Последний холостяк

Ремингтон чувствовал себя мальчиком в коротких штанишках, окруженным заботливыми тетушками, и, беспокойно ерзая на стуле, только кивал и отмалчивался. Когда обед закончился и настало время вернуться на кухню вместе с Гертрудой, он ощутил искреннее облегчение и ретировался почти бегом.

Оказавшись на кухне, он с наслаждением погрузил руки по локоть в лохань с мыльной водой и полчаса мыл грязную посуду. Когда все тарелки были им вымыты и убраны, а рабочий стол очищен, Гертруда сказала, что теперь они возьмутся за приготовление ужина. Из этого Ремингтон сделал свой первый важный вывод о женской работе: она никогда не заканчивается. И содрогнулся от ужаса.

– Уж не хотите ли вы сказать, что нам предстоит начать все сначала? – сипло спросил он, вытаращив глаза.

– Да, милорд, такова уж горькая женская доля! – сказала Гертруда, пожимая плечами. – Не успеешь закончить одно, как пора приниматься за что-то другое. Ведь без еды обойтись нельзя, милорд! Вот и приходится постоянно что-то мыть, скоблить и готовить.

– Она права, – раздался за спиной у Ремингтона голос Антонии. – Всю свою жизнь бедные женщины ежедневно выполняют одни и те же обязанности. И это однообразие делает их труд утомительным и скучным.

Она поставила на стол чайный поднос и, кивнув Гертруде, ушла. Кухарка не дала графу времени на осмысливание ее слов, она указала рукой на медный таз с картофелем и сказала:

– Вот это надо быстро почистить, сэр!

Когда поздно вечером Ремингтон Карр входил в холл собственного дома, он едва волочил от усталости ноги и мысленно молился, чтобы шаркающая походка – одно из следствий пребывания в доме, населенном незамужними женщинами, – не стала его постоянной отличительной чертой, как это случилось с беднягой Хоскинсом, утратившим твердую мужскую поступь за многие годы безупречной службы у леди Антонии.

Сунув шляпу и перчатки дворецкому Филиппсу, граф распорядился, чтобы ему приготовили горячую ванну и постель, проковылял по коридору в кабинет и рухнул в кресло. Таким обессиленным ему никогда еще чувствовать себя не доводилось. Но даже чудовищная усталость не могла смягчить распиравшую его злость – как на Антонию, так и на себя самого.

В мятом, заляпанном жиром и покрытом кошачьей шерстью костюме, под стать которому были и его исцарапанные грязные башмаки, он походил на огородное пугало, руки саднило от ожогов и ушибов, ноги отекли, все тело казалось ватным, а проклятый корсет сдавливал ему грудь и затруднял дыхание.

Сделав невероятное усилие, Ремингтон встал с кресла и распахнул сюртук, чтобы снять с себя дьявольский пояс. И в этот момент у него за спиной раздался изумленный возглас:

– Бог мой, с каких пор ты носишь это чертово приспособление? А я и не знал, что ты заработал грыжу, мой бедный мальчик!

Резко обернувшись, Ремингтон обжег своего престарелого дядюшку негодующим взглядом и рявкнул:

– Нет у меня никакой грыжи! Успокойтесь, дядя! Он опять принялся дергать за концы шнурков.

– В таком случае для чего ты надел этот корсет? Паддингтон Карр поправил на переносице очки и с недоумением уставился на племянника.

– Меня попросил разносить его один мой друг, – выпалил Ремингтон первое, что пришло ему в голову. – Он большой оригинал, этот мой приятель.

– Судя по многочисленным розовым рюшам и ленточкам, это действительно так, – промолвил дядя, подходя к нему поближе. – Типично дамские штучки! Однако мужчины тоже имеют право на маленькие причуды! Ты знаешь, что шнуровка затянута наперекосяк? Это надо исправить, дружок! Перешнуровать все снизу доверху, не пропуская ни одной дырочки!

