Последний снег

— Лив, это ты! Что там случилось с твоим папашей?

— Я бы тоже хотела это знать.

— Симон говорит, его весь день не было.

— Он наверняка скоро вернется.

Дуглас закатил глаза.

— Видар уже не молод.

— Отец здоровее нас всех.

— Оно, конечно, так, но мало ли что могло случиться.

Дуглас Мудиг не понаслышке знал, что беда может нагрянуть в любой момент. Десять лет назад его ферма сгорела, и ему так и не удалось полностью восстановить бизнес. В деревне поговаривали, что скоро молочной ферме, унаследованной Дугласом от отца, и вовсе придет конец. Лив казалось, что на лице мужчины написано злорадство. Кто знает, может, он только рад, что на этот раз неприятности не у него, а у соседа.

Из темноты за Дугласом возникла женская фигура, и Лив утонула в объятьях. Эва Мудиг была крепкой женщиной с коротко стриженными волосами и зорким взглядом, от которого ничего не ускользало. Видар говорил, что она больше мужик, чем Дуглас, и если бы не она, ферма давно бы уже загнулась.

Выпустив Лив, Эва покачала головой:

— Обычно Видар рыскает по деревне и ищет тебя, а тут наоборот.

— Все бывает в первый раз.

— Симон у нас каждый день бывает, но Видар на нашем берегу не показывается.

— Серудия говорит, что видела его из окна утром.

— Старуха слепа как курица, — заметил Дуглас. — Я б ее меньше слушал.

Эва выудила пластинку снюса из-под губы.

— С поисками лучше до утра подождать. Темно как в могиле.

— Да я не волнуюсь особо… Отец умеет о себе позаботиться, — сказала Лив.

Это и правда было так. Если кто и знал, как выжить в лесу, так это был Видар. Лес для него — дом родной. Что могло с ним случиться? Но все равно ей было не по себе при виде тревоги в глазах Эвы и Дугласа. Может, они знают что-то, чего не знает она?

— Если Видар не вернется к утру, позвони нам, — попросила Эва. — У нас есть собаки и квадроцикл.

— Спасибо, но в этом нет нужды.

Раздался треск ветвей, и из кустарников показались подростки. Их тени переплелись так тесно, что казалось, будто это один человек. Лив направила на них фонарик, и они поморщились от яркого света. От холода лица раскраснелись. Макияж Фелисии размазался. Со своими синими волосами и «боевой» раскраской она не была похожа ни на Дугласа, ни на Эву. По виду тянула на девятнадцатилетнюю — достаточно взрослая, чтобы уехать из деревни.

— Ты нашла его? — спросил Симон.

— Нет. Но нам лучше пойти домой. Я не удивлюсь, если он сидит на кухне и гадает, куда мы подевались.

На часах была полночь, когда они вошли в дом и сняли верхнюю одежду. Собака с унылым видом терлась об их замерзшие ноги. В доме было тихо и темно. В спальне отца ничего не изменилось. Все та же небрежно заправленная пустая постель. Симон открыл дверцы гардероба, будто наделся найти там Видара, решившего поиграть с ними в прятки.

— Тут его нет, — сказал он.

— Вижу, не слепая.

— Что будем делать?

— Если завтра не вернется, позвоним в полицию.

— Ты же сказала, что он нам этого не простит.

— А что еще делать? Надо же его найти.

Лив разожгла камин и заварила чай. Спать не хотелось, и они остались сидеть перед огнем. Не так уж часто им выдавалась возможность побыть вдвоем. Было непривычно, даже неловко. Оба переживали за Видара, но не хотели обсуждать, что могло с ним произойти. Так и сидели молча, глядя на огонь. Симон прилег и положил голову ей на колени. Лив гладила его по волосам, как не делала уже много-много лет. Она чувствовала бесконечную усталость.

— Выходит, Фелисия твоя тайная любовь. Я этого не ожидала.

Лоб под ее пальцами был горячим.

— Почему?

На свете столько девушек, рвалось с языка, стоит ли влюбляться в единственную девушку в деревне? Но ей не хотелось портить момент — хотелось бесконечно гладить его по густым волосам.

— Не знаю… Думала, ты с кем-то познакомился в Интернете. Не из наших мест.

— Скажи честно — ты просто не думала, что я могу кого-то заинтересовать.

— Нет, что ты!

Симон вывернулся, сбрасывая ее руку. Почему так сложно говорить правильные вещи? Она пыталась подобрать слова, которые помогут им сблизиться.

— Фелисия не такая, как все, — заявил сын. — Ей нет дела до того, что говорят люди. Она не выносит пустой треп. И предпочитает думать своей головой.

— Это хорошо.

— Но дедушке она не нравится.

— Дедушке никто не нравится.

Он повернул голову и посмотрел ей в глаза.

— Почему ты всегда его слушаешься?

— Не знаю, — ответила Лив. — Наверное, так проще.

— Ты же взрослая. Можешь делать что хочешь.

— Это не так просто, как кажется.

В темноте ее сын выглядел совсем мальчиком. Или ей так кажется? Когда он был ребенком, ей было проще отвечать на его вопросы — можно было обратить все в игру, когда не знаешь ответ или не хочешь говорить правду. Но он вырос и теперь видел ее насквозь. И знал, что она лжет.

— У тебя есть права, но машину ты не водишь. Почему?

— Сегодня водила.

— Только потому, что дедушки нет. А иначе за рулем был бы он.

Лив уставилась в огонь. Казалось, что пламя смеется над ней. Она притихла, чувствуя, как растет пропасть между ней и сыном. Пламя постепенно превращалось в угли, а она прислушивалась, нет ли шагов на крыльце. Она не знала, что пугает ее больше: что ей, возможно, больше не доведется увидеть отца, или что он войдет в дверь как ни в чем не бывало.

Лиам сидел в темноте и прислушивался к сонному дыханию дочери. Он боялся, что она почувствует его страх и проснется. Ваня была очень чувствительным ребенком, она как локатор реагировала на настроение окружающих ее людей. Если кто-то из близких был расстроен, она тоже расстраивалась. Все его неудачи, все его слабости оставляли на ней свой отпечаток. И это было невыносимо. Лиам знал, что у него нет другого пути, как попытаться исправиться, стать лучше.

Сам он всегда боялся кончить как отец. Отец работал на лесопилке с четырнадцати лет. Исправно платил налоги и покупал спиртное в монопольном магазине. И умер в пятьдесят лет. Отец был зол на жизнь и отравлял своей желчью их существование. Даже на смертном одре он продолжал жаловаться. Говорил, что всю свою жизнь посвятил гребаной лесопилке и ничего не получил взамен. Ни единого гроша сверх мизерной зарплаты, которую ему платили. «Сделайте что-нибудь со своей жизнью, — велел он им, будучи при смерти, — не будьте простофилями».

Лиам вышел покурить. Собаки засуетились в вольере, глаза поблескивали в темноте, хвосты хлестали по ляжкам. В доме матери горел свет. Через окно было видно, как мать порхает в своих свободных одеяниях. Как моль. Она страдала бессонницей и обычно засыпала на пару часов перед рассветом. Слишком много мыслей в голове, и эти мысли не дают мне покоя. Лиам прекрасно понимал, что мать имеет в виду. Ей тоже пришлось нелегко. И не важно, что отца больше нет, не важно, что прошло много времени, — плохие воспоминания все еще таились в старом доме, готовые в любую минуту вырваться наружу.