Последний из могикан
Шрифт:
– Мы должны схватиться с ними врукопашную! — сказал разведчик, отчаянным прыжком перегоняя своих друзей. — Негодяи перебьют нас всех на этом расстоянии. Смотрите, они держат девушку так, чтобы она служила щитом для них!
Хотя товарищи не обратили внимания на его слова, или, вернее, не слышали их, они последовали его примеру и с невероятными усилиями подобрались к беглецам настолько близко, чтобы видеть, как два воина вели Кору, а Магуа распоряжался, отдавая приказания к бегству. Одно мгновение все четыре фигуры ясно обрисовывались на фоне неба и затем исчезли. Вне себя от отчаяния, Ункас и Хейворд, увеличив усилия, и без того почти нечеловеческие, выбежали из пещеры как раз вовремя, чтобы заметить, каким путем удалились преследуемые. Приходилось подниматься в гору опасной, трудной дорогой.
Разведчик,
– Стой, собака вейандот! — кричал Ункас, потрясая блестящим томагавком. — Делавар приказывает тебе остановиться!
– Я не пойду дальше! — крикнула Кора, внезапно останавливаясь на краю утеса, высившегося над глубокой пропастью. — Убей меня, если хочешь, гурон: я не пойду дальше!
Индейцы, державшие молодую девушку, немедленно подняли свои томагавки, но Магуа остановил их поднятые руки. Он вынул свой нож и обернулся к пленнице.
– Женщина, выбирай, — сказал он: — или вигвам Хитрой Лисицы, или его нож!
Кора, даже не взглянув на него, упала на колени и, подняв вверх руки, проговорила:
– Господи, помоги мне!
– Женщина, — повторил Магуа хриплым голосом, напрасно стараясь поймать хоть один взгляд ее ясных блестящих глаз, — выбирай!
Но Кора не обращала на него никакого внимания. Гурон задрожал и высоко занес руку с ножом, но опустил ее с недоуменным, растерянным видом. После недолгих колебаний он снова поднял клинок; как раз в это время над его головой раздался пронзительный крик, и Ункас, соскочив со страшной высоты на край утеса, упал между ними. Магуа отступил, но один из его спутников воспользовался этим мгновением и всадил нож в грудь Коры.
Гурон бросился, словно тигр, на оскорбившего его соплеменника, но тело упавшего между ними Ункаса разделило борцов. Магуа, обезумевший от совершенного на его глазах убийства, всадил нож в спину распростертого делавара, издав при этом нечеловеческий крик. Но Ункас, вскочив на ноги, кинулся на убийцу Коры и бросил его мертвым к своим ногам усилием, на которое ушли его последние силы. Потом суровым, неумолимым взглядом он посмотрел на гурона, и в глазах его выразилось все, что он сделал бы с ним, если бы силы не оставили его. Магуа схватил бессильную руку делавара и вонзил ему нож в грудь три раза подряд, пока Ункас, все время продолжавший смотреть на него взором, полным беспредельного презрения, не упал мертвым к его ногам.
– Сжалься, сжалься, гурон! — кричал сверху Хейворд; он почти задыхался от ужаса. — Пощади его, и тебя пощадят!
Победоносный Магуа взмахнул окровавленным ножом и испустил крик, полный дикой, свирепой радости и торжества, такой громкий, что звуки его донеслись до тех, кто сражался в долине на тысячу футов ниже утеса. В ответ на этот крик раздался другой, вылетевший из уст разведчика. Его высокая фигура быстро подвигалась к дикарю; он перепрыгивал через опасные утесы такими большими, смелыми прыжками, словно обладал способностью двигаться по воздуху. Но когда охотник добрался до места ужасного убийства, он нашел там уже только мертвые тела.
Разведчик взглянул мимоходом на жертвы и окинул затем взглядом препятствия, которые должны были встретиться при подъеме. На самой вершине горы, на краю головокружительного обрыва, стояла какая-то фигура с поднятыми руками, в страшной, угрожающей позе. Соколиный Глаз не стал рассматривать лица этого человека, но вскинул ружье и прицелился; как вдруг с вершины горы на голову одного из беглецов упал камень, и затем показалось пылающее негодованием лицо честного Гамута. Из расщелины горы показался Магуа. Спокойно и равнодушно он перешагнул через труп последнего из своих товарищей, перескочил через другую широкую расщелину и поднялся на гору, туда, где его не могла достать рука Давида. Ему оставалось сделать только один прыжок, чтобы спастись.
