Последний Исход

После относительной тишины, царившей последние дни перехода, гвалт раздражал и резал слух Арлинга. Ревели верблюды, ржали маленькие лошади горцев, кричали нарзиды, уведенные из Сикелии. Регарди их понимал. Несмотря на все страхи пустыни, ее безжалостный зной, свирепые ветра и опасных насекомых, позади оставался дом. В песках они были своими, в горах ждала неизвестность, отдающая зловонием смерти

Наконец, горцы добрались до Арлинга. Какое-то время они нерешительно топтались в паре салей от него, пристально разглядывая слепого драгана, у которого, наверное, на лбу было написано, что он тот самый пленник, которого ожидал Подобный. Один чужак, провонявшийся диким луком до волос, все-таки подошел к нему, но то, с какой брезгливостью он толкнул Арлинга к низкой лошади, заставило Регарди задуматься. Ненависть и презрение были близкими и понятными чувствами, но если ненавидеть можно было, не зная врага в лицо, то презрение нужно было заслужить конкретными поступками. Что они знали о нем, чего не знал он сам?

Торг с керхами закончился не в пользу капитана. Было ясно, что, останься в живых Джаль-Баракат, кочевники вряд ли стали бы требовать больше оговоренной сумы. Зорган же не был для них авторитетом. Проходя мимо Регарди, капитан прошипел что-то неразборчивое, но по интонации было понятно, что он призывал на голову пленника самые страшные проклятия в мире. Арлинг и сам считал, что Джаль-Баракат умер несколько рано. Впрочем, Хамна всегда появлялась в его жизни не вовремя.

Весь караван пересадили на маленьких лошадей горцев. На них также нагрузили поклажу, снятую с верблюдов. Самих дромадеров отдали кочевникам, что, вероятно, входило в оплату их услуг. Каменное крошево и колючие скалы Гургарана не годились для мягких лап кораблей пустыни.

Начало подъема Арлинг пропустил, занятый изучением собственных повреждений. Они оказались поверхностными. Когда он отвлекся, то не сразу понял, что вызвало его хорошее настроение. Дошло, когда путников накрыл первый сильный порыв ветра. Регарди открыл рот, глубоко вдохнул, вбирая в грудь воздух, и едва не поперхнулся нахлынувшими эмоциями. Он чувствовал себя сильным и способным на все. Похоже, подобные ощущения испытывали и остальные. Горный воздух творил чудеса, исцеляя и придавая силы.

Горы Гургарана дарили неописуемые виды. Оставаясь невидимыми для Арлинга, они разговаривали с ним новыми запахами и звуками, которые разительно отличались от того, что он чувствовал в Сикелии. После скудных даров пустынных оазисов казалось, что они попали в рай. Может, Джаль-Баракат все-таки был прав, когда обещал привезти нарзидов в лучшее место на земле? Когда караван натолкнулся на первый ручей, проводникам с трудом удалось отогнать от него людей. Им было не понять, что испытывал человек, много дней бредущий по сухому песку и утоляющий жажду затхлой водой из бурдюков. Горная вода была бесподобна. Арлинг долго держал ее во рту, восхищаясь тем, как постепенно раскрывался ее букет. Ради таких моментов стоило жить.

Вода слышалась отовсюду. Звенели ручьи, дремали озера, сочились влагой каменные трещины, скрывая подземные родники. Им вторило разноголосье птичьего мира. В отличие от птиц с дивными голосами, живущими в садах Балидета, пернатые обитатели Гургарана петь не умели – они кричали. Их крики пронзали человеческую душу, освобождая ее от накопившейся грязи, и побуждая сорваться с ближайшей вершины, чтобы раствориться в воздушном величии горного царства. Это были голоса абсолютной свободы, и их можно было слушать бесконечно.

Горные вершины сменялись плоскогорьями, покрытыми дикой цветущей травой и низкими кустарниками, которые наполняли воздух изумительным ароматом. Не от них ли кружило голову и хотелось пуститься бегом?

Наверное, в горы пришла весна, подумал Арлинг. Все цвело и хотело жить, а они брели к обрыву своих жизней. Но тревоги не было, и сомнений тоже. Он давно не испытывал такой уверенности в собственных действиях – нынешних, минувших и будущих. Ощущение вне времени и пространства, чувство бесконечности мига и абсолютного покоя несло его вперед, заставляя не замечать голоса тех, кто звал назад.

Горы разговаривали с ним постоянно, с тех пор как ветер унес последние отголоски Карах-Антара. Шептал Сейфуллах, звал Беркут, упрекал иман, бормотала Атрейя. Гургаран проникал в него, меняя изнутри и снаружи. Мир гор был холодным, странным, необычным. Ему хотелось понять его, стать с ним единым целым, навсегда погрузиться в суровое безмолвие. Тишина ветра и песка, которая сопровождала их в пустыне, уступила место говору родников и рек, крикам горных птиц, далекому грохоту камнепадов, отдаленным раскатам грома в недосягаемых для человека вершинах. Гургаран не таился перед ним, он был открыт – душой и сердцем, и Арлинг хотел ответить ему тем же. Казалось, что сама вечность заглядывала в него, убеждая: твой путь закончился, это конец. Осталось найти ответ на последний вопрос. Зачем он здесь? Только ли для того чтобы убить Негуса, который собирался изменить мир, закончив Септорию Второго Исхода? Или его привела сюда вся жизнь – начиная от встречи с Магдой в лесах Мастаршильда и заканчивая решением добровольно отправиться с Джаль-Баракатом по Белым Пескам Смерти?

