот этот, позади, — здешний, а ладный воин перед ним — нет. И дело было не в богатстве снаряжения. Просто служба в отдаленных местах, при условии спокойной обстановки, частенько накладывала на людей отпечаток некой… сонливости при открытых глазах. Наверное, если бы они переправлялись по основной переправе, которая была выше по реке, то там местный мугольский чиновник был бы поживее. А впрочем, учитывая как оживляется торговля, возможно и здесь скоро
— Здоровья и долголетия, приказывающий. — Ладный воин отвесил короткий поклон Хунбишу.
— Здравствуй, Нэргуй, — легко кивнул в ответ Хунбиш. — Ты и твои люди готовы?
— Готовы выступить хоть сейчас. Мы засиделись здесь.
— Нам еще нужно переправить, телегу. Новости?
— Есть, — кивнул Нэргуй и полез в мешок у пояса. — Ямская служба доставила письмо, которое я должен передать тебе.
Хунбиш кивнул и, взяв письмо, осмотрел печать.
— Ладно… — свиток исчез в отвороте халата, — прочту позже.
Мугол с брюшком, стоя чуть в стороне, усиленно таращился, пытаясь прогнать дневную сонливость и придать себе распорядительный и расторопный вид. Видимо, присутствие на его берегу воинов и Нэргуя основательно взбодрило его. Но когда он увидел знак, висевший на цепи на груди у Хунбиша, то вообще съел обе щеки и старался уже не отпускать пузо от позвоночника.
— Все в порядке, Хунбиш-Бильге? — спросил с парома Амар.
Хунбиш-Бильге с улыбкой повернулся к тем, кто оставался на пароме.
— Все в порядке, тайши Амар. Воины для твоего эскорта здесь. Сделай шаг и ступи на землю, принадлежащую твоему брату.
Амар взял узду потверже и подошел к краю парома. Поколебавшись, он ступил на пристань. За ним пошли остальные. Трофим и сам с облегчением ступил на твердую землю. Вторая часть путешествия — по чужой земле — началась.
Менялась местность, шли дни. Остались позади пределы Ромейской державы, и уже много стадионов прошли их кони, с тех пор как они вступили во владения Мугольского улуса. Продвижение их, впрочем, не замедлилось, порядок и дисциплина чиновников на землях муголов, как успел убедиться Трофим, ничуть не уступала ромейской. Все отличие было в том, что теперь вместо императорской грамоты Хунбиш-Бильге показывал на почтовых станциях свой нагрудный металлический знак, увидев который, почтовые чиновники начинали бегать как ошпаренные.
Двигались почти прежним порядком. Только теперь впереди ехал Хунбиш с сотником Нэргуем, а замыкали небольшой отряд вместо этериотов тяжеловооруженные мугольские воины. Их было немного — всего три арбана, то есть три десятка. Впрочем, больше было и не нужно для проезда в двух невоюющих государствах с отлаженными почтовыми службами. Юлхуш сказал, что эти воины из Хэтбэ-хешихтен [33] , - личной стражи мугольского владетеля. Посмотрев в дороге на их повадки и ухватки, Трофим решил, что не хотел бы столкнуться с такими в бою. Щиты, закинутые за спину, тяжелые железные пластинчатые кольчуги с разрезами для посадки на лошадь, изогнутые сабли, большие саддаки и налучья, длинные копья — с таким эскортом можно было не опасаться нападения случайных дорожных разбойников. Почти у всех муголов на шлемах были личины — железные маски, изображавшие отвратительные жестокие рожи. Тит бурчал, что не понимает, зачем муголы их носят, — все равно под личинами у них лица без малейшего выражения. Тит преувеличивал, но ненамного, мугольские воины вели себя сдержанно. Развлекались они в пути немудреным способом, известным с незапамятных времен, — они пели. Их длинные песни были не лишены своеобразной красоты. Трофим, еще во время учебы донимавший Амара и Юлхуша, чтобы узнать их родной язык, теперь с радостью заметил, что почти все понимает. Редко ему приходилось обращаться за пояснением к мугольским друзьям, чтобы перепросить про то или иное слово. Фока тоже немного нахватался мугольской речи у товарищей. Для бытовых разговоров его знаний хватало. В песнях он понимал не все, но они его и не волновали. Улеб знал наречье муголов еще до школы и тоже относился к песням вполне терпимо. Зато Тита песни эскорта раздражали, возможно, именно потому, что он не мог понять в них ни бельмеса. Муголы пели — Тит кривился. А поскольку муголы пели постоянно, Титу скоро пришлось сменить гримасу на стоическое выражение лица.
