Последний магнат

— Вождям такое знакомо, — заметил Бриммер. — И профсоюзным, и тем более военным.

— Вот мне и пришлось выбрать позицию в этой истории с гильдией. Там налицо попытка взять власть, а я намерен давать сценаристам только деньги.

— Некоторым вы даете слишком мало. Тридцать долларов в неделю.

— Это кому же? — удивился Стар.

— Тем, кого вы считаете легко заменяемым товаром.

— У меня таких нет.

— Есть, и именно у вас, — настаивал Бриммер. — В отделе короткометражек двое получают по тридцать долларов в неделю.

— Кто?

— Некто Рэнсом и некто О’Брайан.

Мы со Старом улыбнулись.

— Это не сценаристы, — ответил он. — Это родня отца Сесилии.

— На других студиях тоже таких немало, — настаивал Бриммер.

Стар налил себе в чайную ложку какого-то лекарства из склянки.

— Что такое «шпик»?

— «Шпик»? Штрейкбрехер или тайный агент компании.

— Так я и думал, — кивнул Стар. — Здесь есть писатель с жалованьем в полторы тысячи, который в студийном кафе бормочет «шпик!» за стулом каждого из сценаристов. Жаль, они пугаются до смерти, а то было бы забавно.

— Посмотреть бы, — улыбнулся Бриммер.

— Хотите — приходите, проведете со мной день на студии, — предложил Стар.

Бриммер искренне рассмеялся.

— Нет, мистер Стар. Впрочем, не сомневаюсь, что получил бы массу впечатлений: говорят, во всех западных штатах не сыскать другого, кто работал бы так неутомимо и плодотворно, как вы. Жаль отказываться от такой чести, однако ничего не поделаешь.

Стар взглянул на меня.

— Мне нравится ваш друг. Он безумен, но мне нравится. — Он пристальнее вгляделся в Бриммера. — Вы коренной американец?

— Да, не в первом поколении.

— И все похожи на вас?

— Отец был священник-баптист.

— Нет, я об убеждениях — много ли среди вас красных. Хотел бы я посмотреть на того еврея, который думал сгубить завод Форда. Как его…

— Франкенстин?

— Он самый. Наверняка в эти идеалы кое-кто верит.

— И даже многие, — сухо отозвался Бриммер.

— Но не вы?

По лицу Бриммера скользнула тень раздражения.

— И я тоже.

— Ну уж нет. Может, вы в них и верили, но давно.

— Не исключено, что как раз наоборот, — пожал плечами Бриммер. — В глубине души вы знаете, что я прав.

— Нет, — возразил Стар. — Все это бред и вздор.

— …вы говорите себе «он прав», однако считаете, что система вас переживет.

— Неужто вы собираетесь свергнуть правительство?

— Нет, мистер Стар. Мы думаем, это сделаете вы.

Они задирали друг друга, обмениваясь мелкими колкостями, как порой свойственно мужчинам. У женщин такое выливается в беспощадную битву, но и за мужчинами наблюдать тревожно: никогда не знаешь, чем кончится. Приятных ассоциаций декорированному залу это не обещало, поэтому я вывела спорщиков в наш золотисто-желтый калифорнийский сад.

Несмотря на август, омытая дождевателями лужайка сияла весенней свежестью — Бриммер воззрился на нее чуть ли не со стоном. За пределами комнаты он оказался широкоплечим и высоким — на несколько дюймов выше, чем я думала, — и напомнил мне Супермена, когда тот снимает очки. Привлекателен он был настолько, насколько это под силу мужчине, не заботящемуся об успехе у женщин.

Мы по очереди сыграли в пинг-понг — ракеткой Бриммер владел прилично. Я услышала, как в дом вошел отец с ненавистным «Малышка, ты устала за день» на устах и тут же замолк, вспомнив, что мы не разговариваем. Было полшестого, моя машина стояла у крыльца, и я предложила поужинать в «Трокадеро».

