Последний секрет плащаницы

Убедившись, что никакой ошибки в измерениях допущено не было, Жиль взялся за изучение оставшихся книг, однако все было безрезультатно: ни в одной из них ему не удалось найти упоминания о крепости Святой Анны. Практически все книги рассказывали одни и те же — уже прекрасно известные Жилю — факты из истории монастыря Поблет. О подземелье не говорилось ни слова.

Окончательно расстроенный, Боссюэ в седьмом часу отправился в главную галерею, где должен был встретиться с братом Хосе. Во дворе царил серый полумрак, и трудно было понять, где заканчивались каменные стены и начиналось небо. Погода как нельзя более верно соответствовала настроению Жиля: на душе у него было так же серо и уныло.

Когда он пришел в главную галерею, брат Хосе уже ждал его, стоя у высокой полукруглой арки, украшенной архивольтами. Капитулярный зал представлял собой большую квадратную комнату со стрельчатым сводом, державшимся на парных центральных колоннах. Зал был почти пустой. Монахи со своей обычной неспешностью рассаживались по местам. Жиль с братом Хосе вошли последними, и после их прихода никто больше не появился. Заняты оказались лишь первые три ряда.

— Приветствую вас, братья, — сказал один из монахов.

Жиль выпрямился на своем сиденье и отклонился в сторону, чтобы разглядеть за бритыми макушками того, кто говорил. Это был тот самый монах, который прошлым вечером читал Евангелие на повечерии. Он сидел по левую руку от аббата на деревянном, неудобном с виду стуле, с высокой спинкой, возвышавшейся над его головой. Его тонкие руки с длинными пальцами бессильно свисали с подлокотников. Справа от аббата, как всегда, сидел брат Алехандро. Стулья для всех троих в знак их иерархического превосходства стояли на небольшом возвышении. Боссюэ заметил, что говоривший монах отводил взгляд, когда он смотрел на него. «Наконец-то они все в сборе, вся троица», — сказал себе Жиль. Он был уверен, что именно эти трое были хранителями плащаницы и только им была известна великая тайна, остальные же братья были просто марионетками в их руках.

Боссюэ почувствовал, что внутри его все начало закипать. Только сейчас он наконец в полной мере осознал, насколько катастрофической была постигшая его неудача. Ему не удалось обнаружить подземелье, найденная им нить внезапно оборвалась. Совсем недавно Жиль был уверен, что уже близок к своей цели, — и вот все рухнуло в одно мгновение. То, ради чего он оставил дом и отправился в чужую страну, оказалось недосягаемым. Все было потеряно. Жиль почувствовал страшную пустоту в душе и понял, что не знает, как ему жить дальше. Однако вскоре на смену опустошению пришла ярость — единственное чувство, способное в такой ситуации противостоять отчаянию. Он почти возненавидел этих людей, которые с высокомерной самоуверенностью считали себя вправе скрывать от всех правду во имя своего Бога.

— Итак, сегодня предмет нашего обсуждения — справедливость, — объявил монах. — Как учил святой Августин…

— Справедливость, говорите? — мрачно воскликнул Жиль, подскочив со своего места: он уже не в состоянии был сдерживать переполнявшую его ярость.

Брат Хосе от неожиданности тоже вскочил. Услышав слова Боссюэ, он замер в растерянности, не зная, что предпринять. В конце концов брат Хосе снова уселся на свое место, не спуская с Жиля изумленных глаз.

— Будьте любезны сесть, — ледяным тоном сказал Боссюэ монах, — я еще не закончил свою вступительную речь.

— Справедливость! — не слушая его, с вызовом повторил Жиль: лицо его пылало от гнева. — Да что вы знаете о справедливости?

По залу пронесся неодобрительный гул. Брат Хосе сидел молча. Аббат и брат Алехандро тоже молчали, но последний недовольно ерзал на своем стуле.

— Как вы смеете осквернять это святое место своими ядовитыми речами?! — завопил монах, переменившись в лице. — Впрочем, стоит ли этому удивляться? — добавил он, обращаясь к остальным братьям. — Чего еще ждать от человека, явившегося к нам из города семи смертных грехов? Города, погрязшего в нечестивости! Из Парижа!

Монах яростно выкрикивал слова, потрясая в воздухе кулаком. Волосы его, прежде свисавшие по обе стороны лица, теперь были всклокочены. Пряди, прилипшие к мокрому лбу, закрывали густые брови.

— И как смеет француз, — сказал монах, презрительно указав на Боссюэ, — учить нас, что такое справедливость?!

Братья одобрительно закивали, оживленно переговариваясь между собой. Все обратили глаза на Жиля в ожидании его ответа. Брат Хосе осторожно потянул его за край одежды, шепотом умоляя сесть.

— Да что вы говорите! — с мрачной усмешкой воскликнул Жиль, не обращая внимания на брата Хосе. — Город семи смертных грехов, Боже мой! Да вы бывали в Париже хоть раз в своей жизни?

— В этом нет необходимости! — взревел монах. — Я и отсюда чувствую исходящее от него зловоние!

— Вот она, испанская справедливость, — на удивление спокойным голосом сказал Боссюэ, — или божественная справедливость, что для вас, испанцев, похоже, одно и то же. — После этих слов он повернулся к брату Хосе и шепотом произнес: — Простите, мне очень жаль.

В зале поднялся шум, и Жиль, не сказав больше ни слова, твердым шагом направился к выходу.

— Сеньор Боссюэ! — раздался за его спиной звучный голос, принадлежавший, несомненно, не тому монаху, с которым он спорил.

Жиль продолжал шагать.

— Жиль, — мягко повторил тот же голос.

Боссюэ остановился на полпути и медленно обернулся. В нескольких метрах от него стоял аббат. Несмотря на душившую его ярость, Жиль с чрезвычайной почтительностью взглянул на престарелого настоятеля. И вдруг внутри его зазвучал чей-то спокойный, умиротворяющий голос — тот самый, который он уже однажды слышал (как ему казалось, давным-давно) в химической лаборатории университета. Гнев отступил, и Боссюэ внезапно осознал, что его слова были далеко не так справедливы, как он полагал, ослепленный своей яростью.

— Жиль, — заговорил аббат, — вы должны оставить наш монастырь, чтобы в него снова вернулся мир.

В его голосе не было гнева — лишь искреннее сожаление, удивившее Боссюэ.

— Можете переночевать здесь, если хотите, — продолжал настоятель, — а завтра…

— Пускай он убирается сегодня же! — вмешался монах, с которым повздорил Жиль.

Аббат жестом заставил его умолкнуть и снова повторил Боссюэ:

— Можете провести эту ночь в монастыре, а завтра утром идите с Богом.

— Благодарю вас, — со всей искренностью ответил Жиль. — Так я и сделаю.

Все монахи молча наблюдали за этой сценой. В глазах у брата Хосе была такая печаль, что Боссюэ от всего сердца раскаялся в том, что сделал, но дороги назад уже не было.

Выйдя из зала, Жиль услышал, как монахи снова зашумели, обсуждая произошедшее. Ускорив шаг, он пересек галерею и до самой кельи шел не оборачиваясь, обреченно повесив голову, как душа, уносимая дьяволом.

26

I век, Иерусалим, Аримафея