Последний из Двадцати

Верёвки вновь опутывали тело великана — и откуда только взялись? Рун же знал, что это иллюзия безопасности: он-то прекрасно видел, как разбойник вырывается из подобных оков — разве хоть что-то изменилось сейчас?

Икстли напряглась, когда клякса скользнула по голой груди разбойника, и тотчас же жадно впилась в его тело. Мик выгнулся дугой, заскрипели многовязные узлы, но выдержали. Пленник не пытался бежать или вырываться.

Ничего не выражающую отупевшую морду гиганта тронула улыбка. Безумное спокойствие сменилось умиротворённой безмятежностью. Боль, ещё мгновение назад сжиравшая разбойника изнутри ушла, сгинула прочь, оставив после себя лишь одно.

Счастье.

Рун сглотнул и поймал себя на том, что дорого бы заплатил, чтобы хоть одним глазком увидеть, в каких облаках витает теперь кровожадный убийца. Изменилось ли хоть что-то, или по-прежнему — семья, дочь, предстоящая свадьба, радушный хозяин?

Он попытался вспомнить, кому пришла эта безумная идея в голову и не смог — учителя спешили свалить вину друг на дружку. А по итогу получалось, что сам Рун и придумал…

Разбойник вдруг по кукольному и неестественно, будто им кто управлял, склонил голову на плечо.

— Мне нужен чародей. Рун. Приходи. Придёшь?

Парень не нашёлся что ответить. Взглядом он поискал помощи у Ска, но та осталась безучастна. Смотреть на новую хозяйку тела Читль он даже не хотел — она как будто только и ждала, что его неуверенности.

Счастливые молчали. Руну вдруг вспомнилось, как за музыкой, плясками и весельем не стояло ни единого слова. В деревне правил часом праздник всего и вся. Скоморохи, дети, девицы…

И тишина…

Тишина повисла и теперь. Слова будто разом покинули голову юного чародея. Задумчиво чесал затылок старый Мяхар — на его совести было минимум семь счастливиц, сотни вытащенных из лап навязчивого морока людей. Но никогда он не слышал, чтобы одурманенные говорили.

Всё бывает в первый раз.

— Мне нужен чародей. Рун. Приходи. Придёшь?

Рун закусил губу. Ска ведь уже говорила ему, что счастливица устами Мика требовала того же самого, а он как-то и не предал значения…

— Зачем? — парень чувствовал, как липкий ужас крадётся по спине, гуляет сквозняком меж лопаток. От набежавшей вдруг на него жути он едва ли не весь, с ног до головы, покрылся мурашками. Одна лишь мысль о том, что счастливица знает его имя бросала его в пот.

Спокойно, утешал он самого себя. Ты видел всякое. Тебе ли бояться? Помогало мало. Мик вдруг направил свой взгляд на чародея — Рун сделал шаг назад. Разбойник улыбался, но не как прежде.

— Придёшь?

— Приду, — вдруг ответил парень, набравшись смелости. Где-то внутри егозило ощущение тяжести и неловкости; некстати пришло на ум воспоминание о том, как он пытался признаться Виске в любви…

— На озеро.

— Придёшь. На озеро. — в ответе счастливицы не было и намёка на вопрос. Она будто соглашалась с его условием заранее.

Икстли, наблюдавшая за всем, вдруг усмехнулась, отрицательно покачала головой. Последний из Двадцати казался ей смешным и нелепым. Рун стиснул зубы, понимая, что разделяет её же чувства.

Сарказм бушевал в нём будто озлобленный бес. Плясал на обломках самолюбия, отринув прочь всякий намёк на вкрадчивость. Что, вопрошал он, ты собираешься сделать? Затащить счастливицу, будто непокорную девку в озеро, куда якобы упал огнежар? Ты даже не знаешь, правду ли сказали тебе мальчишки — они лишь поведали тебе свои домыслы, а ты и горазд цепляться за них, что за последнюю надежду. Сарказм требовал краски — много и густо! По нему выходило, что он прямо здесь и сейчас намалюет новый облик Двадцати — истощавший донельзя чародей, вот-вот готовый ухнуть в разинутую пасть пропасти. И руки, что никогда не знали тяжелого труда, отчаянно цепляющиеся за тростинку.

Смешно.

Рун, наверно, даже бы рассмеялся.

Мик продолжал смотреть на юного чародея — сквозь его глаза на него взирала сама счастливица. Будто ждала, что ему есть ещё что сказать. Парень прочистил горло.

— Приводи с собой всех, кого взяла под контроль. И приходи.

Слова давались чародею тяжело, как никогда. Он знал, что стоит за его просьбой приводить всех. Знал и отчаянно желал верить, что у него попросту не было иного выбора. Парень бросил малозаметный взгляд на виранку — в глазах Икстли на мгновение мелькнуло нечто, очень похожее на любопытство.

Глава тринадцатая, часть третья

Мик шёл впереди. Ска, соорудившая особую рогатину, толкала его: пусть даже в окончательно обезумевшем, но она чуяла в разбойнике опасность. Тот же теперь был кроток и послушен — сидящий на его животе паразит заставлял подчиняться.

Не Руну — счастливице.

Воздух был насквозь пропитан любопытством. Икстли, будь она столь же проста, как девчонка-Читль, уже давно бы осыпала юного чародея градом вопросов. Что он задумал, как к этому пришёл? Но личный интерес и умение держать язык за зубами заставляли её молчать.

Любопытно было Ска — господин не изволил посвятить её в детали своего плана. Будто заведомо чуял, что стоит ему лишь едва раскрыть рот и произнести первое слово, как она тотчас же забракует его задумку. И выдаст две сотни строк о том, почему не стоит делать то, что лихорадочно зародилось в его голове.

Наконец, любопытство властвовало и над самим Руном. Последний из Двадцати кусал губы от нетерпения: для чего ему встреча со счастливицей он знал, но вот для чего ей? Почему она столь отчаянно искала с ним возможности поговорить? Почему ничего не сказала, когда он был в её власти? Загадки верхом на ворохе вопросов плясали на раскалённой сковороде размышлений. Парень чувствовал, как с каждым шагом, с каждым вдохом оно всё ближе.

Старый Мяхар звал это чувство мандражкой, Рун же готов был величать сладкой жутью. Неотвратимость несётся на тебя скачущей по ухабам телегой — слышишь скрип и шорох убитых давно не чиненой дорогой колёс.

Лий вёл их молча. Словно верный пёс, за Руном тащились опасения, что он не помнит, где озеро, что мальчишка помутился рассудком, что он вот-вот заведёт их в буреломную чащу.

Сначала опасался, потом — надеялся.

Бабьи Юбки оказались и в самом деле очень похожи на бабьи юбки — волнистым ворохом обрывистые скалы нисходили вниз по кругу, одна за другой. Будто неведомая швея старательно накладывала одну гору поверх другой.

Озеро было как озеро. Серебряной монеткой оно пряталось в низине. С высоты его можно было бы принять за лужу. Едва его завидев, юный чародей едва не подскочил от радости, как мальчишка. Посмотрел на отрешённого Лия, некстати вспомнил о не дожившем до этого момента Бека, застеснялся своей неловкой радости. Парень облизнул высохшие губы — от воды тянуло манящей прохладой. Водная гладь будто так и звала коснуться её поверхности, промочить руки, плеснуть горстью, умыть лицо… Кто бы мог подумать, что это всё пряталось в двух часах ходьбы от деревни?