Последний рубеж

— Добрый зшиток! — сказал дядька и сожалеюще покачал головой. — Жалко на повидло пускать, та шо зробишь? Газета кончилась. А без кулечков як это повидло давать? Може, прямо у кишеню або в рот класть?

Он добродушно шутил, дядька, а у Орлика шел мороз по коже. Он все еще не мог прийти в себя. Как отобрать дневник? Ведь не отдадут! Это он понял сразу и не знал, что делать. Кричать уже не хотелось, да и не было смысла — засмеют. Чем мог бы Орлик доказать, что это его тетрадь, а главное, какими словами мог бы он втолковать продавцам повидла, чем дорога она ему, Орлику, и Кате.

Орлик оглянулся и, к счастью, увидел свою подругу. Та шла сюда из дальнего ряда возов, неся на плече еще одного гномика. Ну что ей дались эти бородатые старички из чугуна? Скорей, скорей сюда! Орлик звал Катю так громко, что люди у возов обратили внимание. У Орлика, оказывается, и лицо страшно побледнело, и вид был почти безумный.

— Что такое случилось у тебя, браток? — спросил оказавшийся тут матрос с перевязанной рукой, видно, один из тех, кого бронепоезд, давно ушедший назад, к Синельникову, оставил здесь для охраны эшелона. — Заболел ты, может? А ну, дай пульс!

Тем временем Катя подошла и остановилась.

— Ты что это держишь? — спросил у нее Орлик неузнаваемым голосом, совершенно бабьим.

— Гномика, — ответила Катя. — Это уже второго тащу. А что тут такое?

— Ты посмотри под воз!

Катя глянула, куда ей показывал Орлик. Дядька, приостановивший было свою работу, опять взялся за тетрадь, готовясь вырвать еще листик. Но тут уж ему не дали этого сделать. Катя сбросила на землю гномика и нырнула под воз. Орлик — за ней. Тетрадь очутилась в их руках. В чьих точно, сразу даже нельзя было разобрать.

— Караул! Грабют! Люди добрые! — завопила молодайка, тоже бросаясь под воз.

В образовавшейся свалке особую роль сыграл матрос. Один вид его внушал уважение и даже страх. На голове бескозырка, ленточки которой он почему-то держал в крепких белоснежных зубах. Рост могучий, на широченных плечах поверх синей форменки надет внакидку черный бушлат, а шея обмотана алым шарфом. Внушительно выглядел свисающий с пояса огромный парабеллум в деревянной кобуре.

Как ни был грозен вид матроса, не в одном этом только крылась его сила, сразу дававшая себя чувствовать. Матросы того времени были не просто матросы. Это были прежде всего люди, как бы воплощавшие в себе энергию и прямодушие революции. В бушлатах нараспашку и с криком «Даешь!» они первыми шли в бой. И каждый, кто попал в беду, знал: от матроса всегда жди самой решительной поддержки во всем, — если ты, разумеется, прав, то есть если ты за революцию и против контры.

Кто бы мог быть судьей в споре наших героев с теми, у кого оказался их дневник, скажите? Ясно, им оказался матрос. Он поднял здоровую руку и повелительно крикнул:

— Ша! Товарищи! Цыть!

И у воза стало тихо.

Разбор дела начался так. Матрос спросил у выбравшихся из-под воза Орлика и Кати:

— Вы что реквизировали у этого торгаша, братки?

— Тетрадь, — в один голос ответили Орлик и Катя, все еще не в силах отдышаться от борьбы.

— А что за тетрадь?

— Наша она, — уклончиво ответила Катя.

— Ихняя! Тю! Брешут же! — закричала молодайка. — Ой, лышенько, ой, маты моя! Я же купила цю тетрадьку!

— Постой, не режут тебя пока, так и не кричи! — строго приказал матрос торговке. — У кого ты эту штуку купила?

— У бабки одной. Шесть ложек повидла отдала! Накажи бог, не вру. Целых шесть ложек!..

