Последний Конунг

Нам оставалось только ждать и надеяться, что какой-нибудь из якорей за что-нибудь зацепится и задержит нас. Но – тщетные надежды. Глубокий провал между двумя большими волнами – и мы почувствовали, как киль корабля ударился о песок. Прошло несколько мгновений, и судно опять содрогнулось, хотя на этот раз провал между волнами был не такой глубокий. Даже самому зеленому новичку на корабле было понятно, что посудину нашу тащит на мелководье. Ветер и волны подталкивали судно вперед, и вскоре удары днища по морскому дну уже не прерывались. Мастера-корабелы могли гордиться этим рыбачьим судном. Его обшивка все еще не пропускала воды, но ни одно судно не сможет выдерживать такие удары вечно. Ветер не утихал, и каждая волна относила корабль на шажок дальше – к его могиле.

Прошло немного времени – и палуба накренилась столь круто, что нам пришлось цепляться за снасти, чтобы не соскользнуть в море. Судно было на полпути к смерти. Даже если остов останется цел, его затянут зыбучие пески так, что оно зароется в них и обшивка его сгниет. Кормчий, чья жизнь зависела от судна, наконец, осознал, что пески никогда не выпустят его.

– Покинуть корабль! – крикнул он, скорбно возвысив голос, чтобы его не заглушило ворчание волн, метавшихся вокруг.

Пока буря обрушивалась на нас, наше вспомогательное судно – десятивесельная лодка – шло за кормой на прочной бечеве, но когда корабль ударился о песок, легкую лодку развернуло волнами, канат разорвался, и ее унесло. Остался один лишь челнок с квадратными носом и кормой, неуклюжий и тяжелый, пригодный только для закрытых вод. Корабельщики прорубили топором низкий фальшборт и в этот проруб столкнули челнок на воду. Едва он соскользнул за борт и коснулся воды, как гребень набежавшей волны накрыл его, наполовину залив водой. Мореходы, толкаясь и теснясь, полезли через борт.

Кормчий остался; наверное, никак не мог собраться с духом и бросить свой корабль. Он заметил, что я мешкаю там, куда забрался – а уцепился я за растяжку мачты на самом высоком месте корабля и потому не скатился по накренившейся палубе. Он, видимо, решил, что я так испуган, что не могу пошевелиться, и застрял там, остолбенев от ужаса.

– Идите же, отче! – крикнул он, кивая головой. – Лодка – ваша единственная надежда!

Я еще раз взглянул на пререкающихся корабельщиков и усомнился в правоте его слов. Подобрав подол коричневой священнической рясы, я подоткнул ее под веревку, которой был препоясан, дождался гребня очередной волны, и – только меня и видел кормчий, вернее, видел он мои руки и голые ноги, когда я прыгнул за борт в море.

Вода оказалась удивительно теплой. Я погрузился в нее с головой, потом волны закрутили меня. Я заглотнул морской воды, и песок заскрипел у меня на зубах. Я выплюнул воду, вынырнул на поверхность, огляделся, чтобы определить, где берег, и поплыл к нему. Снова волна накрыла меня с головой и потащила ко дну, но я плыл под водой, стараясь не потерять направления. Следующая волна перевернула меня вверх тормашками, и я растерялся. Вынырнув на поверхность, я крепко сжал веки, чтобы очистить зрение, и глаза защипало от соли. Я вновь огляделся, пытаясь найти берег, и заметил челнок с доведенными до отчаяния людьми. Четверо неровно взмахивали веслами, остальные что было сил вычерпывали воду, но их лодчонка слишком глубоко сидела. И в то время, как я смотрел на них, взметнувшаяся волна подняла челнок, подержала его мгновение, а затем небрежно перевернула через нос и швырнула людей в воду. Большинство из них, я был уверен, плавать не умели.

Я угрюмо боролся за жизнь, вспоминая свою жизнь в Исландии, где я участвовал в играх на воде, когда, купаясь, молодые люди боролись, и победитель удерживал своего противника под водой, пока тот, задыхаясь, не попросит пощады. Я помнил, как следует задерживать дыхание, и потому не пугался, когда волны обрушивались на меня, пытаясь задушить, но раз за разом подносили все ближе к берегу. Я старый человек, предостерегал я себя, и я должен беречь свои скудные силы, как скареда – монету. Мне бы только удержаться на воде, а море само доставит меня к берегу. Когда бы Ньерд и его слуги-волны хотели утопить меня, они давно бы уже это сделали.

