Последний вервольф

Мы оба знали, что фаза юношеского восторга пройдет или, превратившись в полное извращение, вызовет проблемы, задушит сексуальный поток, вызовет пагубные последствия. Сейчас она смотрела на меня так, будто мы находились в тайном сговоре. «Да, я знаю», — говорил ее взгляд. Да и как, убив шесть жертв, могла она не знать удовольствия от падения?

Пол был холодным, мне стало неприятно лежать. Я поднялся и принял горячий душ. Хотелось пойти обратно, сунуть нос ей в киску, а язык — в ее сладкий молодой сфинктер, и почувствовать притягательный животный запах там, внизу — ответ на вопрос, который я задавал себе годами. И оба они лежали с открытыми глазами, и оба они знали, что были обнажены; [36] и им это нравилось.

36

Библия короля Якова. Книга 7:3.

Но в то же время, в то же время, в то же время мир жил дальше. Нам нельзя было здесь оставаться. Вся эта история с дротиком не укладывалась у меня в голове. Те дни, когда Грейнер ловил нас живыми, давно остались позади. Хотя, конечно, Альфонса ловил Эллис, а не Грейнер. В любом случае, пора было уходить. С нашей стороны было глупо встречаться на Манхэттене в первый же раз.

Я почистил зубы и вернулся в спальню, она как раз заканчивала разговор. Она взглянула на меня. Мы не рассмеялись, но если бы это было в кино, как раз так и было бы прописано в сценарии, чтобы показать: проведя всего десять минут в разных комнатах и встретившись снова, мы вернулись в настоящую реальность, которая одна имеет значение.

— Ты весь сверкаешь, — сказала она.

— Максимальный контраст. Хочу, чтобы ты оставалась грязной.

— Фу. Ну ладно.

Я лег рядом.

— Сегодня мы можем наслаждаться, — сказал я, — но завтра у нас есть дела.

39

Следующие несколько дней нами правила паранойя. Мы встречались всего четыре раза и всегда — в разных местах. Ей нужно было подготовить Николая к тому, что она собиралась уехать (он любил повздорить с Расторопной Элисон, был очень назойлив), а я разрабатывал маршруты и решал вопросы конспирации. Калифорнийские автомобильные номера, целый набор разных париков, очков, накладных усов, а главное — приобретение поддельных автомобильных прав и перевод средств примерно на 20 миллионов долларов на имя Талуллы Аполлонии Димитриу. Самодовольная тактичность подняла было голову, но моя девочка тут же с ней разобралась. «Естественно, в такой ситуации я могла бы чувствовать себя шлюхой, будто ты мой папик. Но это ведь не так», — сказала она, но голова у меня была забита проблемами поважней, чем чувство такта. Даже в современном мире невероятных финансовых махинаций перевести 20 миллионов так, чтоб этого никто не заметил, — нелегкая задача. Мне нужно было много времени, чтобы уладить вопрос с деньгами. Оффшорные счета. Хитрые сделки со швейцарскими банками. И все это на случай… Еще одно неудобство, связанное с переводом большого куша, состояло в том, что я делал это, чтобы у нее были средства в случае моей смерти. И ни один из нас не мог притвориться, будто не понимает этого. Так что однажды мы решили все обсудить.

— Вообще-то я не собираюсь умирать, — сказал я. — Но если это все же случится, у тебя будут деньги. Только пообещай мне, что станешь покупать самое красивое нижнее белье.

— Думаю, ты перегибаешь палку, — ответила она. — Но так и быть.

