Последний конвой

В шесть вечера звякнул рельс. Подъем! Для кого звонили, если все давным-давно на ногах? Кто четыре часа поспал, а кто всего два. Жарко!

Подошел Франсуа, довольный как слон, угостил сигаретой и похвастался новой фарой. Оказалось, выпросил у «Самого». Надо же, не побоялся к Эмиссару пойти и «настучать» на этого жмота и крохобора коменданта.

Михаил к Родиону Сергеевичу ни за что не пошел бы, в крайнем случае, отправил бы Иваныча. Он — мужик серьезный, внушающий уважение и расположение. У такого Эмиссар сам спросит, — «а не нужно ли чего?» А Михаил в свои двадцать три года выглядит как подросток. Ростом не вышел, худой — кожа да кости. Если бы не Иваныч, ни за что бы в экспедицию не попал.

Однако взяли, — «за врожденную любовь к технике и мастерство вождения». А как ему не быть, мастерству, если с шестнадцати лет за баранкой. Батя на своем тральщике в море, а дома жрать нечего.

А водилам, между прочим, спецовка положена, талоны на муку дают, солонину из тюленя. А главное — сигареты выдают ежедневно. Это ходовой товар, всегда обменять можно. Да хоть у того же Иваныча — на патроны, тушенку или шоколад для младшей сестренки. Малая она еще, ничего не понимает, а сладкое любит. Только сахар нынче очень дорого стоит. Его еще попробуй достань, только у «перекупов» на базаре и водится…

Патроны для «Калаша», так вообще универсальный товар в эмигрантских гетто. Оружие в каждой семье есть. А как без него? Времена такие, что без автомата в доме не выжить. А в Метрополии с оружием открыто ходить запрещается, разрешение на ношение нужно получать от властей. «Городовые» для острастки могут в кутузку на пару дней закрыть. Потом выпустят, конечно, и даже ствол вернут, но патроны, изъятые при задержании, могут прикарманить. Плечами пожмут, и скажут: «Так и було. Шагай паря, пока ноги ходють и ветер без камней».

Вот и получается, что смысла их копить, никакого нет, потому как «обрез» у Мишки не был официально зарегистрирован, и по малолетству никто ему разрешения не давал.

Подошел Иваныч, что-то бормочет под нос.

— Иваныч, ты чего? — спросил Михаил.

Тот смеется.

— Песенку напеваю.

— А что за песня? — удивился Михаил.

— Про Африку.

Михаил озадаченно замолкает.

В Африке акулы,

В Африке гориллы,

В Африке большие злые крокодилы,

Будут вас кусать,

Бить и обижать,

Не ходите дети в Африку гулять.

Откуда в пустыне акулы? И кто такие «гориллы?» Наверное, мутанты новой волны…

Жара все-таки немного начала спадать, Михаил взглянул на массивный градусник, прикрученный к бензовозу. Точно, снизилась на пару градусов. И все-равно слишком много.

Сорок шесть в тени, да это же с ума сойти можно!

Проклятая жара! Проклятая Африка!

* * *

После ужина на построение личного состава даже комендант и врачиха пришли. Эмиссар речь толкнул. Диспозиция такова: за ночь проехали триста километров, впереди еще черт-те сколько.

От нападения «падальщиков» кое-как отбились, жару перетерпели, техника на ходу, настроение бодрое, жратва есть, вода тоже. Впереди ночь, а значит, нас ждет большой переход. И все в таком же духе. Во имя человечества! Ура! Ура! Ура! А теперь сворачиваем лагерь, все свое берем с собой, по машинам и вперед!

Михаил послушал Эмиссара, хмыкнул многозначительно, с импровизированной трибуны в виде пустого ящика от патронов оно звучит красиво и многообещающе. А на деле? Жара усиливается с расстоянием от океана. Машины еле-еле ползут по песку. Надолго их хватит без запчастей? Взяли с собой столько, сколько смогли увезти. Горючего и воды пока хватает, но при столь бешеном расходе через пару дней и то и другое иссякнет. Что тогда? Пойдем дальше пешком и волокуши с грузом на себе потащим? Как бурлаки на Волге?

А-а, ладно, не мое это дело — думать. Мое — баранку крутить.

Чекист, сука, ничего не сказал. А ведь должен был. Это его, гребаного политрука, задача поддерживать наш боевой дух. А он, этот самый «дух», конкретно так проседает под воздействием температуры. И чем дальше от океана, тем сильнее проседает. Даже у него самого возникают мысли, — «а не повернуть ли взад, пока не слишком далеко отъехали от побережья?»

— Иваныч, ты хотя бы немного поспал днем? — спросил Михаил, — может, я за руль? А ты на лежанку давай, покемарь чуток.

— Подремал, не переживай, — щербато улыбнулся Иваныч, — много ли мне, старику надо? Ничего, порулю пока, не переживай Малой.

Тем временем в спешном порядке разбирали лагерь. Перетаскали школьные маты, зацепили тросами за рым-болты и выдернули металлические профили балок перекрытий, закинули в кузов. Смотали брезент, погрузили туда же. Мелочевку закидывали в ящики, почти не глядя. Погрузили экскаватор, закатив по наклонному пандусу. Мобильную кухню прицепили к бортовому Уралу, итальяшка все возился, что-то подвязывал, укреплял, дабы не отвалилось и не сгинуло по дороге.

Зарычали, прогреваясь, первые движки. «Фашисты» собрали сигнальные мины с внешней стороны насыпи, погрузили в ящики и тоже закинули в кузова тягачей. Лагерь исчезал на глазах, превращаясь в то, чем и был до прибытия конвоя, — небольшой клочок пустыни с пологим барханом.

Забрались в кабину. Ох, и жара! Проветривай, не проветривай, а в кабине натуральная доменная печь. На лбу мгновенно выступила испарина. Одежда, которую они с Иванычем старательно намочили перед дорогой, уже почти вся высохла. Сиденье накалилось, задницу печет невыносимо!

Пришлось накидать ветоши, побрызгать на нее остатками дождевой воды. На спинку сиденья Михаил повесил мокрый кусок брезентухи. Теперь хоть как-то усидеть можно. Движок заревел, пустил к небу черные клубы дыма. Иваныч показывает большой палец.

Все отлично, можно отправляться. Дружный гул сигналов множества автомобилей. Трогаемся.

Вперед! Во имя человечества!

Глава 3 Лидия

Не знаю даже толком с чего начать. Для себя я твердо решила вести записи в экспедиции, так что хочешь, не хочешь, а придется начинать. Что из этого получится, дневник, мемуары, или путевые заметки, сама еще не знаю. Через много-много лет, когда я стану бодрой седой старушенцией, обзаведусь внуками и собственной квартиркой в Столице Метрополии, будет очень интересно полистать пожелтевшие от времени страницы, вспомнить давно ушедшие события, забытые приключения, стертые временем лица, мысли и переживания. Возможно, тогда я соберусь с силами, и доведу их до ума и публикации. Если к тому времени еще будут существовать издательства и печатные станки.