Последний тамплиер

— Сам не знаю, — и тут же добавил: — Я уже понял, что ты настоящая заноза в заднице и, пожалуй, боялся, что от твоего визга крыша обвалится.

— Правильно боялся.

Она придвинулась ближе.

Он почувствовал, что сердце забилось чаще, и переменил положение, наклонившись к ней.

— Еще… я решил: какого черта? Проверим, такая ли она умная, как воображает.

Она подвинулась еще ближе. Их лица оказались в нескольких дюймах друг от друга, ее глаза смотрели в упор. Губы изогнулись в усмешке.

— Как ты великодушен…

Небо, горы, костер… Идеальная обстановка. Он на расстоянии ощущал тепло ее манящих губ, и на короткое мгновенье все остальное исчезло. Мир перестал существовать.

— Надо сказать, я вообще благородный и великодушный парень. Особенно я великодушен к тем, кто совершает собственное… паломничество.

Совсем крошечное расстояние разделяло их губы.

— И раз ты отправился защищать меня, — шепнула Тесс, — я могу считать тебя своим личным рыцарем-тамплиером?

— Вроде того.

— Знаешь… — Ее глаза блеснули озорством. — По уставу тамплиеров тебе полагается всю ночь стоять на страже над спящими пилигримами.

— Ты уверена?

— Глава шестая, раздел четыре. Можешь проверить.

Неземное чувство.

— Выдержишь? — спросила она.

— Запросто. Нам, тамплиерам, не привыкать.

Она улыбнулась, и тогда он наклонился и поцеловал ее.

Он подвинулся ближе, и поцелуй стал горячей. Они сливались друг с другом, уходя в свои чувства, ни о чем не думая, захлебываясь ощущением, запахом, вкусом. И тут что-то вторглось в него — знакомая картина всплыла из темной глубины: потерянное лицо матери, мужчина в кресле с бессильно повисшими руками, отстраненно поблескивающий лежащий пистолет на ковре и забрызганная кровью стена.

Он отшатнулся.

— Что такое? — отрешенно прошептала Тесс.

Он мрачно сел. Глаза были далекими, и в них стояла какая-то призрачная мысль.

— Это… не лучшая идея.

Она привстала, запустила пальцы ему в волосы, притянула к себе.

— О, позволь не согласиться. По-моему, идея замечательная.

Она снова поцеловала его, но прикосновение ее губ заставило его отпрянуть.

— Я серьезно.

Тесс поднялась на локте, непонимающе взглянула на него. Он потупил глаза.

— О, господи! И правда, серьезно.

Она искоса глянула на него, блеснула улыбкой:

— Что, пост требует воздержания?

— Не в том дело.

— Тогда в чем? Ты не женат. Я готова поручиться, что ты не гей, хотя… — Она неопределенно пожала плечами. — И мне, когда я последний раз смотрелась в зеркало, очень даже понравилось то, что я вижу. Так что?..

Он мучительно искал слова. Не первый раз он поддавался этому чувству, но то было в прошлом. Он уже давно не испытывал ничего подобного.

— Трудно объяснить.

— Попробуй.

Это оказалось нелегко.

— Конечно, мы почти не знаем друг друга, и, может, я слишком спешу, но ты мне правда нравишься и… Я должен тебе кое-что сказать про себя, даже если… — Он замолчал и докончил мысленно: «…даже если из-за этого потеряю тебя». — Это о моем отце.

Он окончательно сбил ее с толку.

— А он тут при чем? Ты говорил, он умер, когда ты был мальчиком, и тебе тяжело пришлось.

Она увидела, что Рейли морщится, как от боли. Еще в прошлый раз, дома, она поняла, что вступает на запретную территорию, но упрямо договорила.

— Что это было?

— Он застрелился. Без всяких причин.

В груди у Тесс медленно таял холодный ком. Она успела вообразить гораздо худшее.

— Как — без причин? Причина всегда есть.

Рейли мрачно покачал головой.

— В том-то и дело, что не было. То есть никакой разумной причины. Не заметно было, чтобы он был особенно мрачен или уныл. Мы уже потом узнали, что он был болен, страдал от депрессии, но для нее не было оснований. У него была хорошая работа, денег хватало, жена его любила. По всем внешним признакам, он отлично жил. Но это не помешало ему застрелиться.

Тесс склонилась к нему.

— Это болезнь, Шон. Физиологическое состояние, нарушение химического равновесия — называй как хочешь. Ты же сам сказал: он был болен.

— Знаю. Но еще знаю, что это в генах. Один шанс из четырех, что передалось и мне.

— И три из четырех, что нет.

Она ободряюще улыбнулась поникшему Рейли.

— Он лечился?

— Нет. Это было еще до того, как «прозак» распространился наравне с аспирином.

Она помолчала, задумавшись.

— А ты проверялся?

— Проходил положенные по службе психические обследования.

— И?..

— Они ничего не находят.

— Ну вот, — кивнула она, — и я тоже не вижу.

— Не видишь?

— У тебя в глазах, — мягко заговорила она, — я видела что-то далекое, что отгораживает тебя, удерживает. Сперва подумала, может, это твой образ агента: сильный, немногословный мужчина со значком… С тобой этого не случится.

Ее взгляд излучал уверенность и надежду.

— А если?.. Я это пережил, я видел, что происходило с мамой. Не хочу подвергать такому тебя и тех, кто мне небезразличен.

— И ты решил отгородиться от всего мира? Брось, Шон. Это все равно, что сказать, будто нам нельзя быть вместе потому, что твой отец умер, скажем, от рака. Неизвестно, что с нами будет. Все мы просто живем и надеемся на лучшее.

— Не все просыпаются однажды утром и решают с помощью пули уйти из этого мира. Я иногда узнаю его в себе. Он сделал это, когда был немногим старше, чем я сейчас. Иной раз гляжу в зеркало, вижу: его взгляд, осанка… Я боюсь этого.

Она, не скрывая досады, помотала головой.

— Ты ведь говорил, ваш священник помог тебе выкарабкаться.

Он рассеяно кивнул.

— Отец не был верующим. Он начисто разрушил свою веру вопросами, а мама — она во всем шла за ним, и ее не особенно интересовала религия. После его смерти я замкнулся в себе. Не мог понять, почему он это сделал, почему мы ничего не заметили, почему не смогли остановить его. Мама совсем сломалась. Она все больше и больше времени проводила с нашим священником, а потом он и со мной стал общаться. Помог мне понять, почему никого из нас нельзя винить, показал другую сторону жизни. Церковь стала мне прибежищем, и я никогда этого не забуду.