Последний предел (сборник)

Хохгарт оттер меня плечом.

— Мне сказали по секрету, что вы — Мануэль Каминский.

— Да ведь это я тебе еще когда сказал! — выкрикнул я.

— Ну, значит, я не расслышал. — Хохгарт присел, так что его лицо оказалось вровень с лицом Каминского. — Мы должны сфотографироваться!

— А ведь здесь можно устроить его выставку, — предложила стройная женщина. До сих пор она не проронила ни слова. Мы удивленно взглянули на нее.

— Нет, правда, — сказал Манц и обнял ее за бедра. — Нельзя упускать такую возможность. Может быть, сделаем обзор вашего творчества. В следующем номере. Вы же не завтра уезжаете?

— Надеюсь, что завтра, — произнес Каминский.

К нам нетвердыми шагами направился профессор Цабль, по пути опрокинув присевшего на корточки Хохгарта.

— Ну, что там у вас? — повторял он. — Что там у вас? Что? — Он явно напился. Он был седовлас, щеголял искусственным загаром и, как всегда, носил кричаще яркий галстук.

— Закажите мне такси, — сказал Каминский.

— Нет, зачем, — отозвался я. — Мы сейчас уйдем. — Я улыбаясь обвел всех глазами и объявил: — Мануэль устал.

Хохгарт встал, отряхнул штаны и провозгласил:

— Это Мануэль Каминский!

— Завтра я возьму у вас интервью, — напомнил Манц.

— Очень рад, — сказал Цабль и, нетвердо держась на ногах, подошел к Каминскому. — Цабль, профессор эстетики. — Он протиснулся между нами и плюхнулся на свободный стул.

— Может быть, пойдем? — попросил Каминский. Мимо прошла официантка с подносом, я взял бокал вина, выпил залпом и потянулся за следующим.

— Меня верно проинформировали, — начал Цабль, — о том, что вы сын Рихарда Риминга?

— Что-то вроде того, — ответил Каминский. — Извините, а какие мои картины вы знаете?

Цабль по очереди обвел нас глазами. Кадык у него подрагивал.

— Сдаюсь. — Он ощерился в ухмылке. — В сущности, это не моя сфера.

— Уже поздно, — сказал Манц. — Нельзя так терзать вопросами господина профессора.

— Вы — приятель Квиллинга? — спросил Цабль.

— С моей стороны было бы дерзостью это утверждать, — сказал Квиллинг. — Однако верно, что я всегда считал и буду считать себя учеником Мануэля.

— Во всяком случае, вы сумели нас удивить, — съязвил Манц.

— Нет, — возмутился я. — Он пришел сюда со мной!

— Господин Каминский, — сказал Цабль, — можно на следующей неделе пригласить вас на мой семинар?

— По-моему, на следующей неделе его здесь не будет, — заметил Квиллинг. — Мануэль много путешествует.

— Правда? — удивился Манц.

— Он прекрасно со всем справляется, — просвещал присутствующих Квиллинг. — Иногда нас беспокоит состояние его здоровья, но сейчас… — Он на мгновение дотронулся до темной мореной рамы коллажа «Watch it!». — Постучим по дереву!

— Кто-нибудь вызвал такси? — спросил Каминский.

— Мы уже уходим, — заверил его я.

Снова прошла женщина с подносом, я взял еще один бокал.

— Завтра в десять вас устроит? — спросил Манц.

— Зачем? — спросил Каминский.

— А интервью?

— Нет, — сказал Каминский.

— Я его уговорю, — сказал я.

Цабль хотел было встать, невольно схватился за подлокотник и снова в изнеможении сел. Хохгарт вдруг извлек откуда-то фотоаппарат и нажал на кнопку, вспышка отбросила на стену наши тени.

— Я могу позвонить на следующей неделе? — тихо сказал я Манцу. Нужно действовать, пока он не напился до бесчувствия.

— На следующей не получится. — Он прищурился. — Через неделю.

— Хорошо, — сказал я.

На другом конце зала, под тремя неоновыми лампами, которые Квиллинг оклеил газетными вырезками, стояли и о чем-то беседовали Вальрат и Верена Мангольд. Она что-то быстро говорила, он прислонился к стене и печально смотрел в свой бокал. Я взял Каминского под локоть и помог ему встать, Квиллинг немедленно подхватил его с другой стороны. Мы повели его к двери.

— Мы справимся, — процедил я. — Оставьте его в покое!

— Не беспокойтесь, — повторял Квиллинг, — не беспокойтесь!

Манц похлопал меня по плечу, я на секунду отпустил Каминского.

— Лучше все-таки в конце этой недели. В пятницу. Позвони моей секретарше.

— В пятницу, — сказал я, — очень хорошо.

Манц рассеянно кивнул, тоненькая женщина положила голову ему на плечо. Обернувшись, я увидел, что Хохгарт как раз в эту минуту фотографирует Квиллинга и Каминского. Все разговоры смолкли. Я поспешно подхватил Каминского под локоть с другой стороны, но было поздно: Хохгарт их уже снял. Мы пошли дальше, пол, по-моему, был неровный, воздух словно слегка подрагивал. Значит, я все-таки опьянел.

Мы спустились по лестнице. «Осторожно, ступенька!» — повторял Квиллинг при каждом шаге. Я посмотрел на редкие волосы Каминского, правой рукой он крепко сжимал трость. Мы вышли на улицу. Дождь перестал, в лужах расплывались отражения фонарей.

— Спасибо! — сказал я. — Моя машина вон там.

— Моя ближе, — отозвался Квиллинг. — Я могу его отвезти. К тому же у меня есть домик для гостей.

— А вам разве не пора возвращаться?

— Они и без меня обойдутся.

— Это же ваша выставка.

— Но я должен быть здесь.

— Мы больше не нуждаемся в вашей помощи!

— А так было бы проще.

Я выпустил локоть Каминского, обошел их обоих и прошипел Квиллингу на ухо:

— Оставьте его в покое и возвращайтесь к гостям!

— Вы что, теперь будете мне приказывать?

— Я же пишу рецензии, а вы выставляете работы. Мы ровесники. Я буду писать о каждой вашей новой выставке.

— Не понимаю вас.

Я вернулся на свой пост и взял Каминского под локоть.

— Но, может быть, мне действительно пора к гостям.

— Может быть, — подтвердил я.

— Это все-таки моя выставка.

— Вот именно, — откликнулся я.

— Ничего не поделаешь.

— Досадно, — поддакнул я.

— Для меня это честь, — объявил он, — большая честь, Мануэль.

— А вы, собственно, кто? — спросил Каминский.

— Он просто неподражаем! — воскликнул Квиллинг. — До свиданья, Себастьян!

— До свиданья, Алонзо!

Несколько секунд мы с ненавистью смотрели друг на друга, потом он повернулся и взбежал по лестнице. Я перевел Каминского через улицу к машине Эльке. Просторный «мерседес», скоростной и роскошный, почти такой же красивый, как и украденный «БМВ». Иногда мне казалось, что деньги зарабатывают все, кроме меня.