Последний год

Проводив Родзянко до холла, Бьюкенен прошел в свой кабинет и долго ходил там из угла в угол, погруженный в размышления: он пытался охватить умом все, из чего складывается сегодняшняя Россия, ее политика, ее реальные возможности, и очень ясно ощущал свое бессилие. Еще недавно Россия представляла собой бесформенную глыбу, но на вершине ее находился царь, который волшебной силой мог этой глыбой ворочать. Сейчас глыба осталась глыбой, но монарх потерял волшебную силу над ней, глыба стала поворачиваться как бы сама собой… Но так ли уж сама собой?

Бьюкенен вспоминает свои последние встречи с различными деятелями России, в беседе с которыми он пытался прощупать влияющие на трон силы…

…«Перед фронтом с поднятым, заляпанным грязью крестом стоит Гришка Распутин, и все, что солдат знает об этом мерзавце и о любви к этому мерзавцу царской семьи, ожесточает солдата не против немца, а против того, во имя чего его послали воевать…» — это темпераментно и убежденно говорил Бьюкенену член Думы Пуришкевич — крайне правый монархист. И Бьюкенен помнит, как после этой тирады Пуришкевич воскликнул: «Неужели нельзя убрать этого грязного негодяя?» И потом внимательно смотрел на него, ожидая, что он на это скажет. Но Бьюкенен умел молчать, как никто…

…«Немецкая партия обложила царскую семью со всех сторон. Они пролезли в правительство, в Ставку, во все поры политики и экономики. И поэтому все, что происходит сейчас у нас, не может не радовать Германию…» Это своим ровным, убедительным голосом говорил его самый верный человек в русском правительстве — Сазонов, бывший министр иностранных дел, теперь член государственного совета России. Впрочем, об этом говорил ему не только Сазонов. Бьюкенен с этим согласен, он только не думает, что есть на самом деле организованная и оформленная немецкая партия. Он не может допустить, чтобы английское правительство и разведка обвинили его в том, что он пропустил возникновение у русского трона организованной пронемецкой партии или даже группы. Но неужели немцам это действительно удалось? Создать свой опорный пункт в самом сердце России! Этот вопрос Бьюкенен изучает сейчас с помощью всего посольства и особенно с помощью тех его сотрудников, которые являются офицерами стратегической службы.

Самые большие его надежды на Генри Грюсса, который уже нашел ход в ближайшее окружение Распутина и оттуда, так сказать, обратным путем подбирается к людям, которые управляют этим действительно омерзительным и опасным авантюристом с крестом в руках. Вчера у Грюсса было свидание с перспективным человеком из министерства внутренних дел.

Бьюкенен попросил слугу позвать Грюсса…

Грюсс вошел со своей неизменной почтительной улыбкой на розовощеком здоровом лице…

— Свидание вчера состоялось?

— Так точно, сэр, и есть нечто новое, — ответил Грюсс.

— Садитесь, рассказывайте…

— Можно считать установленным, — начал Грюсс, — что финансисты Манус и Рубинштейн действуют разобщенно, хотя и в одном направлении. Новое то, что Манус действует не один. С ним связан чиновник министерства внутренних дел Бурдуков, который, в свою очередь, связан с Андронниковым и другими из этого же клана. — Грюсс сказал все это быстро и убежденно, как не подлежащее никакому сомнению.

— Эта группа действует как нечто целое? — спросил Бьюкенен.

— В финансовом отношении их объединяет Манус. Связь по цепочке, в которой друг другу открыты только смежные звенья. Через них Манус имеет возможность проникать даже в правительство. Но самое интересное, сэр, что, оказывается, и у Мануса есть руководитель. И вот тут самое подозрительное. Что-нибудь говорит вам, сэр, такая фамилия — Грубин?

— Первый раз слышу.

— Эта фамилия изредка мелькала в газетах в связи с тем, что в его доме действует салон искусств.

— Он что, меценат?

— Этим занимается его жена. Она по национальности венгерка. Красавица и умная дама. Салон у них серьезный.

