Последний парад

…Да вовсе это и не небо. Это лед. Такой ровный-ровный и голубо-зеленоватый. Выпуклый, словно бутылочный бок. И до самого неба стоит горой. А на самой маковке ледяной этой горы, там, где она сливается с небом, – черное расплывчатое пятно. И пятно это расползается, пухнет, все равно как туча. Она увеличивается, скользит, словно скатывается с горы вниз, сюда, на тебя. Вот она, эта туча, приближается, делаясь с каждым мигом все больше, все темнее, все страшнее… Уже и лед под тобой трещит, трясется. Но ты не один. Вас много. Товарищи – рядом. На тебе – железо, в руках – древко. Бородатый сосед держит тебя за плечо и что-то кричит тебе, оглохшему от ожидания, – топот ближе, ближе, лязг, тяжелое дыхание, осипшие звуки труб, – но тебя подбадривает дружеская поддержка. Вы сомкнулись бок о бок, броня к броне, щит к щиту; теперь вы – одно целое, одно тело, один организм, и одно на всех сердце стучит в вас; и тысячи игл выставили вы навстречу бурой "свинье", что несется на вас… Ну! Ну! Вы – целое! А там, уже заметно, -люди, лошади, и все они разные. А вы – целое! Вот! Вот!.. Сейчас!.. О-о-о! А-а-а!

Помоги выстоять, Господи! А-а-ах!

…И снова – голубое небо. Только теперь оно отражено в воде. Это ты лежишь на бревне, перекинутом через речку, и смотришь в воду. Ты караулишь рыбу…

Ты видишь свое отражение, ты им любуешься. Тобой нельзя не залюбоваться. Ты – женщина. Ты молода и красива. У тебя рыжеватые мягкие волосы, а по лицу так и вовсе – белесые; тебя зовут Аяф, то есть пушистый желтый цветок, с которого летит пух, если дунуть. Ты самая красивая в племени. Скоро Широкогрудый возьмет тебя в свое жилище. Это почетно.

Хотя он тебе совсем и не нравится. Тебе нравится другой, помоложе…

Вчера Широкогрудый был встревожен. Он сказал, что в округе появились черные люди, которых зовут чики-чики. Он говорил еще, что они черные-пречерные, как остывшие головешки, и в сплошных волосах, очень высокие. О, как это интересно! Ты почти всю ночь не спала, думала об этих черных. Их мужчины, наверное, гораздо сильнее, неутомимее и красивее ваших, хоть и черные, хоть и сплошь волосатые… Хотя бы одного посмотреть!

Но у них есть изъян – эти черные едят людей. Особенно они любят, говорил Широкогрудый, человеческий мозг… Да, это совсем нехорошо…

И вдруг ты видишь на воде черный силуэт, совершенно черный, как остывшая головешка. Человек с огромной дубиной в черных руках-лапах. Нет! Нельзя! – все кричит в тебе.

Я молодая, красивая. Я – беленькая! Я нарожаю тебе, черному уроду, белых красивых детей. Я стану делать все, что прикажешь. Я буду даже, если захочешь, есть человечину!..

О, какая темная, какая вязкая вода в реке…

…И совсем это не река, это всего лишь лужица на листе. А лист желтый. Еще на листе маленький слизняк – он такой нежный, такой вкусный. Ты копаешься меж камней. Там много орехов. Орехи в палой листве. Они круглые. И очень вкусные. Они вкуснее земляных червей и медведок. О эти орехи! У тебя их уже много заготовлено. А будет еще больше.

И вдруг ты видишь зеленые немигающие глаза. Зеленые глаза среди застывшей желтой листвы. Они смотрят на тебя. Они притягивают тебя. Завораживают. Надо бежать – не можешь! Надо кричать – не можешь! Глаза, эти зеленые жадные глаза. И в них – свет…

…Свет как игла. Тебя тянет к этому лучику неудержимо.

Других тоже тянет. Тебя толкают. Сверху. Снизу. Сбоку.