Горы не давали ответа. Они молчаливо тянулись сквозь облака к звездам – из века в век. Ничего не вернуть, ничего не исправить.

С трудом оторвавшись от меланхолии, в которую собиралось погрузиться сознание, Арлинг обратил все внимание на узкую тропу под копытами его лошади. Богатство Гургарана стоило всех трудностей Карах-Антара. Но почему караваны, идущие в Шибан или Песчаные Страны, предпочитали делать крюк по Холустаю, а не идти напрямую? В Холустае обитало не меньше разбойничьих племен керхов, чем в Карах-Антаре. И разве оазисы Гургарана не могли стать достойной наградой после трудного перехода по Белым Пескам? Ему не верилось, что ни один каргал, отправленный Канцлером в Сикелию, не дошел до гор. Карах-Антар был суровым местом, но проходимым. Куда исчезали все разведчики драганов? Почему те, кто возвращался, упрямо твердили о неприступности Гургарана?

Все стало ясно, когда они миновали первый висячий мост. Караван двигался по узкой тропе, которая петляла по отлогим склонам, поросшим кустарником плоскогорьям, остро изрезанным горным гребням. Порой казалось, что можно было никуда не сворачивать и пройти прямо, но в следующий миг ветер доносил свирепое гудение воздуха, вырывающегося из-под земли, и Арлинг догадывался – дорогу впереди преграждала глубокая трещина, уводящая в недра Гургарана. Проводники часто останавливались, словно дожидаясь разрешения гор продолжить путь. Во время одной из таких остановок Регарди уловил движение на утесе, нависавшем впереди над тропой, и понял, что дорога охранялась. Возможно, с самого первого камня. Мастерство тех, кто прятался в горах, впечатляло. Он интуитивно чувствовал, что, когда они переходили узкий каньон, сверху за ними наблюдали люди, но так и не смог определить, сколько их было. Никакого запаха, ни одного лишнего движения – охранники Гургарана были подобны камням. Это они натягивали перед караваном висячие мосты над пропастями и пропускали невредимыми мимо смертельных ловушек. Это они встречали незваных путников, устраивая камнепады и поддерживая легенду о непроходимости Гургарана. Караван Зоргана шел по той самой единственной дороге – безопасной тропе среди трещин и обвалов, бдительно охраняемой горными жителями. Вот почему не возвращались каргалы, отправленные его отцом на поиски горного царства, вот почему караванщики Сикелии предпочитали более длинный путь по Холустаю, вот почему Гургаран считался неприступным. Не природа сделала его таким, а люди, которые пришли в это место первыми.

Арлинг учуял запах смерти еще до того, как шедшие впереди нарзиды стали кричать и молиться Нехебкаю. Вспорхнули стервятники, недовольные вторжением чужаков, захрустели кости под копытами лошадей, с ленивым жужжанием взлетели жирные мухи. К симфонии мертвецов присоединился ветер, заскрипев веревками висельников – некоторых еще не успели обглодать грифы, а значит, аллея смерти, через которую двигался караван, постоянно пополнялось. Мертвецы висели на коренастых горных елях, лежали с раздробленными костями под огромными валунами, просовывали изъеденные конечности сквозь прутья клеток, демонстрируя изувеченными телами богатое разнообразие смерти. Здесь заканчивали свой путь те, кто сумел пройти ловушки горцев и выйти к сердцу Гургарана – Земле Негуса.

По тому, как оживились проводники, Арлинг понял: их путь закончился. Он уже слышал город – непередаваемый гул человеческой жизни посреди горного безмолвия. Удары, которые он принял за раскаты грома, стали ритмичнее, и Регарди догадался, что эти звуки издавала не природа. В городе били барабаны, и их глухие ритмы раздавались эхом по всему Гургарану.

– Началось… – с трепетом прошептал идущий рядом горец.

Арлинг хотел спросить, что именно, когда тропинка неожиданно вывернула из узкой расселины на высокое плато. Он мысленно пробежался взглядом влево, вправо, вперед и не встретил привычных каменных стен. Плато было настолько огромным, что легко умещало раскинувшийся на нем город. Где-то вдалеке слышался рев ветра в горных вершинах, но он был настолько слабым, что казался почти мифическим. Город был очагом жизни, удивительным в этом мире камня и ветра. Он был настоящим. Копыта лошадей больше не стучали по камню, а неслышно топтали низкую, мягкую траву. Звук бегущей воды подсказал о близости горной реки, от которой веяло прохладой и жизнью. Где-то впереди грохотал водопад. Прилетевший ветер загадочно зашуршал листвой в роще тисов. Пахнуло цветущим шиповником. Крикнула птица, и ее голос порвал какую-то струну в душе Арлинга, которая и так была натянута до предела. Плато покрывал слой плодородной земли, и уже было не важно, принес ее ветер или Нехебкай, которому молились горцы. Арлинг вдыхал знакомые запахи и не мог отделаться от ощущения, что это место ему знакомо. Долго гадать не пришлось. Город Негуса напоминал Согдарию, и было понятно, почему Даррен, который не сумел найти вторую родину в Сикелии, называл землю в горах раем.