— А кто же он сам?

— Коммерсант средней руки. Действует только наверняка, но никогда крупно. Тем не менее слывет в этих кругах очень умным дельцом. Подозрительное в другом. Он возник в Петрограде, как Феникс из пепла, всего года два-три назад. Никто не знает, откуда он взялся. А то, что известно из его биографии, выглядит очень сомнительно.

Бьюкенен обрадовался — ну конечно же, он всегда об этом думал: никакой немецкой партии нет, а есть хороший немецкий резидент со своей сетью агентов. То, что узнал Грюсс, подтверждало это, и теперь можно действовать.

— Что вы предлагаете предпринять? — спросил он.

— Организовать наблюдение за этим Грубиным, установить его связи и таким образом получить подтверждение моим подозрениям. Прошу вашего разрешения, сэр, взять для этого двух наших сотрудников.

— Действуйте, Бенджи, и помните: тянуть с этим делом нельзя.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

К началу войны Дмитрию Львовичу Рубинштейну было 36 лет, но в коммерческих кругах он был уже широко известен. Имя его довольно часто мелькало в газетах в связи с его очень успешной, хотя и нечистой карьерой дельца. Вот сообщение о том, что он получил степень кандидата юридических наук, причем будто бы продемонстрировал глубокое знание коммерческого права… Вот сообщение о преуспевании русско-французского банка со времени, когда директором его правления стал Рубинштейн… А вот лирическое восторженное описание того, как Рубинштейн, «беззаботно улыбаясь, подписывал благотворительный чек на 20 000 рублей. Он сделал это с такой легкостью, с какой многие из нас не пожертвовали бы и рубля»…

Время от времени, однако, появлялись сообщения и о различных скандалах, связанных с похождениями Рубинштейна — картежного игрока и донжуана.

Он успешно вел свои коммерческие дела, был смелым и хитрым спекулянтом, занимаясь главным образом биржевой игрой, скупая и продавая акции. Он был еще специалистом по разорению своих собратьев, за что получил прозвище «Митька-катафалк». Он умел вовремя добыть полезную информацию и всегда играл наверняка, играл крупно, с огромными барышами. К концу войны его капитал был таким солидным, что для него потерять миллион рублей было не особенно чувствительно. Именно такую сумму потерял он в 1916 году при продаже акций банкирского дома «Юнкер и К°». Потом он заявил, что этот убыток волнует его не больше, чем прошлогодний снег, — он был еще и порядочный позер, этот Рубинштейн. Была у него еще постоянная кличка «Митька Эр». Один из воротил русского капитала Рябушинский произносил это прозвище с добавлением: «Митька Эр — дешевка…»

Быть солидным, всеми уважаемым финансистом Рубинштейну мешали владевшие им две страсти: карты и женщины, по пятам за ним шла сомнительная слава безудержного игрока и неразборчивого жуира. Впрочем, его это нисколько не смущало, и он даже гордился этими своими качествами. Если долго о нем ничего скандального не рассказывали, он шутил: «Придется мне нанять парочку сплетников для регулярного сочинения скабрезных сказок о моей персоне». Кругленький, розовощекий, маленького роста, неизменно одетый по последней моде, он появлялся в собственной ложе оперы, на званых обедах, где присутствовали сильные мира денег, и везде вызывал к себе по крайней мере любопытство. Однако постоянной раной его тщеславной души было то, что в высших финансовых кругах он принят не был.

До войны и в первый ее год Рубинштейн занимался обычными финансовыми аферами, связанными с военной конъюнктурой, и был в это время далек от всякой политики. Он даже бравировал этим. В интервью репортеру газеты «Биржевые новости» в 1912 году он заявляет, что политика для него дремучий лес, куда он не ходит, и что ему хватает дел на Невском проспекте в его русско-французском банке.

Резкий поворот Рубинштейна к делам, близким к политике, происходит зимой 1915 года, после его возвращения из Кисловодска, где он отдыхал после тяжких трудов на финансовой ниве…