Последний из Двадцати

Рун ещё раз осмотрел спящего великана и покачал головой — ну уж нет. С кем-кем, а с этой образиной Вигк бы точно не нашёл общего языка. И ещё имя — Вигк…

Трудно произносимое для Рунового языка, но далеко не виранское: уж очень выделяется среди заковыристых и длинных имён застенного народа. И почему только ни он, ни Ска не обратили на это никакого внимания?

Перебиваясь с родного ей виранского на понятный чародею, утопая в собственных сладострастных стонах, девчонка рассказывала. Руну было стыдно — почему-то он представлялся самому себе палачом из сказок. Раскаляя докрасна стальные пруты, размалывая пальцы жертвы в жерновах, пронзая иглами насквозь, работники плахи и топора вытаскивали из несчастных любое признание. Пот, боль, кровь… Рун, кажется, нашёл иной подход к добыче информации. Гитра в голове чародея молчала, но парень, знал, что ей больше всего на свете хотелось, чтобы хоть кто-то пытал её саму точно таким же способом.

Виранцев было много. Может быть, сотня, может быть больше. Словно извиняясь перед новым хозяином, Читль ответила, что потеряла связь с сородичами сразу же, как сгинул в небытие её бывший военный офицер.

Что они тут делали и как попали, девчонка не знала — стал бы кто-нибудь из высшей касты обсуждать или рассказывать что-то подобное простой рабыне? Память несчастной была забита обрывками воспоминаний о том, что её сородичи искали в этих землях нечто. Хозяин, пользуясь её знаниями местного языка, опрашивал крестьян. Руну почему-то представлялись вооруженные вилами да косами селюки, мокрый дождь, почти ливень, вымокшие до нитки люди. Виранцев воображение изображало заляпанных дорожной грязью, уставших, до неприятного грубых и злых.

Он знал, что точно было не так. Наверняка, таких, как Читль было несколько — бывший её владелец получал информацию прямо из голов подвластных ему сородичей. Наверняка грелся где-нибудь в шатре, у костра, под тёплым одеялом, разослав рабов с поручениями.

Читль подтвердила его домыслы. Рун удивлялся ей — в виранке точно было что-то испорчено и сломано. Ему вспоминались предыдущие визиты застенного народа — говорил всегда один, другие же походили на разодетых истуканов. Один — глас многих, это виранский закон. У парня вдруг зачесался язык.

Молчаливость виранцев Читль была чужда. Ему вспомнилось, как он спрятал её болтливый рот там, в деревне, чтобы хоть ненадолго заткнуть её словоохотливость. Здравый смысл бился в истерике — она же всего лишь рабыня, она жила среди себе подобных, должны были сформироваться определённые привычки! Но всё говорило об обратном.

Они валялись в траве и предавались утехе, словно дети. Что, вдруг спросил самого себя Рун, об этом подумала бы Виска? К бледным Виску, кричало всё мужеское в чародее. Он перевернул Читль на спину, глядя в её блестящие от обожания глаза. Податливая, послушная, красивая, она была здесь и вся его. Пусть на Виску играют проигранцы, а ему хорошо здесь и сейчас.

Искали кого-то или что-то. Место. Читль вспомнила не сразу. Чернь была не уверенна, чесала затылки и косилась на представителей застенного народа с опаской. То ли их смущали вопросы, на которые виранцы не скупились, то ли вооружённые малуритами солдаты — суровые и неподвижные, будто истуканы, но в любой момент готовые пустить свои ружья в ход…

Читль получила свою свободу недавно. Рабыня внутренне сжималась от ужаса, вспоминая об этом. Ей было противно осознавать собственную волю, а точнее весь тот ужас, в который превратился её мир.