Я уже был готов отказаться от борьбы, как вдруг две руки самым болезненным образом ухватили меня под плечи и вытащили на берег, на пологую отмель. Потом руки резко выпустили меня, и я уткнулся лицом в сырой песок, а мой спаситель произнес на франкском языке весьма грубо:

– Что за дерьмо! Вот попался никому не нужный монах.

И в этот миг глаза мои сомкнулись, и я погрузился в туман изнеможения.

Разбудил меня голос, звучавший добрее. Кто-то перевернул меня на спину, и я почувствовал мокрую рясу, прилипшую к моему телу.

– Надо бы найти тебе сухую одежду, брат. Добрый Бог спас тебя из моря не для того, чтобы ты помер от лихорадки.

Я увидел взволнованное лицо маленького жилистого человека, стоящего на коленях рядом со мной. На нем была монашеская одежда – черный плащ поверх белой рясы, и у него была тонзура. Даже в состоянии полного изнеможения я задумался, к какому монашескому ордену он принадлежит и как он оказался здесь, на продуваемом ветром берегу, вблизи которого погиб корабль.

– Ну-ка, попытайся встать, – говорил он. – Кто-нибудь поблизости даст нам кров.

Он подсунул под меня руку и помог мне сесть. Потом поставил меня на ноги. Я стоял, покачиваясь. У меня было такое ощущение, будто меня били толстым кожаным ремнем. Я огляделся. Позади волны все еще грохотали и обрушивались на берег, и в отдаленье я увидел останки нашего корабля. Теперь он прочно и надежно сидел на мели, накреняясь набок. Единственная мачта переломилась и упала за борт. Ближе, на мелководье, перевернутый челнок мотался взад и вперед на бурунах. Время от времени гребень высокой волны накрывал лодчонку, и она беспомощно кружилась. У берега спиной к нам по колено в воде стояла ватага людей – с дюжину мужчин. Одни пристально смотрели на лодчонку, другие – на волны, набегающие на берег.

– Просить у них помощи нет смысла, – заметил мой собеседник.

Потом я заметил два тела, лежащие на песке, неподалеку от следивших за морем. И подумал, что это тела корабельщиков с рыбацкого судна, утонувших, когда перевернулся челнок. Когда я видел их в последний раз, они были одеты. Теперь же раздеты догола.

– Стервятники. Грабят корабли, потерпевшие бедствие. Бессердечные люди, – посетовал мой собеседник. – Это самое опасное место побережья. Ваш корабль не первый попал сюда и затонул. – Он бережно повернул меня и помогал мне, так что я смог доковылять до далекой линии утесов.

Какой-то рыбак сжалился над нами. У него была маленькая хижина, пристроенная к подножью утеса, где он хранил сети и прочую рыбацкую утварь. На угольях костерка он разогрел похлебку из полукопченой рыбы и лука и накормил нас. Я сидел на груде мешков, меня била дрожь. Скоро здесь пройдет повозка, говорил он, возчик – его родственник, он проезжает здесь каждый день, он отвезет нас в город. Там нам поможет священник из церкви. Слушая его, я обнаружил, что понимаю его речь – это был франкский язык, хотя и с примесью моего родного норвежского, а еще в нем звучали слова, которые я слышал, живя в Англии. Со спутником же своим я разговаривал на латыни.

– Где я? – спросил я у рыбака.

Он удивился.

– В Понтье, ясное дело. На земле герцога Ги. По закону, мне следовало бы отвезти вас в его замок в Борене и передать ему как потерпевших кораблекрушение. Все, что смыто в море, по праву принадлежит герцогу. Таково установление об останках кораблей и грузов. Но меня за это не поблагодарят, теперь, после того, что у нас случилось с этим англичанином. С тем самым, что теперь влез на трон, не имея на то прав.

Несомненно, сам Один приложил руку к этому кораблекрушению. Похлебка согревала меня, силы возвращались в мое тело.