Последний император
Шрифт:
Чжанюань (или "сад Чжана") представлял собой огромный сад площадью около двадцати му [49] , посреди которого стояло большое здание. Здесь обычно развлекался Чжан Бяо — бывший цинский наместник и командующий войсками в городе Учане.
Во время Учанского восстания Чжан Бяо, захватив свои драгоценности и имущество, вместе с семьей бежал в Тяньцзинь, где подыскал себе особняк на территории японской концессии. В нем я и устроился. Этот в прошлом знаменитый цинский полководец решительно не хотел брать с меня денег за квартиру; каждый день рано утром он приходил с метлой и подметал двор, выражая этим свою преданность мне. Впоследствии кто-то отговорил его это делать. В его доме я прожил пять лет. Когда Чжан Бяо умер, его сын стал требовать с меня арендную плату. Поскольку к тому же квартира эта мне не очень подходила, я переехал в Цзинюань (Тихий сад) к Лу Цзуюю.
49
My — мера площади, один му равен около 0,07 га.
Первоначальная цель моего переезда в Тяньцзинь состояла в том, чтобы уехать за границу, но получилось так, что я прожил здесь целых семь лет. Все это время я метался между представителями самых различных группировок.
В 1926 году, после того как Вэйхайвэй отошел к китайскому правительству, он как-то приезжал в Тяньцзинь. Джонстон пытался добиться для меня помощи от У Пэйфу и других, но безуспешно. Затем он уехал в Англию, где получил титул сэра и стал профессором китайской филологии Лондонского университета и советником Министерства иностранных дел Англии. В течение этих семи лет вокруг меня боролись всевозможные фракции. Их можно было разделить на следующие: некоторую часть старых сановников во главе с Чэнь Баошэнем, которая сначала надеялась на восстановление "Льготных условий", а потом согласилась на сохранение существовавшего положения, можно было назвать группой "назад во дворец"; во главе группы, которая возлагала надежды на мой выезд за границу и иностранную помощь (главным образом Японии) и состояла из сторонников восстановления монархии всех возрастов, а также отдельных князей, вроде Пу Вэя, находился Ло Чжэньюй. Ее можно было назвать группой "контактов с Японией" или "выезда за границу". Группу, считавшую, что лучший метод — это контакты с милитаристами и их подкуп, можно было назвать группой "использования военных". Состав ее был весьма неоднороден. В нее входили и бывшие цинские ветераны, и республиканские политики. Ведущей фигурой в этой группе был я сам. Вернувшийся потом снова ко мне Чжэн Сяосюй первоначально не примыкал ни к одной из групп. Получилось так, что со всеми группами он вроде бы в какое-то время соглашался, в какое-то время выступал против них, а его собственная, никем ранее не выдвигавшаяся политика "открытых дверей" (связь с любым государством, которое хотело бы помочь реставрации) и так называемое использование иностранцев вызвали возражение других группировок. Когда же он стал твердо проводить линию опоры на Японию, его соперники потерпели поражение. Он не только победил, но и присвоил себе результат многолетней борьбы руководителя группы "контактов с Японией" Ло Чжэньюя. Однако об этом несколько позже, сейчас же речь пойдет о самом Ло Чжэньюе. Когда Ло Чжэньюй пришел во дворец, ему было чуть больше пятидесяти лет; он был среднего роста, носил очки в золотой оправе (которые снимал в моем присутствии), козлиную бородку и седую косу. Когда я жил во дворце, он всегда носил цинскую дворцовую одежду. После того как я покинул дворец, он стал носить длиннополую верхнюю куртку с широкими и короткими рукавами, из-под которых виднелись узкие манжеты. Говорил он медленно, с шаосинским акцентом, ходил не спеша. К концу правления династии Цин Ло Чжэньюй занимал должность помощника секретаря в Министерстве народного просвещения, и у меня не могло быть с ним никаких дел. После моей свадьбы по рекомендации Шэн Юня, зная о способностях Ло Чжэньюя в области археологии, я принял предложение Чэнь Баошэня и сделал его членом Южного кабинета, пригласив принять участие в установлении подлинности древней ритуальной утвари из бронзы, имевшейся во дворце. Среди известных ученых, пришедших почти одновременно, находился его родственник Ван Говэй и известный специалист по юаньской истории Кэ Шаоминь. Чэнь Баошэнь считал, что присутствие в Южном кабинете таких людей только украсит цинский двор. Конечно, деятельность Ло Чжэньюя в деле реставрации монархии привлекала мое внимание больше, чем его талант ученого.