Ничего не поделаешь — паранойя. На Манхэттене у меня было много юристов по делам предпринимательства (у четырех моих компаний здесь были главные офисы), но я настоял на том, чтобы наши встречи и подписи документов происходили за городом. Я нанял машину из аэропорта Джона Кеннеди и поехал в Филадельфию. Отличная возможность, решил я, заодно и проверим — нет ли за мной слежки. Результаты были раздражающе неопределенными. Никаких признаков бессмертных, но мне показалось, я засек пару агентов ВОКСа в Фили. Я оставил машину в аэропорту и сел на рейс до Бостона, прятался в городе целые сутки, а потом перескакивал с самолета на самолет следующие три дня, заработав страшное обезвоживание: Детройт, Индианаполис, Вашингтон, Филадельфия. Тут я сел в машину, снова доехал до аэропорта Кеннеди и взял такси до Манхэттена.

Где сразу же наткнулся на вампира.

Я расплачивался в такси на Пятой авеню, а он выходил из магазина, доставая из пакета пачку «Америкэн Спиритс». [37] Я почувствовал его вонь, когда уже наполовину вылез из такси. Я быстро присел на бордюр — импровизируя завязывание шнурков — и стал наблюдать из-за машины, как он резко остановился на ходу, и его лицо приняло выражение отвращения. Я не узнал его. Высокий, с длинным лицом и короткими густыми волосами, выкрашенными в фиолетовый. На нем были узкие джинсы, кожаный пиджак с рукавами три четверти и оранжевые «Конверс». Если забыть, что он был вампиром, то он смахивал на двадцатилетнего киберпанка. Я поднялся, и с минуту мы просто глазели друг на друга, ощущая тошноту. Он выглядел так, будто для него это было в новинку. Манхэттен тем временем жил свей жизнью, гудел, блестел, дымился, свистел, улюлюкал и дрожал от проходящих в подземке поездов. Вдруг вампир покрутил головой, отступил назад, повернулся и, споткнувшись, направился в противоположную сторону.

37

Марка сигарет.

— Это просто случайность, да? — сказала Талулла. — То есть это значит, что он не преследовал тебя.

Мы находились в номере «Уолдорф Асториа» на Парк авеню. И я снова был Мэтом Арнольдом. Я боялся долго пользоваться одним и тем же паспортом.

— Я уверен, что он не следил, — ответил я. — Я, кажется, начинаю понимать, в чем дело. Я думал, все вампиры знают о вирусе. Но это не так. И этот вампир тому подтверждение. Как же до меня раньше не дошло?

Талулла села в одно из красных кресел в стиле рококо и положила ноги на пуфик. Все эти дни мы старалась избегать разговоров о том, кто мы на самом деле. Но страшный неотвратимый факт прорывался наружу во всем, что бы мы ни делали, и полнее всего он проявлялся во время секса. Когда мы оставались один на один, Wulf очень красноречиво пах; ароматная правда, рядом с которой все остальное меркло. На людях мы делали вид, что этого факта не существует — так бездетная пара, решившая выдумать для себя сына и домик с садом, притворяется в обществе нормальными людьми. Вот как мне представлялось теперь наше положение (хотя Бог по-прежнему был мертв). Мы словно были героями в пьесе Олби «Кто боится Вирджинии Вульф?». Мы вели себя так, будто каждый из нас хотел спровоцировать другого на признание того, что мы занимаемся самообманом. Или, скорее, она провоцировала меня. Эта игра напомнила мне, что она совсем недавно ощутила на себе силу Проклятия и пока была готова верить, что все — то есть превращение в монстра раз в месяц и убийство невинных людей — еще могло оказаться страшным сном. Мы даже избегали говорить о причинах, которые подтолкнули ее поехать в Англию, хотя я и так все понимал: те пять жертв, как ни старалась она нападать на них в разных уголках Штатов, начинали давить на психику. Она выбрала Англию, потому что там говорят по-английски. А в нашем случае надо стараться не иметь языковых преград и не привлекать лишнего внимания. Она знала, что я все знаю. Поэтому ее лицо иногда принимало виноватое выражение, словно кто-то сказал в наушник дикторше новостей в прямом эфире, что знает все про ее аборты или порнофотографию — ее щеки вдруг вспыхивают, и она моментально теряет самообладание, не понимая, что говорит. В сексуальном же плане она стала напоминать Еву, на чьих губах еще блестит сок запретного плода.

