Последний снаряд
Шрифт:
Что мог ответить Володя? Он и сам ничего не понимал и думал: "А не сон ли это?"
Надо было спросить кого-нибудь. Но кого? В окнах всех этих одноэтажных домов не было ни одного человека. Где же все эти бабушки, которые всегда сидели в окнах? Где Володины товарищи по улице?
Володя смотрел по сторонам. И тут только он увидел, что его товарищи, обняв руками и ногами телеграфные столбы или деревья, примостились над его головой - выше улицы, выше огромных пушек.
И в какое-то мгновение Володе стало больно, очень больно, что нет среди этих ребят его друга Миши...
– Батарея, смир-но!
Словно
Ната вздрогнула и прижалась к брату.
Бойцы стояли навытяжку возле орудий. Лейтенант подошёл к Володе и, лихо подбросив руку к козырьку, отдал ему честь.
Славная гвардейская батарея лейтенанта Шарова. Она носила имена многих городов, отбитых у врагов.
Пехотинцы после боя благодарили батарею Шарова за блестящую подготовку к штурму. Лётчики радировали слова признательности лейтенанту Шарову. А теперь лейтенант Шаров рапортовал Володе Ратикову:
– Батарея построилась, чтобы приветствовать Володю Ратикова, пославшего последний снаряд, которым добили проклятых фашистов. От имени моих бойцов, сержантов и офицеров, - сказал лейтенант, - спасибо тебе, Владимир Матвеевич Ратиков. Дай я поцелую тебя!
Лейтенант Шаров крепко обнял Володю. А Володя смог обнять лейтенанта только одной рукой. Другую не выпускала маленькая Ната.
И потом торжественным маршем прошла батарея мимо дома, где жил Володя Ратиков. Он только что вернулся домой с Красной площади, где приветствовал воинов-победителей. А теперь эти воины приветствовали его, и выходило, что и он, Володя, - герой и победитель.
СОЛЕНЫЙ УС
После ухода детей на парад Галина Фёдоровна не заперла дверь. Когда же она услышала, как скрипнули давно не мазанные петли, крикнула из комнаты:
– Вернулся? В чём дело?
– Ага, вернулся. А никто не встречает. Во как!
В это время Галина Фёдоровна стояла, склонившись над гладильной доской, спиной к двери.
– Нет!
– твёрдо сказала она и вдруг почувствовала, что кто-то будто ударил её сзади по ногам неожиданно и сильно.
– Нет, не может быть!..
Чтобы не упасть, она оперлась на гладильную доску и повернула голову.
Матвей Тимофеевич стоял в дверях, и Галина Фёдоровна выкрикнула:
– Ты?
Она ведь думала, что это вернулся Володя, и окликнула его.
– Я самый, - сказал Матвей Тимофеевич. Он рванулся к жене и как раз вовремя успел её поддержать.
Потом они стояли обнявшись и молчали.
Галина Фёдоровна вдруг увидела, что в комнате стало светлее. А ведь день катился уже к вечеру, и надо бы окну потемнеть. Но ей показалось, что света прибавилось. Так ведь всегда бывает после дождя, когда небо совсем-совсем очистится и уйдут даже последние пухло-белые облака по слегка дымящемуся небу. А солнце, которое недавно ещё было задёрнуто как бы занавесью туч, словно от радости, что его раскрыли, блестит и сверкает великолепно и ярко.
Первая сказала Галина Фёдоровна:
– Живой?
– Живой.
– Что ж было?
– Ранили. Потерял сознание.
– Ну, а потом?
Матвей Тимофеевич помолчал. Ну как было в эти радостные минуты рассказывать о том горьком, что было в
первый год войны!И он вместо ответа отделался пословицей:
– Не хвались отъездом, а хвались приездом! Во как!..
Тогда там, на мосту, когда он поджёг бикфордов шнур, его оглушило и отбросило в кусты. Счастье Ратикова, что место было болотистое - торф да мох. А не то разбился бы - и костей не собрать. А так, контуженный, пролежал в кустах больше двух суток - то приходил в себя, то снова терял сознание.
Иногда ему слышался голос Володи, а то жена громко звала: "Иди к столу, Матвей. Захолодало всё в тарелке. А газета твоя не остынет. Начитаешься". Потом вдруг ясно виделось лицо дочки - такой, какая она была на вокзале в день его отъезда, и раньше, совсем малышкой. В эти мгновения Матвею Тимофеевичу делалось как-то особенно легко и спокойно.
И вот в полусознании после контузии здесь, в болоте, Матвею Тимофеевичу вдруг слышалось: "Па, ты плоснулся?" - "Да, доченька".
Голос Наташи переходил в шум, совсем терялся. И всё уходило в небытие.
В те страшные дни, когда смерть стояла рядом с Матвеем Тимофеевичем, фашисты навели через реку понтонные мосты и стали окружать наших.
Ратикова нашли колхозницы, когда и на этом, восточном, берегу реки были уже фашисты. Вначале не надеялись, что Матвей Тимофеевич выживет. Но ведь недаром говорится: "Ослабеет человек - слабей воды, окрепнет - крепче камня". Не скоро поправился, но выжил! Подался в лес к партизанам. А совсем поправился - снова воевал, но теперь уже в тылу у врага. Ведь не было в партизанском крае военной профессии ценнее минёра-подрывника.
Так вот и провоевал Матвей Ратиков - сначала с нашими партизанами, а потом с братьями по оружию - в лесах и горах Югославии и Чехословакии.
– А письма?
– спросила Галина Фёдоровна.
– Что письма?
– Почему не писал?
– Почты не было.
– Где не было?
– Там.
– Где там?
– В лесу и в горах, у партизан.
– А...
– Поняла?
– Поняла.
– Ты думаешь, я только с нашими партизанами был?
– А с какими?
– С нашими-то с нашими, но не только с русскими. В нашем отряде югославы были, чехи, ну и русские, конечно. Но друзей наших иностранных больше было. Они в тех лесистых горах всякую тропочку знали.
– Поседел ты, Матвей!.. Милый ты мой, родимый, единственный...
– Она прижалась к гимнастёрке, пахнущей мылом, и чувствовала, как леденеют руки...
Матвей Тимофеевич переобувался, когда увидел, как в узкий переулок, громыхая гусеницами, вошла артбатарея.
Он удивился этому так же, как Володя, и тут же выбежал за ворота. Только успел снять сапоги и надеть те самые комнатные туфли, которые вынимала из тумбочки Ната. И вот теперь он стоял на тротуаре и смотрел, как торжественным маршем проходила славная гвардейская артбатарея мимо его сына Володи.
На гимнастёрке старшины Ратикова были боевые медали и золотые полоски - память о тех мгновениях, когда он смотрел смерти в глаза. Теперь он видел, как командир прославленной батареи обнял Володю, а бойцы стояли перед его сыном, отдавая ему честь.
Матвей Тимофеевич кусал ус, и ус этот был солёным от слёз.
1972 г.