— Шесть ложек, так, — повторил матрос тоном судьи, устанавливающего пока только одни факты, хотя, впрочем, с самого начала чувствовалось, на чьей он стороне. — А вы, братки, что имеете сказать? Где вы эту тетрадочку взяли?

— Нам ее в штабе дали, — на этот раз честно ответила Катя. — С одним заданием.

— С каким? — заинтересовался матрос.

— Это не имеет значения, — опять стала увиливать Катя от ответа.

Но уже было поздно: матрос пристал, с каким же таким заданием им дана тетрадь, да еще от штаба. Делать нечего, пришлось ответить:

— Дневник мы ведем…

— Дневник? — У матроса вытянулось лицо. — Это что значит? А ну-ка, где тетрадь? Живо ее сюда!

Тетрадь оказалась у Кати за пазухой, то есть именно там, где ей и надлежало бы быть во время налета, тогда не было бы всей этой истории. Пришлось показать дневник матросу. Тот полюбопытствовал, заглянул в кое-какие записи и сунул тетрадь себе в карман. Вид у него был теперь хмурый, а отношение к Орлику и Кате уже не столь доброжелательное, как прежде.

— Это дело придется расследовать, — сказал он, с подозрением оглядывая наших героев. — Вы что? Вам задание дали, а тут, понимаешь, может, важный какой шифр в чужие руки попал!..

— Товарищ матрос! — рванулся вперед Орлик. — Отдайте тетрадь. Нету там никакого шифра!..

— Она у нас во время налета пропала, понимаете? — старалась по-хорошему объясниться Катя, удерживая Орлика за рукав. — Я вам правду сказала, тетрадь наша. А записи в ней такие, которые, знаете, лучше бы другой не читал. Они личные… Ну совсем личные!..

— Ой ли? — недоверчиво протянул матрос. — А что у вас там в тетради про задание командарма говорится и всякое такое? Даже что-то про историю сказано. Это, голубчики, не личное, вы мне арапа не запускайте. — Он снова взялся за тетрадь, полистал и прочел в подтверждение своих слов: — «Писать следует про великие дела нашей революции…» Интересно, кто же вам такое поручение дал?

Тетрадь опять очутилась в глубоком кармане матросского бушлата. Орлик и Катя только переглядывались и не знали, что делать. Пухлые губки Кати дрожали, и, казалось, вот-вот она разрыдается. Орлик сохранял спокойствие, но глаза у него лихорадочно горели и бегали.

— Ладно, — закончил матрос разбирательство дела о тетради. — В ревтрибунал придется передать. Там суд скорый… А пока, милые, вы мне свои документы предъявите. Я с бронепоезда и член комитета. Имею право проверки. А ну-ка, ну-ка!..

Вот как обернулось дело. Услыхав про трибунал, отец молодайки поспешно выбрался из-под воза и стал запрягать коней, а молодайка облилась слезами, запричитала:

— Ой, лышенько! Расстреляют нас усих. За що?

У Орлика и Кати тоже похолодели сердца при одной мысли, что их записи прочтут в каком-то ревтрибунале. Вот история! От смущения и растерянности Катя присела на своего гномика и тоже стала всхлипывать. Не то Орлик — он стоял на месте как вкопанный и с каменным лицом ждал, что будет дальше. Матрос тем временем вчитывался в командировочные мандаты, которые Орлику и Кате пришлось ему предъявить.

А мандаты той поры писались особым образом, и это тоже стоит отметить. О чем бы ни свидетельствовал мандат, слова в нем были зовущие, убеждающие, требующие поддержки и чуткости. Канцелярским духом и не пахло. Что ни строка, то честное, прямое и категорическое выражение уверенности, что, прочитав мандат, ты поможешь делу революции, а строки эти занимали нередко целую страницу. Кто видел мандаты времен гражданской войны, кто держал в руках те грамоты, порой даже из папиросной или оберточной бумаги, кто читал эти черные или фиолетовые строки со сплошь и рядом малограмотным текстом, тот и сегодня осветится улыбкой при одном воспоминании о них.