Последний довод королей

— Танец! — рассмеялся Логен, и его меч завертелся вокруг него.

Все окрест заполнилось кровью, поломанным оружием и человеческими останками. Это были секретные буквы, тайные узоры, которые он один мог видеть и понимать. Клинки рубили и кололи, впивались в него, но ничего не могли с ним сделать. Он сполна платил за каждую царапину на своей пылающей коже. Девять Смертей смеялся, а ветер, огонь и нарисованные на щитах лица смеялись вместе с ним, не в силах остановиться.

Он стал бурей Высокогорья, его голос звучал раскатом грома, его рука мелькала так же быстро, безжалостно и неотвратимо, как молния. Он мечом вскрывал живот противника, выворачивал его, разбивал рот рукояткой, выхватывал копье свободной рукой и внезапно вонзал его в шею на треть, колол карла в бок, и он зиял открытой раной. Он кружился, вертелся, перекатывался, опьяненный до головокружения, выплевывал огонь и смех. Он выковал новый мир вокруг себя. Мир широкий, как его гигантский меч. Мир, в котором все принадлежало ему.

Его враги остались за пределами этого мира. Они отшатнулись от Логена, переполненные ужасом. Они узнали его, он видел это по их лицам. Раньше они шепотом обсуждали его дела, он слышал сам, а теперь он преподал им кровавый урок. Они узнали правду, и Логен радовался тому, что они все поняли. Один из них, стоявший впереди, поднял руки, потом склонился и положил секиру на землю.

— Ты прощен, — прошептал Девять Смертей и ударил мечом о землю.

Затем он устремился вперед, схватил этого человека за горло и поднял в воздух обеими руками. Тот отбивался, лягал его и боролся, но хватка Логена Девять Смертей была крепкой, как лед, разрывающий тело земли на части.

— Ты прощен!

Его железные большие пальцы все глубже входили в шею человека, пока из-под них не засочилась кровь. Он поднял сопротивляющееся тело на вытянутых руках и держал его, пока человек не затих, а потом отбросил. Тот упал в грязь и барахтался там, что очень развеселило Логена.

— Прощен!

Он пошел сквозь притихшую, сжавшуюся толпу, отпрянувшую от него, точно овцы от волка, оставляя посреди них грязную тропку, усыпанную брошенными щитами и оружием. А впереди, на солнце, всадники в сверкающих доспехах двигались по пыльной долине. Их мечи поблескивали, поднимались и опускались, подгоняя бегущих людей. Всадники скакали между высоких штандартов, трепетавших на ветру. Логен остановился в разрушенных воротах, где валялись обломки створок, а сверху лежали тела его товарищей и врагов. Он слышал голоса людей, празднующих победу.

Логен закрыл глаза и вздохнул.

Слишком много хозяев

Несмотря на жаркий день за окном, в зале банка было прохладно, темно и мрачно. Это здание, полное шепотков и негромкого эха, было построено из черного мрамора, как новая усыпальница. В тонких лучах солнечного света, пробивавшихся в узкие окна, плавали тучи пылинок. Здесь ничем не пахло.

«Кроме смрада мошенничества, который даже я переношу с трудом. Возможно, тут почище, чем в Допросном доме, но я подозреваю, что от преступников услышишь больше правды».

Не было видно никаких золотых слитков, даже ни единой монетки. Только перья, чернила, груды скучных документов. Сотрудники банка «Валинт и Балк» не носили роскошных одеяний, как магистр гильдии торговцев шелком Каулт. Они не были увешаны мерцающими драгоценностями, как магистр гильдии торговцев пряностями Эйдер. Это были незаметные люди в сером, с серьезными лицами. Сияли только их очки, поблескивающие от усердия.

«Вот, значит, как выглядит настоящее богатство. Вот как выглядит настоящая власть. Скромный храм богини злата».

Он наблюдал, как клерки трудятся над аккуратными стопками бумаг, за аккуратными рабочими столами, поставленными аккуратными рядами.

«Служители, посвященные в священные тайны культа».

Он перевел взгляд на посетителей. Торговцы и ростовщики, владельцы магазинов и теневые дельцы, спекулянты и обманщики теснились в длинных очередях или нервно ожидали, сидя на жестких стульях вдоль холодных стен. Одежды богатые, возможно, но вид озабоченный.

«Полны страха и готовы съежиться, лишь стоит богине коммерции показать свой мстительный нрав… Но я ей не служу».

Глокта стал проталкиваться через длинную очередь, громко стуча тростью по мраморным плиткам. Он то и дело ворчал:

— Я калека! — если кто-то из торговцев глядел в его сторону.

Клерк, моргнув, уставился на него, когда он добрался до начала очереди.

— Чем могу?..

— К Мофису! — гаркнул Глокта.

— А как мне следует доложить о вас…

— Один калека.

«Доложите обо мне высшему служителю, чтобы я мог искупить свою вину банковскими чеками».

— Я не могу просто…

— Вас ожидают! — Другой клерк, сидевший на несколько рядов дальше, поднялся из-за стола. — Пожалуйста, пойдемте со мной.

Глокта беззубо ухмыльнулся очереди несчастливцев, проходя между столами к двери на дальней, обшитой панелями стене, но его улыбка быстро исчезла. За дверью он увидел несколько высоких ступеней, ведущих наверх, где поблескивал дневной свет, проникавший в узкое окно.

«Почему начальству непременно надо сидеть выше всех остальных? Может ли человек быть могущественным на нижнем этаже?»

Он выругался и начал взбираться вслед за своим нетерпеливым провожатым, затем проволочил свою беспомощную ногу по длинному коридору с множеством высоких дверей. Клерк склонился, робко постучал в одну из них, дождался приглушенного «да» и открыл дверь.

Мофис сидел за столом внушительных размеров и наблюдал, как Глокта переваливается через порог. Его лицо казалось выточенным из дерева, несмотря на дружелюбие и теплоту, которые оно выражало. Перед Мофисом на столешнице, обтянутой гладкой кожей цвета крови, в строгом порядке были расставлены перья, чернила и аккуратные стопки документов, точно рекруты на парадном плацу.

— Посетитель, которого вы ждали, сэр. — Клерк поспешно выступил вперед с пачкой документов. — А это для вашего изучения.

Мофис перевел на бумаги холодные, невыразительные глаза.

— Да… да… да… да… все это в Талин.

Глокта не стал дожидаться, пока о нем вспомнят.

«Я терпел боль слишком долго, чтобы продолжать притворяться».

Он неловко шагнул и опустился в ближайшее кресло. Натянутая кожа обивки неуютно скрипнула под его искалеченным задом.

«Вот так получше».

Бумаги шуршали, пока Мофис перебирал их и вычерчивал пером свое имя под каждым документом. Наконец он сделал паузу.

— Нет, это надо отозвать немедленно.

Он протянул руку, взял печать с деревянной рукояткой, истертой до блеска, и осторожно поводил ею по подставке с красными чернилами. Затем прижал ее к бумаге, решительно и бесповоротно.

«И жизнь какого-то торговца расплющилась под этой печатью. Разорение и отчаяние, устроенные так небрежно. Жена и дети, выброшенные на улицу. Ни крови, ни криков, а люди уничтожены так же неотвратимо, как в Допросном доме. Почти без усилия».