Во время Синьхайской революции Ло Чжэньюй уехал в Японию и прожил там десять лет, занимаясь археологией и научной деятельностью. Когда Шэн Юнь и Шань Ци действовали в Японии в интересах реставрации, они встретились и установили друг с другом связь. Позднее Шэн Юнь отошел от дел, прожил некоторое время в Циндао, а затем приехал в Тяньцзинь, где поселился на территории японской концессии. Шань Ци избрал своим местожительством Люйшунь и Далянь, находясь на содержании японцев. Но Ло Чжэньюй оказался активнее их всех. В 1919 году, по возвращении на родину, он, живя сначала в Тяньцзине, установил связи с японцами. Потом переехал в Далянь, где в порту открыл антикварную лавку, перепродавая контрабандой антикварные вещи. Одновременно он продолжал поддерживать контакты с японцами и в широких масштабах вел поиски сочувствующих реставрации.
Ло Чжэньюй уже имел многолетний опыт в накоплении богатств путем продажи антикварных изделий, старинных картин, каллиграфических надписей, драгоценных камней и черепашьих панцирей.
Он родился в уезде Шаосин провинции Чжэцзян в семье книготорговца старого типа. В молодые годы в провинции Цзянси служил учителем в семье одного знатного сановника, который был книголюбом и имел большую библиотеку.
Когда хозяин внезапно умер, Ло Чжэньюй решил воспользоваться невежеством хозяйки и, притворившись, что опечален смертью сановника, отказался от вознаграждения за целый год, чтобы таким путем выразить свое соболезнование. Он только попросил разрешения оставить себе на память о покойном несколько старых книг, картин и каллиграфических надписей. Хозяйка, тронутая его благородством, предложила самому выбрать в библиотеке покойного мужа любые книги и картины. Таким образом, этот потомственный книжник смог отобрать "на память" несколько корзин книг, среди которых находилось свыше сотни текстов Танской династии и более пятисот картин и свитков с каллиграфическими надписями династий Тан, Сун, Юань и Мин. Нагрузившись "подарками", он вернулся домой. Вскоре его маленькая книжная лавка превратилась в солидный антикварный магазин. Торговля расширялась, росла его известность как крупного специалиста по антикварным предметам. Постепенно именно это и помогло ему установить связь с японцами. В те годы, когда Ло Чжэньюй жил в Японии, благодаря книготорговцам он завязал дружбу со многими известными японцами; многие из них, считая Ло Чжэньюя авторитетом в области древних китайских памятников культуры, часто просили его определить достоверность и оценить картины и каллиграфические надписи. Ло Чжэньюй наделал себе множество печатей с надписями: "Определено
Ло Чжэньюем", "Оценено Ло Чжэньюем". За один отпечаток такой печати японские антиквары платили ему три японские иены. В конце концов Ло Чжэньюй дошел до того, что стал вырезать поддельные печати знаменитых людей древности и ставить их на безымянные картины; рядом с такими печатями он ставил свою печать и продавал картины по высокой цене. Когда его просили оценить редкие бронзовые сосуды, он часто, ссылаясь на занятость, задерживал их у себя, стремясь снять с них как можно больше отпечатков, а затем продать их. Говорят, что все проданные им книги Сунской эпохи оказались искусной подделкой. Некоторые считали, что хотя человек он и не совсем порядочный, но все же талантливый и эрудированный. По-моему, в этом можно было усомниться. Однажды, уже во время Маньчжоу-Го, он принес мне показать несколько вещей из ханьского нефрита. Я не был большим специалистом по нефриту, однако имел кое-какие коллекции. Так называемый ханьский нефрит — всего лишь название и вовсе не должен обязательно относиться к эпохе Хань. Разглядев то, что принес Ло Чжэньюй, я невольно разочаровался в его "таланте и эрудиции", ибо все это оказалось чистой подделкой.Ло Чжэньюй не часто ходил во дворец. Вместо него "на службу" являлся его родственник Ван Говэй, который всегда ему рассказывал, что произошло во дворце в его отсутствие. Ван Говэй во всем слушался Ло Чжэньюя — главным образом потому, что всегда чувствовал себя чем-то ему обязанным.
Ло Чжэньюй знал это и помыкал им как хотел. Лишь позднее я узнал, что известность Ло Чжэньюя во многом была связана с его особыми родственными отношениями с Ван Говэем. Когда Ван Говэй начал учиться, он был очень бедным человеком, и Ло Чжэньюй оказывал ему большую помощь, полностью оплачивая его расходы во время учебы в Японии. В знак глубокой признательности свои первые несколько произведений Ван Говэй издал под именем Ло Чжэньюя. Изданный впоследствии в Японии нашумевший трактат о древних гадательных надписях эпохи Инь фактически явился плагиатом большой исследовательской работы Ван Говэя. Семьи Ло и Ван позднее породнились. Казалось, положение изменится, но не тут-то было. Ло Чжэньюй по-прежнему оставался строг и требователен, поэтому Ван Говэй во всем слушался его. Когда я приехал в Тяньцзинь, уже после того как Ван Говэй стал профессором китайского языка в университете Цинхуа, не знаю из-за чего, но вдруг Ло Чжэньюй стал требовать у Ван Говэя уплаты долгов, неоднократно угрожая ему. Доведенный до отчаяния Ван Говэй, который и так жил в нищете, не вынес унижений и 2 июня 1927 года покончил с собой, утопившись в озере Куньминху в парке летнего дворца Ихэюань.