Рабыня прижималась к нему всем телом, словно боясь, что новый господин исчезнет. До Руна не сразу дошло, что и сейчас и до этого она исполняла лишь его волю. Пусть он и не осознавал, но что-то внутри него было уверено, что Мик нужен живым — и Читль его остановила. Там, в лесу, когда за ними гнался оборотень, парень чувствовал опасность, жаждал, чтобы его предупредили — и виранка кричала во всю глотку. Сейчас он хотел согреться и коварная виранка знала хорошее лекарство от холода…

В ней было что-то от Ска. Услужливое, послушное, механическое. Когда Рун спросил её о прежнем хозяине, она лишь отрицательно покачала головой. Те, кто стоят выше — стоят выше. Знать лишнее о господине непозволительно и не дозволено.

Рун понимал почему оно так. Из автоматонов виранцы перед тем, как продать извлекали всё из памяти и уничтожали то, что возможно было уничтожить.

Словно узрев его размышления о её собратьях, Ска появилась внезапно. Призраком ночи вынырнув из теней, она приближалась к Руну.

Когда он увидел механическую куклу, стремительно идущую к ним, едва не спихнул с себя гордо восседающую на нём Читль.

Парню казалось, что сейчас всё повторится вновь — удар малуритом по любовнице, её превращение в чудовище, паразит на пузе…

При мысли о последнем у чародея вдруг застонал живот.

Виранка заметила автоматона, но не потрудилась прикрыться, скорей наоборот: словно пыталась показать Ска, что у неё всё в нужных местах краше и больше.

Напрасно — для Ска её как будто не существовало; стальная дева смотрела сквозь неё.

Рун приподнялся на локтях.

— Господин, у меня новости.

Парень облизнул высохшие губы, вытер капли пота со лба, выбрался, наконец, из под рабыни. Напротив Читль, стыд ему был всё ещё знаком — неловко закрыл себя разбросанной по поляне одёжкой.

Он знал: когда Ска говорит, что у неё есть новости — ждать хорошего не приходится.

— Говори, — велел он, подавив спазм в горле. В голове юного чародея всё ещё царил сумбур и какое-то непонятное чувство вины за свою слабость. Рун гнал их прочь — сейчас уж точно не до этого!

— Одурманенные, господин. Когда мы ушли из деревни, я укрылась и проследила за тем, что будет дальше.

Рун пытался вспомнить, давал ли он ей подобного приказа или это то самое своеволие, о котором ему говорил Чавьер?

— Желаю услышать полный отчёт, — выдохнул парень, опережая автоматона и чуя, что ещё очень об этом пожалеет. Механическая кукла кивнула в ответ.

— Они толпой покинули деревню.

— Что, собрались все в одну кучу и двинулись? — у парня перед глазами, почему-то, стоял взвод игрушечных солдатиков. В детстве так хорошо было представлять, что они выстроились в ряд и вот-вот строем пойдут в атаку.

В детстве. Здравый смысл не ведал занятия лучше, чем цепляться к словам. Впрочем, Рун был совершенно не против: в его голове начинала вариться каша из разрозненных догадок. Воображение рисовало Старого Мяхара, что вооружился иглой и белой нитью — сейчас будет всё это сшивать воедино…

В детстве. Старый Мяхар услужливо молчал и не поддакивал, давая чародею возможность самому вспомнить и понять. Счастливица, которая здесь, ведёт себя точно так же, как обычный ребёнок. Она обрадовалась новым гостям и сама вышла им навстречу: разве есть что-то важнее для ребёнка, чем встреча с новыми игрушками? Игрушку берут в руки, рассматривают каждую деталь, нагружая воображение. То выдаёт на гора одну забавную игру за другой! И тут вдруг игрушка вырывается из рук, кусается, оставляет кровавый след на руке. Злая, плохая игрушка! К ней как к родной, всё для неё, а она! И ребёнок злится. Рун бы так точно разозлился — сразу же вспомнился отправившийся по их душу оборотень. Вспомнилась несчастная румка: у счастливицы были свои, искажённые представления о том, как стоит удерживать гостей.