Последний мужчина

— Что ж, сделайте. Я опасаюсь даже спросить, зачем вам это. Но… но там, в убегающей памяти, ведь не только переживания! — вдруг воскликнул Сергей. — Там… там… и цветы, и шелест волн, и майский ветерок. Желанная женщина… там… любовь, дочка… её письма…

— Верно! Но и лопнувшая рамка портрета, желтеющие детские фотографии, содранные обои… бац, и тебя уже нет! Последним растает красный зонт. Вспомнил, что остаётся жить после пятнадцати пар обуви? Память, как и жизнь, которая так очевидна, обманув, уносится в небытие. Благополучие, уют, тепло… всё прахом. А ты — Модильяни, Модильяни… семья… Набоков… театр… Твои слова. Подчеркиваю, слова! Поэтому стерегись! Сжимая времена, убирая неприятные промежутки, в моей власти убить и пережитое. Превратить жизнь в точку! Видишь, как сходятся наши мысли? Как упомянутые тобой параллели! Ведь что такое точка во Вселенной? Ничто! Да отливка пуговичника — целый мир в сравнении с нею!

Сергей опять вздрогнул и опустил голову. «Пуговичник, Пер Гюнт… Ибсен…» — мешанина в голове никак не вязалась с происходящим.

Гость внимательно глянул на него и вкрадчиво продолжил:

— Опять же, если человек из века в век становился бы лучше? Прекраснее, выше и чище. Для чего тогда Богу конец света? Не нужен. Люди шагают к идеалу! И твоя помощь уместна. Однако, — он ухмыльнулся, — конец света провозглашён библейскими пророками. Значит, человечество смердит всё больше и больше. Тогда Творца можно понять. Ведь наступит час, когда мрак покроет мир и зловоние поднимется до небес… Ну и ответь, к чему твои марания? Помощь бессмысленна. Лишь оттягивает конец. Счастливый конец, заметь. Воскресения. Как там у вас сказано? «И отрёт Господь всякую слезу»? Улавливаешь?

Ну как, — улыбка расплылась на лице гостя, — убедил? Не сомневаешься в моей помощи? В возможностях моих? Тогда к договору… — он поморщился, — к соглашению. Я дам всё, о чем грезил ты в книге, и не попрошу ничего взамен. Только не гаси желания своего…

Вдруг Сергей совершенно неожиданно для себя, будто кто-то, на секунду завладев сознанием, помутил его, произнёс:

— Тогда соедините время и действие для меня!

— Какие?

— Будущее и слово сегодняшнее.

— Чьё слово?

— Моё.

— Легко. Говори.

— К тебе, смотрящему на эти строки через десятилетия, обращаю взор и мысли, человек. Там, в иллюзии будущего, тебе покажутся несравненно лучшими времена, когда писались они, чем в которых течёт жизнь твоя. Не верь. Приглядись к своим близким. Вспомни мать и отца. Ты забыл и не знал их. Оглянись на окружение. Постарайся рассмотреть, как несчастливы они. А если не рассмотришь — не верь. Увидишь счастливых — не верь. Если же встретишь зовущих к нему — гони. Знай, счастья близким не даёшь ты. Окружение — друг другу. Человек сам кузнец своего несчастья. И ещё чьего-то, если просто жить. «Просто жить» значит одно — рваться в силках необходимости, обречённо смиряясь лишь к концу жизни, когда поздно сделать то единственное, для чего появляешься на земле. Необходимости, тобой же принятой. Как догма. От нас. Неправильных нас. И не можешь сбросить её с площадей будущего — точных подобий наших. Каждую минуту и каждый день проводя в поисках того, что определили кричащие как «нужное» тебе для «счастья». Как «необходимое». Средь этого зова почти невозможно стать сильным и шагнуть прочь.

Многое изменило время. Необходимость стала ещё привлекательней. Красивее. Броская обёртка уже не скрывает конфету, именуемую «погибель», а вызывающе требует брать, брать и потреблять. Не та красота, и не жизни вовсе. Всё дает манящее в опьянении, но не способно одно — отодвинуть утро расплаты. Как в заключении, в маленькой пустой камере при одинокой кровати, останавливает свой бег человек, понимая, что и стен достаточно, так и ты, приближая конец, неизбежно нащупаешь то, ради чего можно было бы замереть. Найдёшь единственнуюнеобходимость, столь нужную приходящему в себя. Необходимость отречения. И перестанешь брать. Пока хоть кто-то имеет меньшее. Когда откроются глаза и, шагнув в место, откуда смотрел на тебя единственный близкий, узнаешь, куда звал Его чистый голос. И чтоб услышать голос тот, нужны-то всего голые стены да одинокая кровать. Где последний становится первым. Так неужели только голых стен достоин ты, будущий мой потомок? Очнись, не дожидайся и строй. Ибо кто не успел, не увидел и не рассмотрел красный зонт на белом снегу, остается немощным до конца. Не свободным и радостным в благополучии и достатке, но видя, что одинок «и жалок, и нищ, и слеп, и наг». Встреча отчаяния больна неотвратимостью. И тогда неуёмная необходимость твоя, сбросив маску, в чудовищном облике уныния приходит за платой. На закате такой жизни. И вопиёт о заветной комнате с одинокой кроватью уже усталый человек. Другое увидел он — то, что мог получить давно и сполна. И давали, но отказывался. И протягивали, но отворачивался. И, плача от бессилия, просит вернуть молодость. Приглядись — все вокруг в слезах. И не было несчастнее таких в наше время. Не будет и впереди. Вот твоё будущее, потомок! Отвернись от криков и не растеряй. Строй, соверши подвиг! — Он замолчал.

