Последний маршал

— Эдик, он же тебя засадит на рогатину! — сообразила догадливая Магаданша, с беспокойством наблюдая за игрой.

— Пошла вон, чувырла!

— Эдик, хватит! Иди спать!

Люська видела, что, засадив Эдика на рогатину, Волоха заставит его расплачиваться чем-нибудь неисполнимым, но оторвать Лапшина от стола не могла.

Безрукий давно уже храпел на печке. За полночь перевалило. Малек и Магаданша не отходили от игроков, следя за ними. Под низким абажуром плавали сизые клубы дыма, не выветриваясь, хотя все окна были нараспашку. Эдик проиграл свой джип, оставшийся в Москве. Он был ободран как липка, пьян в дугу, взбешен и горел желанием продолжать игру если не для того, чтобы отыграться, то хотя бы раскумекать, каким же образом Волоха подрезал ему бороду. Тогда он мог бы, не теряя достоинства, объявить проигрыш недействительным, кинуть карты на бочку со словами:

«Ваш номер старый!»

— Одолжи мне десять тысяч баксов, — небрежно махнув рукой в сторону Волохи, заплетающимся языком произнес он.

Но Волоха отрицательно покачал головой.

— Как нет? — взбесился Лапшин. — Я не пацан, чтобы тебе в трубу кукарекать! Чего ты хочешь?

— Играю на золотой дукат, — блеснув глазами, сказал Волоха.

— На что?

— На ту бабу!

— Я тебе сказал!.. — Эдик в ярости пнул бочонок. — Хозяин приказал, ни-ни!.. Чтоб волос не упал!..

— Как хочешь, — пожал плечами Волоха, делая вид, что собирается ложиться спать.

— Да что ты жмешься? — насела Магаданша на Эдика. — Не шоколадная, за раз от нее не убудет. Ты же ее не под трамвай кладешь.

Эдик колебался. Каким бы пьяным он ни прикидывался, а свою выгоду соображал, тем более что еще неизвестно, какая мысль завтра тюкнет заказчику в голову. А опыт жизни подсказывал, что, как правило, если в один день с клиента велят пылинки сдувать, то в другой день прикажут поставить ему на пузо раскаленный утюг. И в этом случае жаться из-за какой-то бабы смешно и глупо.

— Сядь и нишкни! — бубнил Лапшин, мрачно глядя на Волоху. — На бабу играть нельзя. Дай мне отыграться, поверь в долг.

— Ты не мычи, как Брежнев на трибуне. Играешь или нет?

— Нет!

— Баш на баш? Бабу в обмен на все?

— Эдик, соглашайся! — дернула его за рукав Магаданша.

Малек смотрел то на Волоху, то на Лапшина и замирал от восторга. Такой классной игры он еще не видел.

— Нет! — мотал головой Эдик.

— Если я выиграю бабу, ты заберешь обратно все!

— Эдик, давай! Давай соглашайся! — зудела над ухом Люська.

— А если я выиграю? На хрен мне баба?

Волоха усмехнулся. Не выиграешь, подумал он, не надейся!

— Если выиграешь, то получишь все свое и это. — Он кинул на кон ключи от своего «БМВ».

— Я тасую! — предупредил Эдик.

— Идет.

Эдик тасовал долго и тщательно, не надеясь на выигрыш, но рассчитывая оттянуть время. Вот если бы в этот самый момент позвонил заказчик!.. Тогда игру можно было бы отменить. Разменять долг на бабу было соблазнительно и невероятно просто, и от этой простоты Лапшину становилось не по себе.

Малек и Магаданша не дышали, усевшись на пол по обе стороны стола и не сводя глаз с рук игроков. Последний сеанс тянулся долго, как шахматная партия. Ни звука не раздавалось ни с чьей стороны. Наконец все решилось.

— На, забирай! — сказал Волоха, придвигая к Эдику кучу проигранного Лапшиным барахла.

Эдик тупо смотрел на кучу движимого имущества, в которой бумажки переплетались с кожей и золотыми цепочками.

Волоха выиграл. Вернув Эдику обещанное, он встал и потянулся, сыто улыбаясь. Малек и Магаданша по-прежнему не проронили ни звука, ожидая развязки. Волоха пошел к лестнице и сделал несколько шагов вверх по ступенькам. Малек заерзал — ему вдруг захотелось присоединиться к нему, но, раз все молчали, и он молчал.

