Последний праведник
Шрифт:
— Совпадение?
— Я позвоню, — сказал Нильс, выбегая из дома. Она сказала что-то ему вслед, но он этого не расслышал, у него в голове крутилась только одна мысль: Абдул Хади был в Бомбее 12 декабря.
Ханна смотрела, как машина Нильса задним ходом выезжает на шоссе. Снова обратила внимание на номер. II12 041.
— Это не просто так, — задумчиво пробормотала она.
32
Больница Фатебенефрателли, Венеция
—
Последние два часа мать Томмасо спала очень беспокойно; каждый раз, когда сестра Магдалина заходила к ней, она бормотала во сне что-то невнятное, но теперь Магдалине наконец-то удалось разобрать слова: «Восемьдесят центов».
— О чем вы говорите, госпожа Барбара?
— Он не должен платить эти восемьдесят центов.
— Кто?
— Мой сын.
Старушка попыталась высвободить руку из-под одеяла, Магдалина помогла ей, и тогда мать Томмасо схватила ее за руку. В ней еще оставались земные силы.
— Передайте это ему.
— Хорошо. Что мне сказать?
— Что он не должен платить эти восемьдесят центов.
— Почему?
— Иначе он умрет.
— Где?
Старушка покачала головой.
— Что стоит восемьдесят центов?
— Я не вижу, — в ее голосе дрожали слезы.
Сестра Магдалина кивнула: так часто бывает. Умирающие видят только щель, сквозь которую перед ними приоткрываются будущее и потусторонний мир. Всегда только фрагменты, никогда — картину целиком. Госпожа Барбара снова уснула. Может быть, во сне она четче увидит, чего нельзя покупать ее сыну. Столько разных вещей стоят восемьдесят центов. Паста. Молоко. Эспрессо. Магдалина зашла в кабинет и позвонила Томмасо. Он не ответил на звонок.
33
Синагога, Копенгаген
Настоящая крепость.
Это было первое, что подумал Нильс, выбираясь из машины перед высокими решетчатыми воротами синагоги на Кристальгаде. Черное кованое железо. Два охранника в штатском притоптывали на месте, чтобы не замерзнуть. Наверняка их наняла еврейская община, граффити на ближайшей стене были красноречивы: «Свободу Палестине!» и под ним: «Стена Плача — плачут палестинцы». Нильс подумал о том, сколько денег высвободится, если этот застарелый конфликт разрешится, и вспомнил недавние радиодебаты о том, стоит ли переименовывать половину копенгагенской Площади Израиля в Площадь Палестины. Из всех земных конфликтов израильско-палестинский легче всего экспортировать.
Нильс позвонил в звонок на воротах.
— Нильс Бентцон, из полиции.
— Минутку.
Ожидая, он читал информационную табличку на воротах: зданию больше 175 лет, двенадцать характерных колонн символизируют двенадцать колен израилевых.
— Далеко же они зашли, эти двенадцать колен, — вслух подумал Нильс.
Синагога была расположена немного в глубине улицы, как будто чуть робела остальной застройки. То, что еврейский храм находился в центре города, конечно, воспринималось неоднозначно, и расстановка сил на этом фронте не очень-то изменилась — просто теперь самой взрывоопасной темой стало право мусульман построить в Копенгагене огромную мечеть.
Дверь наконец открылась с легким жужжанием, пропустила Нильса внутрь и неслышно захлопнулась. Первые несколько секунд
он не понимал, в какую сторону идти, но тут раздался голос:— Сюда, сюда, — и ему навстречу через маленькую парковку рядом с синагогой вышел улыбающийся мужчина слегка за пятьдесят. Нильс сразу узнал главного раввина, которого помнил по телевизионным интервью. Та самая окладистая седая борода.
— Нильс Бентцон.
— Мартин Вейцман. Ну и холодина сегодня.
Нильс кивнул.
— Вы бывали тут раньше?
— Никогда.
Раввин до сих пор не отпустил руку Нильса.
— Ну, тогда добро пожаловать. Синагога в переводе с греческого значит «дом собраний», так что ничего страшного тут нет. Идемте.
Они обошли здание, Вейцман набрал код на замке, и дверь открылась.
— Я знаю, что это похоже на Форт Нокс, но после взрыва в 1985 году мы существенно усилили меры безопасности.
Нильс припомнил то дело: взрыв довольно мощной бомбы только чудом не унес тогда человеческих жизней, но стал причиной серьезных разрушений и, помимо прочего, выбил все стекла в доме престарелых за синагогой.
— Наденьте только вот это, пожалуйста, — сказал раввин, поворачиваясь к нему. — Так уж у нас заведено.
Нильс удивленно покрутил в руках ермолку, прежде чем надеть ее.
— И мобильный телефон.
— Выключить?
— Нет, просто переведите в беззвучный режим, пожалуйста. Я сам так делаю. Бог ничего не говорил о мобильных телефонах, ему хватало агнцев и козлят.
Нильс улыбнулся и отключил звук телефона. Новая дверь — и наконец-то они входят в синагогу.
Нильс чувствовал на себе взгляд раввина и старался выглядеть как можно более пораженным. Первой его мыслью было, что это похоже на привычные ему церкви.
— Это одна из самых старых синагог в Европе, — объяснил главный раввин. — Большинство европейских синагог было разрушено во время войны, но датские евреи и в этом смысле отделались относительно легко.
Нильс кивнул.
— Изначально построить в Копенгагене новую синагогу было поручено главному архитектору Петеру Мейну.
— Новую? — перебил Нильс. — Разве в Копенгагене когда-то были другие?
— Да, — Вейцман кивнул, — на Ледерстраде. Она сгорела в большом копенгагенском пожаре 1795 года. О чем это я рассказывал?
— О Петере.
— Мейне. Главном архитекторе. Его предложение было рассмотрено и признано слишком простым, поэтому заказ передали Г. Ф. Хетчу, известному профессору Академии художеств, и именно его работу вы видите. — Вейцман развел руками. — У него неплохо получилось, правда?
— Я думал, что в синагоге должен быть алтарь.
— У нас нет жертвоприношений, поэтому нам не нужен алтарь. Это возвышение в центре мы называем «бима». Или «алмемар». Именно здесь мы молимся, читаем Тору или поем. Нужна определенная сноровка, чтобы разобраться, когда нужно повышать или понижать тон, из текста этого не видно. А вот тут, — он указал в сторону, — мы храним свитки Торы, в специальном ларе, синагогальном ковчеге, обращенном к Иерусалиму. Он называется «арон а-кодеш». Главное событие службы — это открытие синагогального ковчега и разворачивание свитка Торы. «Нер тамид» — это вечный светильник, напоминающий о семисвечнике из Иерусалимского храма.