Но прежде чем прыгнуть, гурон остановился и, грозя кулаком в сторону разведчика, крикнул:– Бледнолицые — собаки! Делавары — трусливые женщины! Магуа оставляет их на горах в добычу воронам!
Он хрипло рассмеялся, сделал отчаянный прыжок и сорвался, успев все же ухватиться руками за куст на краю утеса. Соколиный Глаз припал к земле, словно хищный зверь, готовый сделать прыжок; он дрожал от нетерпения, как лист дерева, колеблемый ветром. Магуа повис на руках во весь рост и нащупал ногами камень, на который мог встать. Потом, собрав все силы, он сделал попытку взобраться на утес; это удалось ему, он уже коснулся коленями гребня горы. Именно в то мгновение, когда враг как бы свернулся в комок, разведчик прицелился, и в то же мгновение раздался выстрел. Руки гурона ослабли, тело его отклонилось назад, только ноги оставались в том же положении. Он обернулся, взглянул на врага с непримиримой злобой и погрозил ему со свирепым, вызывающим видом. Но руки его выпустили ветку, за которую держались; одно мгновение видно было, как его темная фигура рассекала воздух, летя головой вниз, и проскользнула мимо кустов, окаймлявших гору, несясь к своей гибели.
Глава XXXIII
Солнце, вставшее на следующее утро, застало племя ленапов в печали. Отзвучали звуки битвы, делавары насытили свою старинную жажду мести, истребив целое поселение гуронов. Сотни воронов, поднимавшихся над голыми вершинами гор или пролетавших шумными стаями над лесом, указывали путь к недавнему полю сражения.
Не слышно было ни радостных восклицаний, ни торжественных песен. Чувство гордости и восторга сменилось глубоким унынием.
Хижины были покинуты; вблизи них широким кругом стояла толпа людей с грустными, нахмуренными лицами.
Шесть делаварских девушек с длинными темными волосами, падавшими на грудь, стояли в стороне неподвижно; только по временам они подавали признаки жизни, рассыпая душистые лесные травы и лесные цветы на ложе, где под покровом индейских одежд покоились останки Коры. Тело ее было обернуто простой тканью, а лицо навсегда скрыто от взгляда людей. В ногах ее сидел Мунро. Его покрытая сединами голова была опущена к земле, на морщинистый лоб в беспорядке упали седые пряди. Рядом с ним стоял Гамут с обнаженной головой; его грустный, тревожный взгляд беспрестанно переходил с томика, из которого можно было почерпнуть так много святых изречений, на существо, которое было дорого его сердцу.
Хейворд стоял вблизи, прислонясь к дереву, мужественно стараясь подавить порывы горя.
Но, как ни печальна, ни грустна была эта сцена, она была далеко не столь трогательна, как та, что происходила на противоположном конце поляны. Ункас в самых великолепных, богатых одеждах своего племени сидел, словно живой, в величественной, спокойной позе. Над головой его развевались роскошные перья, ожерелья и медали украшали в изобилии его грудь. Но глаза его были неподвижны, безжизненны.
Перед трупом стоял Чингачгук, без оружия, без украшений, с одним только синим символом его племени, неизгладимо запечатленным на его груди. С того времени как собрались все его соплеменники, могикан не сводил пристального взгляда с безжизненного лица своего сына.
Вблизи стоял разведчик в задумчивой позе, опираясь на свое роковое оружие мести. Таменунд, поддерживаемый старейшинами своего племени, сидел на возвышении, откуда мог смотреть на безмолвное, печальное собрание.
В стороне от толпы стоял воин в чужестранной форме; за ним — его боевой конь, находившийся в центре всадников, очевидно приготовившихся отправиться в далекое путешествие. По одежде воина видно было, что он занимал важное место при губернаторе Канады. По-видимому, он явился слишком поздно, чтобы исполнить данное ему поручение — примирить пылких противников, — и теперь присутствовал молчаливым свидетелем при последствиях битвы, которую ему не удалось предотвратить.