Последний Лель
Шрифт:
— Ин ладно, давай полтинник, скажу…
— Дам, собачий сын, говори!..
— Дашь?
— Дам!..
— Дашь?
— Дам, ей-богу же, завтра дам и за заливухой пущу…
— Ну тогда, Иван Палыч, хорошенько слушай.
— Ну, — пригнулся к Сенькину уху Иван Палыч.
— Нужна еще для этого дела — кошка…
— Ну, это уж ты врешь, Сенька, какую там тебе тут, на позиции, кошку, тут и котенка-то не достанешь…
— Вот теперь и подумай, а к завтрему с вас полтинник… дозвольте!..
— Выкусишь!
Иван Палыч повернулся на другой бок и скоро захрапел, а Сенька долго
На другой день, когда рассвело и косой лучик нас на ноги поднял, Иван Палыч никакого полтинника Сеньке, конечно, не отдал, а только поднял Сеньку на смех.
— Кошка кошке розь, — сказал Пенкин Иван Палычу, — одна кошка мышей ловит, другая кошка ведро достает…
— А ведь и в самом деле, Прохор Акимыч, — говорит, приподнявши брови, Иван Палыч… — А? Что ты тут скажешь?..
— Ну, вот то-то и дело, у Сенькиной кошки железные ножки…
— Доганулся, Сенька, знаю. Получай полтинник!..
В это время пришла смена из Акулькиной дырки, из наблюдательного против плавучки, куда время от времени Иван Палыч, чтоб не было очень заметно, что он своих однодеревенцев бережет, назначал кого-нибудь из чертухинцев. Смотрим мы, лица у Голубков сильно помяты, губы трясутся, бороды скомканы и словно заворочены в рот…
— Что, Голубки? — спрашивает Иван Палыч, ничего еще не подозревая.
— Одного Голубка ястреб склевал, перушек даже не оставил…
Мы перекрестились. История эта стала знакомая: шли неосторожно с поста, подшумели, немец с этого чертова поплавка услыхал и из миномета мину пустил. Говори — вечная память!..
Иван Палыч не нашелся даже что и сказать, снял только фуражку и крест на лоб положил.
— Разнесло?..
— Искали-искали, лоскутинки нету нигде: схоронил, только креста не поставил!
— Ну, Иван Палыч, на твой полтинник назад, — отрубил Сенька, соскочивши с места как кошка, — пойдем к командиру…
Иван Палыч взял полтинник, положил его почему-то на стол, а не в карман и сказал:
— Верно, Семен Семеныч, пойдем: может, что и надумаем… А? — обернулся он недоверчиво к Пенкину…
Пенкин молчал, сурово нахмуривши брови и заломивши на затылок картуз…
…Зайчику Сенькин план пришелся очень по духу; сперва он сидел и словно не слушал, глядя поверх Иван Палыча куда-то в темный, завешенный паутиною угол, думая будто о чем-то давнишнем, чему никак не мог найти разрешенья, отчего на чистом белом лбу у него пролегла горько изогнутая, еле заметная черточка крест-накрест, когда же Сенька все рассказал про кошку с железной ножкой, про то, как он служил на Волге перевозчиком и как им хозяин дорожил за большую сноровку и знание дела, несмотря на то что Сенька любил заливать, — одним словом, сразу про всю свою жизнь и ту удивительную затею, которая ему спать не дает, — у Зайчика глаза прояснели.
Поглядел он на Сеньку, будто только что разглядел, а допрежде и не видел. Сенька же Зайчику смотрит в глаза, а Иван Палыч засел в стороне и водит своими усами, как таракан из щели.
— Ты, Сенька, — герой! — сказал Зайчик, поглядевши в сторону Иван Палыча… — Сегодня же пойду к артиллеристам и
посоветуюсь с ними…— Узнайте, ваш-высок, а я за всякое время, — застенчиво, не похоже на Сеньку, проговорил он, поднимаясь со скамейки и делая знак Иван Палычу.
— Только не забудьте, ваш-высок, заливухи еще, сами знаете: осень, вода!..
Сенькин план был очень простой: надо было плот сколотить или что-то вроде корыта, которое бы могло поднять на воде пуда два или три, корыто это привязать на веревку, веревку утвердить на остро отточенную кошку, чтобы сразу лапами врезалась в дно и в песке закрепилась, к корыту приделать круто поставленный руль, так чтобы в него било теченье и относило корыто с пироксилиновой бомбой к берегу немцев, — такое устройство часто увидишь еще и теперь на Волге на большом перевозе: баржа на канате ходит сама, хочешь — на тот берег, хочешь — на этот, как руль у баржи повернешь, туда ее волной и погонит…
Как только Иван Палыч с Сенькой ушли, Зайчик тоже заторопился, почти вслед им вышел из блиндажа и, размахивая руками, пошел по ходам сообщения на батарею, с которой так неудачно стреляли по островку.
Офицер, который командовал ею, был еще совсем молодой человек, слушал он Зайчика, покусывая розовую безусую губку, а когда Зайчик кончил, восторженно начал крутиться из угла в угол по крошечному блиндажу, заложивши за спину руки…
— У вас есть человек, кто эту кошку закинет?..
— Есть, он все это и придумал…
— А ведь знаете, подпоручик, из этого должен бы выйти очень немалый эффект: едва ли мы сковырнем немца с этого островка, но что мы его испугаем, так это как пить дать, все будет зависеть, по моему мнению, от того, есть ли у немца на острову огневые припасы иль нет… Если есть… тогда… — Юноша обеими руками показал, как немцы полетят кверху на воздух.
— Ну, а если припасы найдутся, они ведь на них не скупятся, минометных бомб на острову, я думаю, пропасть: три ночи стояла луна, мы очень хорошо следили за лодкой — никакого намека…
— Я думаю тоже, что они в первый же день завалили весь остров этим добром… Тогда!.. — Юноша опять всплеснул кверху руками.
— Давайте попробуем и без всяких реляций…
— Да нет, я и не думаю, бомбу мы сами сготовим… я думаю для этого газовый баллон подыскать…
— Ну, а мы тогда будем сегодня же сколачивать плот и закидывать кошку…
— Давайте, давайте — без дела ведь скучно, целый день только и знаешь что спать…
Зайчик поднялся и пожелал артиллеристу успеха…
— Какие солдаты, однако, у нас молодцы, — говорит Зайчику юноша, — и отчего неладиха такая?..
— Сам черт не поймет!..
Зайчик пожал ему руку и вышел…
…У нас закипела работа, каждый хотел что-нибудь сделать, тот тащит бревно, тот волочит доску, которою выломил в нарах, всем пришелся по вкусу Сенькин задор.
Пенкин с утра ушел с ним в кузницу в нестроевую команду, где до обеда они сварганили кошку.
— Ну-ка, попробуй, какие у этого котика лапки, — сказал Сенька, когда они с Пенкиным вошли, а Иван Палыч недоверчиво их оглядел: дескать, хватили наверно, ну тут и делу конец. Но не только Пенкин, но и Сенька был ни в одном глазу.