Последний из Двадцати

Ведь потерять врага из виду всего на мгновение — проиграть, стать добычей, сгинуть во мраке навек…

Лбы покрывали крупные капли испарины.

Мик был дик, словно разбуженный во время зимней спячки медведь. От него за версту разило силой и мужской мощью. Каждый пропущенный Руном удар взрывался дикой болью в его теле: не примени он на самом себе заклятье, и разбойник бы попросту его раздавил.

— Я использую тебя, как нужник, ар-ро! Я вытру твоим кудлом задницу, мажонок! — у великана оставалось дыхание для того, чтобы говорить. Руну повезло меньше. Став больше он получил и силу, и твёрдость собственной шкуры, но утратил былую живость и ловкость. Будто сам мир сопротивлялся его неестественно разросшемуся телу. Неуклюжесть норовила охватить его с ног до головы.

Мик бодался, словно израненный вепрь. Его голова будто молот врезалась юному чародея в грудь — у Руна тотчас же закончилось дыхание. Словно выброшенная на берег рыба он хватал воздухом ртом, но головорез не унимался. Кулаки великана дробили рёбра, выколачивая из наглого мальчишки дух. Не выдержав его напора, наконец, Рун упал.

В голове несчастного пробудился глупый капризный мальчишка. Едва получив обидного щелчка по лбу от Кианора, Рун рыдал как в последний раз и бежал жаловаться. Матриарху, Мяхару, пару раз мастеру Рубера, но тот вместо жалости предпочёл выпороть ябеду.

В глубине души зарождались горькие слёзы обиды. Краем глаза он видел Ска — фальшивый чародей управлялся с магическим клинком не хуже его самого, если не лучше на порядок. Ему хорошо — он черпал ману прямо из источника окружающего безумия. Плетения были жуткими, непонятными, и вовсе даже не плетениями — лишь их скользкой имитацией. Но с ладоней самозванца слетали огонь и молнии. Он ловил голыми руками выстрелы из её малурита, норовил вернуть непрошенный подарок. Гигантскими, магическими руками он хватал её, что куклу, с силой колотил оземь — сколько ещё сможет вытерпеть её стальной каркас, одним только Архи ведомо…

— Что, ар-ро, неважно себя чувствуешь? Может быть, устал?

Рун попытался развернуться, встать на ноги, но носок разбойничьего сапога едва ли не колом саданул его по животу. Боль дикой змеёй завертелась внутри юного чародея, изо рта брызнула кровь. Грязная пятерня схватила его за волосы, будто деревенскую девку, из глаз брызнули слёзы.

— Знаешь что жутового в таких лудохах как ты, ар-ро? — великан сел на чародея верхом, придавил своим весом к земле. Рун заёрзал в тщетных попытках высвободиться, словно жук. Разбойнику, что властвовал теперь над ним, это нравилось — парню казалось, что он слышит запах его удовлетворения.

— Каждая мажовья кля считает, что без неё этот мир был бы пуст, сир и убог. Что без таких как ты не обойдутся. Верно, пацан? Ты ведь так считаешь?

Молчание чародея его бесило. Разбойник что есть сил ударил его головой оземь — из Руна будто бы разом выбили все здравые мысли. Во рту крошевом норовили забиться в глотку выбитые зубы. Парень плюнул перед собой густой, кровавей кашей.

Ушей коснулся жуткий смех головореза. Мик облизнул высохшие губы.

— Ар-ро, где бы не появилась твоя тощая задница — ты везде оставил след. Словно улитка, только слизь и дерьмо.

Рун поднял голову, противясь очередному удару. Из уст вместо слов лилось беспорядочное бормотание.

— Что ты там лепечешь, еганый кляк? Знаешь, я прихожу в чужие дома. Я выкручиваю руки тем, кто не хочет со мной делиться и ебу всех, на кого задымится мой богатырь. Но все знает, что я разбойник. А вот тебе надо прятать свою ничтожность за пышностью одежд.

Он склонился к самому уху чародея, лицо Руна обожгло горячим, выбивающим дух кислым дыханием. В какой-то миг ему почудилось, что он вот-вот задохнётся.

— Ты могущество, что сдохнет от голода, если местный крестьянин не нальёт ему похлёбки. Ар-ро, ты рядишься в шкуры величия — потому что ничтожен или…

Рун резко вывернулся — фальшивый разбойник слишком расслабился и ослабил хватку. Остатками зубов впился в мясистый, похожий на картошку нос.

Знакома ли видениям боль? И зачем призраков безумия награждают возможностью её чувствовать? Парень не знал — вместо этого он услышал как волком завыл его до безобразного говорливый противник.

Мик опрокинулся на спину, схватился за лицо. Буро-красная кровь пульсировала из свежей раны — там, где у разбойника мгновением назад был нос остались лишь ошмётки.

Отрастёт, у него всё отрастёт — Рун знал об этом. Главное, так это попытаться не разжевать ту гадость, что оказалась у него во рту.

Он выплюнул сразу же, как только смог. К горлу подкатил тошнотворный ком — Последний из Двадцати чувствовал, что его вот-вот вывернет наизнанку.

Мик загундосил — Рун не разбирал слов, но знал, что головорез вряд ли желает ему всех благ. Обезболивающее заклинание было слабым, но действовало — челюсть перестала стонать почти сразу же, живот чуть позже.

Рун обрушился на великана градом ударов — теперь уже лже-Мик лишь закрывался руками, пятился и спотыкался.

Но безумие говорило его устами, яд лился с языка, сквозь уши пробиваясь в сознание. Это был хриплый, ничего не значащий, старческий смех. Желая заткнуть его, парень бил — не жалея себя и сил. Головорез, словно набитый соломой матрас шатался из стороны в сторону. То, что он держался на ногах было разве что не чудом.

— Ты всего лишь кусок чародея, ар-ро! Они пытались обстругать тебя, превратить в мага. А что получилось в итоге?

— Заткнись! — отчаянно и надрывно рявкнул чародей, засадив кулаком в глаз разбойника. Там, где когда то было лицо головореза теперь была лишь жуткая, кровавая каша.

Но он продолжал говорить.

— Даже здесь, даже сейчас — единственный, чего ты хочешь, это лишить других счастья. Потому что всё, что они оставили тебе — это лишь бестолковые наставления о исключительности. Мысли о том, что ты знаешь — как лучше. Ты знаешь?

Рун зарычал, врезался головой в мускулистый живот. Мик, наконец, утратил равновесие. Разбойник больше не сопротивлялся, словно всё его нутро признало собственное поражение. Единственное, что ему оставалось — это жалящие самолюбие противника колкости.

И они кололи.

Выбившись из сил, почуяв, наконец, усталость, Рун с размаху опустил сжатые кулаки на голову негодяя — та вдруг лопнула, как перезрелый арбуз.

Головорез заткнулся, инстинктивно дёрнулся, раскинув руки. Ладони как будто жили собственной жизнью, хватая и стискивая воздух. Парень тяжело дышал — если это и была победа, то далась она ему нелегко.

Ушей коснулся металлический грохот. Рун вдруг понял, что вновь хочет заплакать как ребёнок и пожаловаться. Матриарху, Мяхару, да хоть мастеру Рубера — лишь бы выслушали.