Последний порог

— Мне не понятно, — сказал Чаба Андреа после очередного врачебного обхода, — ну прямо-таки не понятно поистине яростное желание жить у этого человека.

— Ужасно, — согласилась Андреа. — Ночью ему стадо плохо, и я разговаривала с ним. Он объяснил мне, что открыл для себя бога, услышал его волю и теперь радуется жизни.

Чаба откинулся на спинку дивана.

— Бедняга, он еще не догадывается о том, что его ожидает. Человек, которого использовали до конца, не может быть счастливым. Из этого несчастного, как из лимона, выжали все жизненные соки. Я бы не смог, да и не захотел бы, так жить.

Девушка облокотилась на стол и, глядя куда-то вдаль, продолжала:

— Мне кажется, что есть смысл задуматься о том, гуманно ли оказывать медицинскую помощь таким несчастным.

— Разумеется, гуманно, — ответил ей Чаба. — Ты не так меня поняла. Для меня вопрос в данном случае заключается вовсе не в том, оказывать или не оказывать медицинскую помощь. Я думаю о том, почему эти несчастные так цепляются за свое жалкое существование. Я изумляюсь их жажде жизни: ведь они существуют, а не живут.

Потом Чаба окончательно запутался. Иногда ему приходилось разговаривать с такими несчастными об их будущей жизни, и он с удивлением узнал, что они излагают ему, по сути дела, одну из теорий профессора Эккера. Тогда они говорили о душевной красоте человека и о разумных, так сказать, изменениях инстинктов и органов чувств. «Почему вы думаете, мой дорогой друг, — сказал ему однажды Эккер, — что счастье человека зависит от безукоризненного физического сложения? Само по себе понятие счастья относительно, так как человек каким-то чудом приспосабливает его к себе и своему окружению, и только для того, чтобы при любых обстоятельствах иметь возможность чувствовать себя счастливым».

Вечером Чаба пошел к Андреа. Бернат всего три дня назад вернулся из Турции и казался каким-то озабоченным. Они поужинали втроем, но старик почти ничего не ел. После ужина он хотел было удалиться к себе, но, когда Чаба рассказал ему о том, что Эккер находится в Будапеште, Бернат остановился на пороге, а затем подошел к молодому человеку почти вплотную и спросил:

— Откуда тебе это известно? — Чаба молча протянул ему газету, взглянув на которую, старик проговорил: — Любопытно, я этого как-то не заметил. — Тут он закашлялся, да еще так, что лицо его побагровело.

Андреа налила ему стакан воды:

— Выпей воды, папа.

Бернат выпил и попросил:

— Дай-ка мою трубку. — Андреа подала ему трубку. Он не спеша, почти с благоговением набил ее табаком, раскурил. — Если я не ошибаюсь, — начал он, обращаясь к Чабе, — ты еще несколько лет назад заметил в Эккере что-то подозрительное, хотел было рассказать об этом мне, но так почему-то и не рассказал.

— Несколько лет назад?

— Если не ошибаюсь, то, кажется, осенью тридцать шестого или же летом тридцать седьмого. Вы тогда с Эндре были у профессора, и ты на что-то обратил особое внимание.

...В действительности все обстояло несколько иначе. Осенью тридцать шестого года Чаба и Эндре по приглашению профессора частенько навещали его. Особую радость от таких приглашений Эккера испытывал Чаба: он мог видеть Эрику. Девушка еще не совсем оправилась от тяжелого недуга, хотя внешне она стала прежней Эрикой, той самой девушкой, которую, окрыленный любовью, рисовал Пауль. Этот ее портрет теперь висел в кабинете Эккера.

Погода стояла теплая — таял снег, пахло чем-то свежим. С полудня шел дождь, и, пока они добирались до виллы Эккера, оба основательно промокли. Дома была одна Эрика.

— Господин профессор просил обязательно подождать его, — сказала она загадочным тоном и провела их в кабинет Эккера, поставила на стол чай и печенье.

Чаба так промок, что попросил рюмку коньяку. Эндре же пил чай. Ни один из них, разумеется, и не подозревал, что в подвальном помещении виллы у прекрасно оборудованного аппарата для подслушивания сидел сам профессор Эккер и с большим вниманием слушал их разговор. На коленях у него лежала записная книжка, в которой он время от времени бисерным почерком делал какие-то пометки.

Чаба сидел как раз напротив портрета, на котором Эрика была изображена в костюме Евы. Он видел портрет еще тогда, когда Пауль его только что закончил, однако сейчас он открыл в нем новые достоинства, и не только в композиции, но и в колорите. Совершенно неожиданно для себя Чаба вдруг подумал, что гибель Пауля придала картине совершенно другой смысл. А может быть, все это надуманное? И задним числом он видит то, что хотел увидеть? В конце концов, это не имеет значения, но сама картина подсказала ему эти мысли и заставила по-новому почувствовать и любовь, и радость.

— Восхитительно! — воскликнул Чаба. — Боже мой, какой замечательный художник вышел бы со временем из Пауля! Интересно, каким образом этот портрет попал сюда?

Девушка взглянула на портрет:

— Профессор купил его. Сначала он поинтересовался у привратницы, что стало с картинами Пауля. Та ответила, что часть картин куда-то исчезла, а другую просто растащили. Этот портрет забрала себе сама привратница, и Эккер купил его за двадцать марок.

— Теперь он стоит тысячу марок, но главное не в этом, — заметил Чаба. — Важно, что он есть. Наш старик очень порядочный человек. — И, повернувшись к Эндре, он спросил: — Хороший портрет, не так ли?

— Хороший, хотя мне никогда не нравилась манера Пауля... — Эндре посмотрел на девушку, затем перевел взгляд на портрет: — Неужели это ты?

Эрика кивнула. Некоторое время они сидели молча. Чабу охватило такое чувство, будто все они отдавали должное памяти Пауля.

— Порой мне кажется, что Пауль не умер, — первым нарушил молчание Чаба. — Если взять Милана, то в подобной ситуации он мог бы пойти на самоубийство, но Пауль — никогда. К тому же ты ведь не получал официального извещения о его смерти.

— Я, разумеется, не получал. — Эндре поправил очки. — А жены у него не было. Но не лучше ли нам поговорить о чем-нибудь другом?

Эрика просматривала каталог. Подавшись чуть-чуть вперед, она руками обхватила колени.

— Хорошо, что мы говорим о нем, — сказала она. — Пауль умер, но память о нем должна жить. — В голосе у нее чувствовалась грусть. — Я очень благодарна господину профессору. Вы с ним давно знакомы, однако не знаете, какой он замечательный человек. Я обязана ему жизнью. — Девушка низко наклонила голову, будто разглядывала собственные колени: — На прошлой неделе он привез урну с прахом Пауля. Поставил ее на стол и сказал: «Эрика, это земные останки Пауля Витмана. Если ты хочешь жить, то тебе нужно будет смотреть правде в глаза, а это и есть сама правда». С тех пор эта урна стоит в моей комнате. «Зачем?» — спросите вы. — Эрика посмотрела на Чабу: — И на этот вопрос ответил профессор. Он сказал, что я должна жить для того, чтобы пропагандировать картины художника Пауля Витмана. Должна разыскивать его полотна, а однажды — не знаю, конечно, когда именно, — должна познакомить весь мир с его искусством. Он сказал, что это и есть та самая цель, ради которой я должна жить.