Последний часовой

Рылеев неожиданно рассмеялся.

– Значит, мы товарищи по несчастью. Ведь Кинская дорого мне стоила. И места, и доверия друзей. А самое неприятное – она ведь не из воздуха соткалась, эта милая пани.

– Хотите сказать, что ее к вам подослали? – Бенкендорф иронично скривился. – Аракчеев? Витт?

– Во втором случае вы ближе к истине. Витт связан с членами общества на юге. С Пестелем. А Пестель – человек без принципов. Его властолюбие, амбиции…

– Так вы боялись Пестеля? – уточнил Александр Христофорович. – Мне казалось, вы специально встречались с ним в столице, чтобы выработать общую линию.

– Боялся?! – сардонически расхохотался Рылеев. – Это он боялся меня! Раз подсунул Кинскую. Я едва выскользнул из тенет. Но с судебной палатой пришлось расстаться.

– Да, – буднично согласился Бенкендорф. – Тем более что место, которое вы приобрели в Российско-Американской компании, не в пример доходнее. – Он снова нанес укол в намеченную мишень. И снова отступил, будто не собирался говорить об этом. – Так как на счет первого января? Ведь у вас имелась договоренность с Югом? Почему вы ее нарушили? Не хотели выступать вместе?

– А вы бы после такой подлости захотели? – взвился Рылеев. – Это частный случай. Мой личный. Но если он способен так поступить с отдельным человеком, то как же в видах собственной корысти поступил бы с целым обществом?

Бенкендорф только развел руками.

– Не знаете? А я вам скажу. Вот этот маленький Бонапарт является в столицу со всей 2-й армией! И где тогда члены революционного правительства? Где конституция? Где наши права?

«О, вы его очень боялись!»

– Все погубил Трубецкой. Спрятаться в роковую минуту!

– Не стоило навязывать человеку робкому несвойственные ему функции, – сказал Бенкендорф. – Чему же удивляться?

– Да, Николай Семенович говорил мне, что этот князь Сергей слишком нерешителен.

– Николай Семенович? Мордвинов? – Генерал тут же поймал собеседника за язык. – Ваш покровитель?

Рылеев насупился. Вот он и сболтнул то, что мучительно крутил в голове с самого начала разговора.

– Надеюсь, вы не собираетесь втягивать и его? Я один был главнейшим виновником возмущения.

«Пой, пой!» Любопытно, что перетягивать вину на себя арестант стал, услышав имя Мордвинова. А то валил на Пестеля, на Трубецкого.

– Я вас понимаю, – заверил Бенкендорф. – Император не позволит бросить тень на члена Государственного совета, что бы он ни думал о степени его виновности.

Заключительная фраза, оброненная невзначай, была третьим булавочным уколом, и если после него не выступит сукровица…

– А что, собственно, вы могли бы поставить Мордвинову в вину? – насупился поэт. – Он – воплощенная совесть отечества. Один олицетворяет собой русское достоинство перед лицом власти невежественной и иностранной по преимуществу.

– Простите, что вы имеете в виду? – не понял Бенкендорф.

– А то, что несчастная страна наша не есть ни русское государство, ни государство для русских. А если и зовется Российской империей, то только в насмешку и в укоризну истинным патриотам. Да и может ли быть иным отечество, в котором его народ порабощен в угоду вельможам да заезжим иностранцам, жаждущим только набить карманы.

Бенкендорф вскипел.

– Вы, конечно, полагаете, что я набиваю здесь карманы. Но позвольте вам заметить, молодой человек, что вы еще не расстались с гувернанткой, когда я начал служить и не оставлял саблю до тех пор, пока Бонапарт не водворился где-то там, в океане.

– Тем более, если вы честный человек, то должны понимать, что ваше участие в качестве следователя в коренном русском деле противоречит и морали, и совести.

Александр Христофорович был оскорблен до глубины души. Интересно, а его рейды с отрядом улан по тылам французской армии не противоречат морали? А комендантство в сгоревшей Москве, когда ни воды, ни еды, ни крова? А ловля утопленников в наводнение? А… Разве все это не были коренные русские дела?

– Я не знаю другого способа служить стране, кроме как через ее государя, – с холодной яростью отчеканил Бенкендорф.

– Вот! – воскликнул Рылеев, крайне довольный, точно получил подтверждение своим мыслям. – Вы сами произнесли эти слова! Не знаете другого способа? Так пойдите к Николаю Семеновичу, и он, истинный друг свободы, научит вас, как можно служить стране, минуя монарха. Как служат в Англии…

– Я именно это и собираюсь сделать, – оборвал генерал. – Сегодня же вечером.

Рылеев поперхнулся. Разгорячившись, он наговорил лишнего. Впрочем, никаких определенных показаний на старика не дал. Да и возможны ли были определенные показания при той осторожности и удивительной прозорливости, которой обладал его благодетель?

* * *

Зимний дворец. Петропавловская крепость.

Каждый день следствия приносил все новые подробности, от которых голова молодого императора шла кругом. Не будучи подозрителен от природы, Никс сделался таковым по необходимости. Его давно известили о том, что ближнее окружение Марии Федоровны пыталось сделать престарелую даму регентшей при маленьком внуке. Николай пережил это один, не поделившись даже с женой. Он решил похоронить открытие на дне сердца. «В многом знании много печали».

Обвинения могут оказаться ложными, а чувства семейной привязанности дадут трещину, через которую, как вода в пустыне, уйдет тепло. Но в его отношениях с матерью появилась нотка настороженности. При встречах пожилая женщина скользила по лицу сына тревожными глазами, искала его прежнего. И не находила.

Еще хуже дела обстояли с Константином. Собранных о нем сведений хватило бы, чтоб препроводить из Варшавы в Петербург в кандалах, а потом тайно удавить в Петропавловской крепости, как царевича Алексея. Или утопить, как княжну Тараканову. Или, или… ничего не сделать. Внутренние дела царской фамилии должны быть сокрыты от глаз толпы, ибо часто подрывают уважение к высочайшим особам.

А тут еще подоспели сведения, касавшиеся лица, от заговоров далекого. Во всяком случае, так до сих пор считалось. Императрицы Елизаветы.

– Мы вынуждены задать вам ряд уточняющих вопросов, князь Сергей Петрович.

За три с половиной месяца Трубецкой осунулся и оброс. Подурнел и вонял потом. Николай не выносил этот запах, его с детства учили мыться, хоть бы и в ледяной воде. Менять рубашки три раза в день. Бриться тупым лезвием на сухую. Мало ли что придется испытать в походе. Теперь он прикидывал, как быстро опустился бы в крепости?