33
Хэтбэ-хешихтен — Гвардия — хеших (кешик) структурно делилась на несколько основных крупных подразделений:
Вместе с раздражением Тита, однако, терзало и любопытство. Он одолевал поочередно Трофима, Улеба, Фоку, Амара и Юлхуша, вопрошая: о чем поют? Те сперва пытались переводить, но поскольку навыка одновременного перевода, как толмачи, не имели, то начинали опаздывать, а песни все длились, и теперь переводчики на вопросы Тита просто пытались отмахнуться от него, передав всю суть в паре предложений. Муголы пели.
Дважды тот человек был рожден. Дважды родиться был принужден. Первый раз матерью и отцом. Ну а второй раз своим языком. Был рожден человеком, раз, да. Ну а язык породил мне врага. Лучше б язык он себе оторвал. Лучше б воронам его отдал. Тяжки две жизни, давит гнёт их. Он не осилит жить за двоих. Так я решил, так подумал, да. Я отличил моего врага. На южной опушке растет лес прямой. На южной опушке напитан смолой. Хороший лес для нижних основ. Нашел я себе сосну без сучков. Эта пойдет, я подумал, да. И вспоминал моего врага. Нашел березу для верхних основ, Нашел черемуху для концов, Срубил и сушил древесину три дня. И радость на сердце была у меня. Ровно сохнет, заметил я, да. И вспоминал моего врага. У дерева нрав, нагнешь — оно встанет. У дерева нрав — но гибало заставит. Гибало гнет, после сушит костер, И часто смолой я основу тер. Добрый изгиб, я подумал, да. И вспоминал моего врага. Я рыбу добыл для кишок с чешуей. Я рыбу добыл — крепок рыбий клей. Ладно я склеил свою кибить. А сверху тонкого корня нить. Так не разойдется, сказал я, да. И вспоминал моего врага. Оленя добыл я ради спины, Оленя добыл — сухожилья сильны. Оклеил снаружи я жилой кибить. Сушить, снова клеить, и снова сушить. Так будет гибко, смеялся я, да. И вспоминал моего врага. Я тура добыл, был он очень здоров. Я тура добыл ради полых рогов. Усилил внутри мягким рогом кибить. Чтоб прочность и гибкость соединить. Красиво и прочно, думал я, да. И вспоминал моего врага. С березы кору аккуратно снимал С березы кору я водой пропитал. Оклеил дугу я округ берестой. Оклеил, чтоб шов был под тетивой. Сказал, и луку кора нужна, да. И вспоминал моего врага. Сплетал я жильные нити шнуром, Сплетал и скручивал их потом, Плотнил жилы я и полировал, Сквозь чурку в отверстие их пропускал. Добра тетива, я подумал, да. И вспоминал моего врага. Острым ножом я планку строгал. Острым ножом древко я вырезал. Выемку сделал с глубоким дном, Чтоб черешок вошел с винтом. Ровное древко, был рад я, да. И вспоминал моего врага. За плату кузнец-харалуг помогал. За плату я сам наконечник ковал. Трехгранный острый блестит металл. Напильником долго его изощрял. Хвалил изумленный кузнец меня, да. А я вспоминал моего врага. Ради перьев добыл я орла. Ради маховых, с края крыла. Клеил к древку и нитью крепил. Чтобы в стреле дух орлиный жил. Попробовал, точная вышла, да. И вспоминал моего врага. Гадюку в степи по весне я добыл. Гадюки я яд с зубов нацедил. Высушивал яд и думал я, Отведай змей сам, как жалит змея. Язык твой змеиный, вот яд тебе, да. Так я вспоминал моего врага. До нового лета мой лук высыхал. До лета силу вбирал, а я ждал. Достал я свой лук из высохшей стружки. Достал тетиву и надел за ушки. Друзьям и врагам все лучшее, да. Проведать пойду моего врага. Напряг плечи я, тетиву выбирая. Напряг плечи лук, себя выгибая. Ударилась о браслет тетива. Орлиная точно летит стрела… До дому шел, думал, добрый лук, да. И не вспоминал моего врага.— О чем это они поют? — вопрошал в очередной раз Тит.