Эдик сунул руку в кучу барахла, лежащего перед ним, нащупал рукоятку пистолета, поднял его, стряхнув на пол побрякушки, которые со стуком раскатились по углам, и почти не целясь выстрелил в Волоху. Колени Волохи подкосились, он скатился с лестницы, попытался вскочить на ноги, но снова упал. Пуля попала ему выше колена и прошла насквозь, не задев кости и оцарапав другую ногу.

На улице хором дико взвыли собаки. Безрукий перестал храпеть и заворчал на своей печке. Лапшин молча сидел, уронив голову на руки, пока Магаданша и Малек выхаживали раненого. Волоху перетащили на кушетку, уложили, и Люська умело и тщательно обработала рану, уколола антибиотик и наложила повязки. Волоха кусал губы до крови, но не стонал.

— Тебе попить принести? — жалостливо спросила Люська, глядя на него, но он только перевернулся лицом к стенке.

«Убью его… рано или поздно, убью!» — думал он, плача без слез.

Через некоторое время он ослабел и забылся, мучаясь в кошмарном сне.

Постепенно все стихло. Заткнулись собаки, Магаданша замыла кровь на полу и легла спать. Цой сидел на стреме возле дверей мансардочки, и до Эдика доносился то и дело скрип его стула. Стонал и метался во сне раненый Волоха, мешая Эдику сосредоточиться и уснуть. Укладываясь спать, он думал, что уснет как убитый, но хмель вдруг быстро прошел и сна не было ни в одном глазу. Он лежал, вглядываясь в темноту и слушая подозрительные шорохи, доносящиеся сверху, — то ли это кошки бродят по дому, то ли ходит по мансарде их подопечная.

Промучившись так с полчаса, Эдик встал и оделся. Тихо отправился вверх по лестнице. Малек спал сладким сном, развалясь в гнилом кресле-качалке, выкинутом кем-то из дачников. Эдик хотел разбудить его, но что-то его удержало. Вместо этого он толкнул заскрипевшую дверь и вошел в мансардочку, стараясь не потревожить спящего корейца.

Нащупав на стене выключатель, он зажег свет. Под потолком вспыхнула тусклая шестидесятиваттная лампочка, висящая на голом шнуре, и осветила убогую обстановку комнатушки. Женщина уже не спала. Она сидела на кровати, прислонившись спиной к стене, сжавшись в комочек, и смотрела на Эдика широко раскрытыми глазами. Рядом с ней, на кровати, пригревшись, спали и мурлыкали сквозь сон две кошки — это было их место, и они не понимали, с какой стати оно занято.

Татьяна проснулась от выстрела. Она и до этого просыпалась несколько раз, открывала глаза, обводила взглядом комнатку, но затуманенный снотворным ум воспринимал окружающее в фантастическом свете: низкие потолки казались ей то потолком тюремной камеры, в которой она живет вместе со своим мужем, то крышкой гроба. Лай собак превращался в крик африканских шакалов, выгоревшие желтенькие обои на стенах расстилались саванной.

Она вскочила и села на кровати. Хотя окно и не было занавешено, в мансарде стояла плотная, непроглядная тьма, какая только бывает в деревне в безлунные ночи. Татьяна попыталась высвободить руки, но поняла, что они скованы наручниками за спиной. «Где я?» — с ужасом подумала она. И тут же вспомнила все: звонок от Турецкого, «Волгу» у проходной и пчелу, ужалившую в руку. «Сколько же я тут нахожусь? День, два? Чем они меня кололи, наркотиками? Кто стрелял?»

Вдруг ей показалось, что за ней приехала милиция, что сейчас там идет перестрелка и скоро ее освободят. Она вскочила и подбежала к двери и стояла, прислушиваясь к голосам и звукам, доносящимся снизу, пока не поняла, что никакой милиции не было, и даже выстрела, пожалуй, не было, а она приняла за выстрел грохот упавшего кресла.

Татьяна вернулась на кровать и просидела, прижавшись к стенке, очень долго. Отупевшая от снотворного голова не хотела думать, а подсовывала ей вместо мыслей похожие на галлюцинации образы-картинки. Вдруг ее напугали кошки, вылезшие, как ягуары, откуда-то из-под крыши, в щель в потолке, возле дымохода, и спрыгнувшие прямо на нее. В нормальном своем состоянии Татьяна бы обязательно взвизгнула, но теперь она продолжала сидеть молча и неподвижно, чем и вызвала доверие к себе со стороны этих мелких хищниц. Они улеглись рядом с ней и замурлыкали.