— Это всё?

— Да.

— Я не сделаю того, что просишь.

— Почему?

— Ответу полтораста лет. Твой друг, Гоголь. Загляни в «Выбранные места», они ведь свои, эти места, у тебя? Не ошибся?

— Нет, не ошиблись.

— А вспомнил?

— Да.

— Выговорить сам такое не могу, потому попрошу произнесть… слова эти, — гость злобно усмехнулся.

Сергей сжал зубы и произнес:

— «Штука не в наших мараньях, но в том, что благодать Божья озаряет наш ум и заставляет его увидеть истину даже в мараньях». Только почему они причина отказа вашего?

— Чувствую подвох. Дружок твой тогда увернулся, сжёг. А что сейчас? Истины не вижу. Короче, нет, и точка.

— Ну вот. Хватило пару на свисток, — Сергей явно воспрянул духом. — Значит, не всегда и не всё соединяете. Не всякое время и не все события. И память иных не подвластна вам. А с другом моим вы ошиблись! Что до помощи… Не можете вы помогать людям. Иначе вся вера наша оказалась бы ложью.

— Вера? Ваша вера в Бога?

— Она. В ней надежда моя, спасение моё и убежище моё, — уже не глядя на собеседника, ответил Сергей.

— Цитируешь? Ну, ну. Думаешь, дело в бесконечном повторении? Надеешься. Уверен, что не подведёт? Надежда и спасение ваше.

— Не на что больше опереться человеку в жизни. Может случиться, весь мир отвернётся от него. И даже близкие и родные отступят, как от прокажённого. Только вере отступать некуда и неоткуда. Животворный источник внутри, в сердце твоём. Единственная, неколебимая опора желания жить. Жить дальше. Что бы ни произошло, кто бы ни предал тебя. Кто бы ни оставил. Расстаться с ним человек волен только по желанию своему. И никакие исчезнувшие промежутки времени, убивающие память о делах, не принесут счастья, а лишь толкнут на совершение новых зол. Не помня боли от прежних.

Гость спокойно и холодно смотрел на него. Затем, медленно поставив локоть на боковину кресла и опершись на кулак подбородком, задумчиво произнёс:

— А хочешь, разочарую? Не займет и минуты.

— Попробуйте, — устало проговорил Сергей.

— Но сначала вот о чём… Твой Толстой за несколько месяцев до смерти потерял память. Как прожил жизнь… что написал. Однако находился в полном сознании в настоящем. Принимал посетителей, общался с друзьями, вёл дневник.

— Я знаю, и что?

— А раз знаешь, — голос стал громче, — должен помнить его мысль, когда, осуждая себя за грубый разговор с гостем, сожалея, считал счастьем, что, не помня работы над собой в течение жизни, пользуется её результатом! А живет в безвременье. В настоящем! Так и писал! Ну что? Польза провал памяти или вред? Зло или добро? Я или Он?

Сергей был в замешательстве. Стараясь скрыть это, он тихо ответил:

— Мне нечего здесь сказать…

Собеседник удовлетворенно хмыкнул и, явно довольный ходом разговора, решил закрепить успех:

— А теперь ваша вера… в которой надежда твоя… Ответь мне, почему же однажды она не помогла? Вера?

Сергей с изумлением посмотрел на гостя. Их взгляды встретились. Было видно, что ни его удивление, ни убежденность в только что сказанных словах не смутили незнакомца. Будто читая мысли собеседника, тот спокойно изрёк:

— Ведь ангелы, прежде чем стать падшими, не просто верилив Бога. Они знали, что Он есть. Знали! И знают сейчас, но не возвращаются в лоно Его. И продолжают идти по пути, которым идут миллионы людей. Сегодня, как и тысячи лет назад. А это ангелы! Кто вы в сравнении с ними? Неужели мните сильнее? Не главная ли гордыня говорит в вас, в сравнении с которой остальные преступления ничто? Однажды человека изгнали за это из рая. Не в вашей ли уверенности в могуществе веры, во всемогуществе её главный грех? Ведь, согласись, знание сильнее веры. И даже оно не помогло. Отчего такая уверенность в противоположном? Почему лично ты считаешь, что в вере падение невозможно? Раз уже было? Ведь и Адам знал Бога, но нарушил запрет Его. Пожелав стать «как боги».