— Двое поссорились. Один другого из лука застрелил, — меланхолично отвечал Улеб.
— И?
— Чего и?
— И дальше что?
— Да ничего. Застрелил, и все.
— И они об этом столько пели?!
— Ага.
Тит замолк. По глазам его было видно, он подозревает, что многое от него утаили. В конце концов он нашел способ себя развлекать. Стоило муголам сделать краткий перерыв в пении, как Тит сам запевал, хоть и неблагозвучно, но громко и с душой. Муголы старания Тита разнообразить репертуар оценили, и когда Тит начинал горланить, замолкали.
— О чем он поет? — спрашивали стражи Юлхуша.
— Двое купцов плыли на корабле. Чуть не потопли, — переводил Юлхуш. — Но Аллах внял их молитвам и спас.
— О! Аллах велик! — отзывались стражи. Все они были муслимами.
Так и длился путь.
Ораз покачивался от усталости. Ход коня мотал его то вправо, то влево. Тело ныло, будто кто-то налил все мышцы ядом. Конь тоже был измотан. Ровный шаг его иногда сбивался, и седока потряхивало, будто куль с зерном. Он уже не помогал коню нести себя. Хотелось упасть на холку и дать себе забыться сладким отдыхом. Но не было времени для отдыха. Не было. Они и так непоправимо опаздывали. Отдать себя соблазну слабости мешало данное слово. А еще стыд. Раскаленными гвоздями к седлу пригвождал стыд. Щеки злым румянцем наливал стыд.
Стыдно было бы не устоять под взглядом Таргына, который едет позади него, и наверняка тоже черпает в нем крепость. Предательский голосок в голове нашептывает, что Таргын на добрый десяток лет моложе, значит, и дорога ему легче. Но ведь он, Ораз, опытнее. Крепись!
Стыдно упасть и под взглядом Санжара, который теперь остался так далеко, что не смог бы видеть его при всем желании. Да и был Санжар так плох, когда они его оставляли, что еще неизвестно, одолеет ли он смерть. Но все равно. И стыдно под взглядом тех семи, с кем он начал сегодняшний путь, и кто уже точно ничего не увидят в этом мире. Кажется, он все глядят в спину. Стыдно. Крепись!
Старый Лис послал их в путь с большим запасом по времени. Лучше прийти раньше на день, чем опоздать на секунду, сказал старик, и это была правда. Они вышли с запасом, потому что немалую часть улуса нужно было преодолеть. Первое время они шли ходко. Но затем сам судьба стала ставить им препятствия. Сперва зарядили беспросветные дожди, и две недели они отчаянно метались по берегам вспучившейся реки, которая грязным потоком сносила всех, кто пытался по ней переправиться. Они наконец нашли лодку, и под крики оставшегося на берегу лодочника, который обзывал их самоубийцами, одолели реку. Но время было потрачено, и главное, кони остались на том берегу.
Поиск коней в недавно присоединенном к улусу силой, и потому пока еще разоренном войной краю, нечего не дал. В окрестностях продавали лишь жалких доходяг, да и тех было не набрать на десять человек. Пришлось изменить план. Вместо того, чтобы двигаться на своих конях, не привлекая внимания, пришлось на части пути воспользоваться ямской службой. Сеть застав со сменными конями, устроенных на всем протяжении главных дорог державы, позволяла двигаться быстро, но никто бы не дал коней группе из десяти человек без разрешения. Пришлось воспользоваться заготовленным на крайний случай знаком особых поручений. Знак был очень хорошо изготовленной подделкой, которой снабдил их Лис. Может быть, даже слишком высокого ранга. Такой знак открывал все двери, и всех приводил к повиновению, но он же и оставлял след. Такой знак был отражением прямой воли хагана, и потому таких знаков было мало. Очень мало.