После смерти Ван Говэя в общественных кругах прошли слухи, что он погиб за династию Цин, сохранив ей верность до самой смерти.
В действительности все это сочинил Ло Чжэньюй, а я невольно стал его соучастником. Дело было так. Ло Чжэньюй тайно прислал мне в Тяньцзинь "предсмертное послание" Ван Говэя. Преданность и верность Ван Говэя глубоко взволновали меня. Я посоветовался с наставниками и издал указ, в котором жаловал Ван Говэю посмертный титул "верный", послав вместе с Пу Синем, который должен был принять участие в обряде похоронных жертвоприношений, подарки и две тысячи юаней. Ло Чжэньюй устроил поминки по Ван Говэю, пригласив на них многих китайских и японских ученых. Ло Чжэньюй говорил, что никогда не было такого честного и преданного человека, как Ван Говэй. Во время обряда жертвоприношений он уверял, что скоро встретится с Ван Говэем у "девяти источников". Однако, как оказалось, предсмертное послание было фальшивым, и его автором явился сам Ло Чжэньюй.
В то время меня окружали несколько больших любителей интриг, пытавшихся всеми правдами и неправдами разузнать о действиях своих соперников. Подкуп слуг противников был одним из методов их действий, и некоторые слуги в связи с этим стали наживать капитал. Именно таким способом Чжэн Сяосюй узнал о подделке Ло Чжэньюем "предсмертного послания" Ван Говэя, и весть об этом быстро распространилась среди ветеранов-монархистов. Тогда я всего этого не знал. Дело замяли, и лишь после смерти Ло Чжэньюя мне рассказали, что же произошло в действительности. Недавно я снова просматривал это "предсмертное послание". Иероглифы в нем, написанные рукой мастера-каллиграфа, не были похожи на почерк Ван Говэя. Тогда мне не пришло в голову, что вряд ли человек, замышляющий самоубийство, будет просить другого писать за него предсмертное послание.
Речь Ло Чжэньюя о Ван Говэе по меньшей мере ввела меня в заблуждение. В ней он говорил, что не знаком с содержанием предсмертного послания, выражая тем самым мне свою верность и преданность. Далее он подчеркнул, что трижды хотел умереть, но не умер. Дважды — когда я покинул дворец и когда переехал в японскую миссию — он хотел покончить с собой. В третий раз это было совсем недавно, он решил завершить все неоконченные дела и умереть. Но неожиданно "покойный опередил меня…". Ло Чжэньюй в своей речи также всячески пытался показать, что Ван Говэй только ему был обязан своими моральными качествами и творческими успехами. Именно такое впечатление оставила у меня тогда эта речь.
Хотя я долго не мог понять истинного характера Ло Чжэньюя, его желаниям, связанным со мною, никогда не суждено было сбыться.
Под конец он проиграл Чжэн Сяосюю, но и до этого времени также не мог оказывать сопротивления борьбе Чэнь Баошэня и Ху Сыюаня. В этих вопросах я сам не имел твердого мнения и действовал нерешительно.
Спор между Ло Чжэньюем и Чжэн Сяосюем касался главным образом моего выезда за границу. После того как я переехал из японской миссии в Пекине в Тяньцзинь, на меня обрушилась новая волна общественной критики. В Тяньцзине возникла Анти-цинская лига, выступавшая против меня. Ло Чжэньюй и его сторонники воспользовались этим, чтобы еще раз убедить меня в том, что единственный выход в создавшейся обстановке — мой выезд за границу. Влияние этих людей в то время было очень велико. Некий Чэнь Ботао из провинции Гуандун прислал мне письмо-меморандум, в котором говорил, что "невыезд за границу не обеспечивает безопасности и тем более не способствует реставрации".
По его мнению, после путешествия по Европе и Америке мне можно будет остановиться в Японии и там выждать, пока изменится ситуация. А Чэнь Баошэнь и его сторонники считали выезд за границу делом опрометчивым. Во-первых, говорили они, вряд ли Фэн Юйсян долго продержится у власти и потому опасность не так уж велика. Во-вторых, где гарантия, что в Японии меня встретят достойно?
Если же я не смогу жить ни в Японии, ни в самом Китае, тем более нет оснований думать, что Дуань Цижуй, Чжан Цзолинь и им подобные дадут мне возможность вернуться в Запретный город и восстановить прежние порядки. Меня не привлекали предложения Чэнь Баошэня, однако его предостережения заставили усомниться в доводах Ло Чжэньюя.