– Да, черт подери! – в сердцах вскричал Ремингтон и, повернувшись, направился к камину, чтобы снять со стены штык, висевший там вместе с двумя длинноствольными винтовками. Двух взмахов этим острым оружием было достаточно, чтобы освободиться от ненавистных оков, – корсет соскользнул на пол, и лорд Карр смог наконец-то сделать глубокий вздох.

Дядюшка нахмурился и произнес, качая седой головой:

– А ведь этого можно было избежать, если бы ты соблаговолил научиться вязать беседочный узел, дружок! Весьма полезный навык! – Озадачив своего непутевого племянника этой жемчужиной мудрости, старик сел и уткнулся носом в газету.

Дядюшкин перл возымел, однако, весьма неожиданное воздействие на молодого графа: его плечи затряслись, и спустя мгновение он разразился громким хохотом. Его лицо от натуги побагровело, а на глазах выступили слезы. Вместе со смехом вся злость и напряжение покинули его, и граф снова почувствовал себя здоровым и бодрым. Но довольная улыбка моментально сползла с его лица, как только он заметил, что застывшие в дверях лакеи Филиппе и Манли смотрят на него как на умалишенного и сочувственно вздыхают.

Вероятно, рассудок его действительно помрачился, решил Ремингтон. И не мудрено: ведь в течение полусуток он носил удушающий корсет и при этом еще трудился, как раб, на кухне, обуреваемый желанием соблазнить женщину и вынудить ее прекратить заниматься грязным сватовством. Разве нормальный человек пустится в такую авантюру из одного лишь нелепого стремления угодить своим приятелям, с которыми его связывают воспоминания о давно минувших годах совместной учебы в школе? Расплатой за столь опрометчивый поступок стали упадок сил и раскаяние в своем необдуманном поведении. Уж лучше бы он и не прикасался к леди Антонии! Тогда, возможно, он бы не терзался вожделением на протяжении всего вечера, то и дело ощущая вкус ее губ. И не чувствовал себя идиотом и извращенцем, склонным к переодеванию в предметы дамского туалета. Боже, что подумал о нем его дядюшка?

Разумеется, виновата во всех свалившихся на него напастях эта проклятая интриганка Антония Пакстон! Эта дьяволица опутала его своими чарами и толкнула на дурацкие поступки, соблазнив своими пухлыми алыми губками, лукавыми глазками и прочими дамскими прелестями, угадывающимися под ее скромным на первый взгляд нарядом. А что еще, собственно говоря, можно ожидать от дочери Евы? Если, конечно, допустить, что она не порождение сатаны. Нет, нельзя оставлять ее происки без отмщения, решил граф и распорядился, чтобы лакей сопроводил его в опочивальню.

* * *

На другое утро Антония встала, по своему обыкновению, рано и долго размышляла, что ей сегодня лучше надеть. В конце концов она решила облачиться в темно-синее шерстяное платье с пышными рукавами и обтянутыми такой же тканью пуговицами на корсаже. Волосы она уложила, как всегда, на затылке в пучок, однако пустила несколько вьющихся локонов вдоль висков, слегка смочив розовой водой кожу за ушами.

Взглянув на себя в зеркало, она провела руками по талии и бедрам, разглаживая материю, и осталась вполне довольна собой. Сегодня она собиралась продолжить укрощение графа Ландона с помощью Элинор Бут, ответственной за уборку помещения и выбивание пыли из перин и ковров. Вчерашний урок в целом прошел успешно, если не считать некоторых огрехов, как-то: нелепый вид графа в дамском корсете и непредвиденное происшествие в комнате для кошек, где их застала во время поцелуя Гертруда. Что ж, впредь подобных оплошностей она уже не допустит, решила Антония и отправилась в столовую завтракать, живо представляя себе графа Ландона, покидающего вечером ее дом утомленным, но чуточку поумневшим.