Последний гетман
Шрифт:
Жена Елизавета-Христина с дочерью Екатериной-Елизаветой объявилась в Петербурге, когда он жил в крохотной квартиренке при Академии – две дымных, холодных комнатки, в таких прозябали обычно нищие студиозы. После нескольких голодных студенческих лет уезжал он от жены в полную неизвестность, хотя по русскому обычаю будущую жизнь рисовал и перед тещей, и перед доверившейся ему немочкой в самых радужных красках. Уж куда радужнее!… Дочь скончавшегося к тому времени пивовара Генриха Дильха оставалась на положении то ли брошенной жены, то ли вдовы – ведь даже неизвестно ей было, жив ли дражайший «Михель». Ломоносов не имел никакой возможности выписать в Петербург свою семью: первые семь месяцев по возвращении он находился на положении студента, жесточайшая схватка с руководителем академической канцелярии немцем Шумахером, потом неизбежное бузотерство и
Для Ломоносова это обернулось получением пятикомнатной квартиры по соседству с Академией. По досочкам-то он на свою первую публичную лекцию прыгал на радостях: и жена при своем доме, и он, уже в звании профессора, на законных основаниях при доме академическом.
Как следствие всего этого житейского блага и явилась его знаменитая «Риторика», о коей и при дворе императрицы Елизаветы Петровны знали, похвально отзывались. Но ведь сказано: трижды испытывает Бог счастливого, слишком счастливого человека…
Пожар!
Он начался в здании Кунсткамеры – достославного петровского детища – и вскоре охватил многие другие постройки докаменного, деревянного, петербургского века. Какой камень, когда царский дворец был сложен все из тех же кряжистых бревен, ну разве что хорошо обделанных и обшитых дубом. Однако ж и дворцы славно горели! Чего ж не гореть какой-то Кунсткамере… да бывшей по соседству Книжной лавке? Печи везде разваливались, истопники пьяные – пляши вприсядку – огонек горюч… Он и поплясал на славу! В едину ночь погорели и Книжная лавка Академии наук со всем имущественным складом… и многое, многое другое. Например, петровская галерея с богатейшей этнографической коллекцией – «там разные китайские вещи, платье сибирских разных народов, их идолы и сим подобные вещи». Далее, с таким трудом явившаяся петровская обсерватория – «со всеми находившимися в оной махинами, часами, моделями, небесными картами, зрительными трубами, компасами»… и прочее, прочее. Среди этого прочего и знаменитый глобус диаметром 3 метра и 36 сантиметров, именуемый Глобусом Готторптским; в свое время он подарен был Петру I герцогом Голштинским. Огонь не пощадил и всякие другие помещения и академические экспонаты – что уж говорить о ломоносовской «Риторике»! Она была к тому времени отпечатана в 606 экземплярах и находилась, еще несброшюрованная, «в верхнем академическом магазейне, у башни». Листы «Риторики» частью погорели, частью упали вниз – «иные замараны, затоптаны и подраны». Как не замарать да не затоптать- чай, тушили пожарище!
Сам президент с придворного затянувшегося бала, как есть в бархатах и орденских лентах, в первой подвернувшейся карете прискакал. А что он мог поделать? С ужасом смотрел, как гибнет все богатство Академии, о «Риторике» в эти минуты, разумеется, не думая. К одному взывал:
– Да тушите вы, идолы, тушите покрепче! Запорю… или упою вином! Главное-то здание отсекайте!…
Идолы, они же и пожарники, трудились на славу. Главное здание отсекли, но все остальное погорело или было потоптано и изодрано пожарными баграми, как ломоносовская «Риторика»; несчастный автор в ночной рубашке метался у огня и даже пытался выхватывать не сгоревшие еще листы, – еле самого профессора выхватили из головешек да в назидание его глупостей упоили вином горючим. Истинно, гори все огнем ясным!
Что уж говорить о профессоре, если сам президент возвратился во дворец «яко диавол иль сатана», в саже и копоти не только по всему подгоревшему парику, но и по роже графской. Елизавета свет Петровна в те не старые еще годы отплясывала до самого утра, «диавола» самолично встретила и вскричала:
– Свят! Свят! Свят!
А старший брат, горестно похмыкав и потрясши своим роскошным вороным париком, прежде всего утащил погорельца в туалетную комнату и велел слугам «помыть изрядно», а уж после упоил – не хуже, чем президент пожарников. Все-таки пожарники здание Академии наук спасли, а «Риторика»?«Риторику» через пять месяцев отпечатали заново и крепко сброшюровали. Дабы при очередном пожаре ломоносовские листочки огненными листьями не разлетелись по ветру.