Глядя на Бриммера, я живо вспомнила священника, отца О’Ни — как в Нью-Йорке он перевернул воротничок задом наперед и отправился со мной и отцом смотреть русский балет. Коммунист явно чувствовал себя не в своей тарелке, и когда Берни — фотограф, по обыкновению, выжидающий дичь покрупнее, — подошел к нам, Бриммер взглянул совсем затравленно. Жаль, что Стар отправил Берни восвояси: от снимка я бы не отказалась.

К моему удивлению, Стар выпил три коктейля подряд.

— Теперь ясно, что в любви вам не повезло, — заметила я.

— С чего вы взяли, Сесилия?

— Коктейли.

— Я же не пью. Желудок слабый, я в жизни не напивался.

— …два, три, — пересчитала я.

— Не заметил. Даже вкуса не почувствовал. Так и знал, что-то не то.

Его взгляд остекленел, сделался чуть ли не безумным — но лишь на миг.

— А у меня первый глоток за неделю, — поддержал беседу Бриммер. — Отпьянствовал свое на флоте.

Стар вновь поглядел остекленело, по-дурацки мне подмигнул и заявил:

— Промывал мозги морякам, сукин сын.

Бриммер, сбитый с толку, по-видимому, решил принять выпад за часть вечерней программы и слабо улыбнулся. Стар тоже ответил улыбкой — и я, с облегчением рассудив, что все идет в согласии с великой американской традицией, попыталась взять беседу в свои руки, однако Стар вдруг пришел в себя.

— Вот вам типичный пример, — отчетливо сказал он Бриммеру. — Лучший голливудский режиссер, в работу которого я не вмешиваюсь, то и дело норовит вставить в картину то педераста, то еще что-нибудь оскорбительное для публики. Впечатывает как водяной знак в купюру — не вырежешь. И каждый раз католический «Легион благопристойности» подступает на шаг ближе, приходится жертвовать частью хорошего фильма.

— Типичная организационная проблема, — согласился Бриммер.

— Именно. Бесконечная борьба. А теперь этот режиссер мне заявляет: дескать, у них есть режиссерская гильдия и мне не позволят угнетать бедных. Вот чем вы вредите.

— Мы здесь напрямую не замешаны, — улыбнулся Бриммер. — На режиссеров не очень-то повлияешь.

— Режиссеры всегда были мои друзья, — гордо сообщил Стар. Так, наверное, Эдуард Седьмой хвастался тем, что вращается в лучшем европейском обществе. — Хотя кое-кто меня и возненавидел. С появлением звука я стал брать режиссеров из театров — всем пришлось из кожи вон лезть и заново учиться, мне этого так и не простили. Тогда же мы привезли сюда целую орду сценаристов; я их считал славными парнями, пока они не сделались поголовно красными.

Вошел Гэри Купер и сел в углу со свитой, члены которой ловили каждый его вздох и, судя по всему, преспокойно жили на его средства. Женщина у дальней стены обернулась — я узнала Кэрол Ломбард. Что ж, по крайней мере Бриммер насмотрится на знаменитостей.

Стар заказал порцию виски с содовой, тут же вторую, а съел только несколько ложек супа. Зато нес ужасающий вздор о том, что вокруг одни бездельники, на которых ему, мол, плевать, потому что он при деньгах, — обычная тема для отца с приятелями. Стар, видимо, понял, что при посторонних такое звучит дико — может, раньше он таких бесед и не слышал, — во всяком случае, он замолк и выпил крепкого кофе. Я любила Стара несмотря ни на какие речи, но страшно было подумать, что в памяти Бриммера он останется именно таким. Мне хотелось, чтобы Бриммер увидел его виртуозом своего дела, а вместо этого Стар изображал из себя злобного надзирателя, причем до такой степени бездарно, что сам же первый закричал бы «халтура!», случись ему увидеть всю сцену на экране.