Жаль, что у тебя нет шипов. Хотя бы одного. Хотя бы маленького. Хотя бы толщиной с этот вот лучик…

Вот что-то наплывает на свет. Что-то темное. Что-то большое. Что-то страшное. Оно наплывает на тебя. Свет меркнет совсем…

…Свет меркнет совсем – и вдруг словно взрывается, его становится много-много – много, очень много! – он ударяет по глазам, и через минуту я вижу над собой что-то белое, какое-то расплывчатое пятно, – и слышу ласковый голос:

– А вот и сыночек глазки открыл. Какие они у тебя голубенькие. Совсем как у папы твоего, у Вани-большого.

Где я? Кто я?

– Ну улыбнись, Ванечка, своей маме…

Ой, что это?! Что это там так бухает?..

– Не пугайся, маленький, это папа бомбы бросает. Пусть он воюет, а мы покушаем – да? – покушаем и больше плакать не будем, правда? Ваня! Ванечка!..

И с первыми глотками материнского молока я стал забывать все, что мне увиделось, и стал привыкать-прирастать к новому своему имени. Ваня! Ва-ня… Какое, однако, интересное имя.

– Не плачь, сынок, не бойся. Это твой папа стреляет из ружья. Он у нас смелый. Он у нас – партизан. Не плачь…

…Да, легко сказать – не плачь. А что делать, если плачется. Если всего трясет нервный озноб.

Только что на меня напали. Трое. Под темной аркой. Один стукнул по голове бутылкой. Другой стал отнимать портфель. Третий замешкался с чугунным колосником – иначе бы мне несдобровать… Я вырвал колосник и ударил им того, кто был с бутылкой. И как только ударил, так сразу же и завертелся перед глазами калейдоскоп: и утро в сарае, и небо, и лед, и вода…

И вот лежит он в луже черной крови. Молодой парень. По моде стриженный затылок. Те двое убежали, бросив его. А он лежит, не шевелится. На нем синяя куртка. Такая знакомая. И на шее родинка. Такая знакомая, такая родная. Он лежит неподвижно. А я сижу над ним и плачу.

Уже собирается народ, уже кто-то побежал за милицией, уже дышат мне затаенно в затылок любопытные, а я сижу над ним, плачу, и так и не решился перевернуть его, чтобы взглянуть в лицо. Страшно.

Сы-нок!

Разумные существа

Мать Егорки работает поварихой на даче нового русского. Мальчик часто бывает здесь. В доме четыре этажа, есть даже лифт. Но мальчик в этих хоромах, дальше кухни, где чуть ли не сутками крутится мать, не бывал. Это зачем же одному столько места?

Новый хозяин жизни, которого зовут Ярославом Михайловичем, живет в этом огромном доме одиноким куркулем, лишь изредка к нему приезжает из Москвы Галюся, молодящаяся стервозная тетка, похожая на куклу Барби; она зовет хозяина Ярик; он ездит по очереди, опять же один, на трех огромных черных машинах, из которых с трудом вылезает, похожий на борова, с красным затылком, потный и одышливый. Недавно он побывал в Австралии и купил там в каком-то дельфинарии Сиднея дельфиниху и ее почти что новорожденного дельфиненка. Ну захотелось человеку потешить себя – с кем не бывает…

Для перевозки дельфинов изготовили специальную ванну, загрузили ее в самолет вместе с дельфинами, и таким образом важный груз был доставлен из Австралии прямо на подмосковную дачу Ярослава Михайловича. Правда, по дороге случилось ЧП: старая дельфиниха не выдержала перелета и сдохла. Но маленького дельфиненка, которого прозвали Бабочкой, все-таки удалось доставить живым.

На даче дельфиненка временно поместили на кухне в огромной ванне. За две недели, ударными темпами, бригада молдаван построила для него огромный, в полгектара, бассейн, который заполнили морской водой и куда его выпустили.

Но дельфиненок не радовался простору. Он грустил и, видно, тосковал по маме-дельфинихе. Он обычно неподвижно стоял в толще зеленоватой воды у самого дна бассейна, в углу, и лишь изредка всплывал, чтоб с шумом выпустить воздух и опять погрузиться. Погрузиться в тоску…

Егорка ходил к бассейну и подолгу сидел на дощатом помосте. Он бросал дельфиненку свежую мойву. Но дельфиненок пищу не брал.

Тогда мальчик как-то нырнул, подплыл под водой к дельфиненку и почти насильно воткнул рыбешку в его рот, похожий на пингвиний клюв.