Что
там книжные лавки! Горели дворцы самых знатных вельмож по всей Первопрестольной; полыхали вдоль и поперек по всему Санкт-Петербургу. Неподвластны огню оставались разве что роскошнейший каменный дворец «второго царя» Меншикова, окончившего свои бурные дни в северном Березове, да дворец фельдмаршала Миниха, при воцарении Елизаветы Петровны тоже сосланного на Север. А новый царский дворец?.. Названный Зимним, он пребывал пока еще в чертежах мэтра Расстрелли.Так что царские дворцы горели поярче книжных лавок. Когда на Москве, за Яузой-рекой, в ночи занялся знаменитый, на три версты раскинувшийся Головинский дворец, почивавшая там со всем двором Елизавета Петровна, что называется, в исподнем выскочила под снег и дождь. Известно, пили много при дворе, а печники да истопники не люди разве?
Повезло еще Михаиле Ломоносову, что расторопный президент у царской ручки тут же, едва умывшись, выхлопотал, выцеловал денежки на ликвидацию академического пожарища.
Часть третья
ЯСНОВЕЛЬМОЖНЫЙ ПАН ГЕТМАН
I
Для графа Кирилла Григорьевича Разумовского жизнь на ретивых казацких конях летела. В сентябре 1747 года родилась у него – разумеется, не без статс-дамы Екатерины Ивановны о шестнадцати годах, – дочь Наталья, а ровно через год, в следующем же сентябре, и сын Алексей Кириллович. И того же сентября, по великому ли везенью, по царскому ли хотенью, Елизавета Петровна собственноручно возложила на него знаки ордена Белого Орла, присланные ему королем Августом III, и в этот же день пожаловала в подполковники лейб-гвардии Измайловского полка. Могла бы и прямо в полковники… но полковником-то этого полка она сама была. Довольствуйся более простым званием: командир измайловцев!
И он был, конечно, доволен-довольнешенек. А когда по сему поводу задавал торжественный придворный обед, старший брат, улучив в суете минутку, вполне серьезно сказал:
– Может, тебе теперь нельзя и потылицу надрать? Ахвицер, как сказала бы наша мать Наталья Демьяновна.
– Можно, – пресерьезно и младший брат отвечал. – Но дуэль будет.
Все видевшая и все слышавшая Государыня тут же свое слово вставила:
– Э-э, о чем вы там шепчетесь?
– О дуэли, – пояснил Алексей Григорьевич.
В окружении Елизаветы Петровны веселые шутки любили, запереглядывались.
– О потылице, – хотел внести ясность и новоиспеченный командир измайловцев.
– Да говорите яснее, приказываю! – чуть было не вспылила Государыня.
Гнев на милость, как и милость на гнев, у нее быстро менялись. Была она, как и подполковник Разумовский, в зеленом измайловском мундире. Женским чутьем давно опознала, как идет ей мужской костюм, особенно военный. Все формы рослого, крепкого тела славно обрисовывал. Да и не в юбке же полковнику измайловцев на такое торжество являться? Подполковник Разумовский отсалютовал шпагой и потом рукоятью постучал по своей шее:
– Ваше императорское величество, вот она – потылица!
– Ага, – догадалась мать-командирша, снова становясь женщиной, – это то место, которое для своего плац-парада облюбовал генерал Алексей Григорьевич?
– То самое, – подтвердил генерал. – Но разве теперь тронешь командира полка? Дуэль будет.
– Дуэ-эль!… – прежним девичьим смехом залилась командирша. – Ох, смехотворцы!… За стол, поди, пора? А то гости топают, как кони боевые!
Пир – как пир придворный, до самой утренней зари. Много пили, много смеялись, много и говорили между тостами, но все ж чего-то не договаривали. Спроста ли между придворными, между офицерами-измай-ловцами маячило несколько казацких чуприн, по внешнему виду не рядовых. Полковники – киевский, лубенский, черниговский да полтавский. А каждый полковник – он же и предводитель огромной малороссийской области, со времен еще Богдана Хмельницкого называвшейся «полком». Тосты от этих полков были весьма хитрющие:
– Геть, ясновельможная пани, наша превеликая Государыня!…
– .. мати ридна козаков запорижских!…
– …главнейшая хранительница булавы козацкой!…
– …гетьманской!…
Не успеют бокалы осушить, как опять это:
– Гетьманской! Гетьманской! Геть! Геть!… Измайловский подполковник, граф Разумовский, сидящий по другую руку Государыни, слышал, как она пересмеивалась с Алексеем:
– Чего доброго, сейчас и гетмана избирать будут!
– Будут… если не остановим…
– Пойдешь в гетманы?