В общем, мы старались сохранять тайны неразоблаченными. До поры.

— Вот и хорошо, — сказала она. — Значит, нам не надо волноваться о всех вампирах на свете.

На ней было серое шерстяное вязаное платье, черные чулки и черные кожаные сапоги до колен. Уютное платье и агрессивные сапоги. Мягкая внутренняя сторона бедра и жесткая внешняя. Это совсем не шутка портного, просто замечание человека, у которого вовсю играют гормоны. Прошла уже половина фазы до следующего полнолуния, и в ее запахе появились новые нотки. Под изысканным ароматом «Шанели» я чувствовал ее второе Я, которое издавало сильный запах тайного убийства и жестокости. Я чувствовал исходящий от нее жар. Голод, который нельзя утолить ничем, кроме живой плоти, заполнял ее существо. И следующие двенадцать дней этот голод будет лишь усиливаться. В нас обоих. Синхронно.

— Да, — сказал я, — но этот болтливый идиот опасен. Он выглядел так, будто впервые в жизни увидел оборотня. Есть что рассказать дружкам. Если среди них окажутся вампиры, которые в курсе происходящего, совсем скоро они возьмут нас на мушку. Этот болван расскажет после ужина веселенькую историю про оборотня, и оп! — они уже нас выследили. Нет. Пора уезжать.

— Сейчас? Сегодня?

— А ты хочешь сидеть и ждать, пока они нас выследят?

Она встала с кресла, подошла ко мне, обняла и поцеловала.

— Нам не стоит ехать вместе, — сказал я неуверенно.

— Не сходи с ума.

— Но они пока не знают о тебе. А если узнают…

— Это все в прошлом. Теперь есть только ты и я. И все.

Пауза. Мой член уперся в нее. В этот момент я понял, что ее поцелуй всегда сможет отвлечь меня от любых хмурых или параноидальных мыслей. Ее талия в моих руках — магическая геометрия, которая уносит меня назад к истине, к началу начал, в место, где обитает душа, где можно сойти с ума. Она — воплощение истины-красоты, как у Китса. [38] И я не могу противостоять ее чарам. И мне придется просто жить и принимать все, что бы ни готовило будущее.

38

Джон Китс (англ. John Keats) — поэт эпохи английских романтиков.

— Ну, мы можем подождать полчаса, — сказал я, положив руки на ее круглую попку.

— И что, теперь так будет всегда?

— Не знаю.

— Тогда поторопись, — сказала она, — пожестче и побыстрей, пожалуйста.

Той ночью мы уехали из Нью-Йорка (такси до Центрального Аэропорта и «Амтрак» [39] до Чикаго), не тратя время на обсуждение планов или маршрута. Она знала, что я уже все продумал, так что требовать объяснений было бы с ее стороны грубо, особенно учитывая интуитивную связь между оборотнями. Так что мы старались обойти этот вопрос и не думать о неотвратимом жутком конце путешествия, как хитрые детишки, которые обо всем знают, но помалкивают. Когда она забывала о самообладании, становилось заметно, как она ненавидит себя за то, кто она есть, хотя уже долгие месяцы отчаянно пытается смириться с собственной природой. Она уже прошла посвящение чужой кровью, но остатки сентиментального прошлого еще не погибли. Она стала монстром, но все, что было ей так дорого и что она потеряла, все еще не давало ей покоя, какая-то сила снова и снова заставляла мысленно возвращаться в детство и сожалеть о нем. Но в одну реку нельзя войти дважды. И от этого, конечно, больно. Она была столь многими любима, маленькая черноглазая Лула с высоким лбом и родинкой над губой. Превращение в оборотня должно было отрезать ее от прошлой жизни навсегда, но не тут-то было. Процесс самоидентификации продолжался. Я страдал, глядя, как страдает она, и сердце мое разрывалось на части.

39

Железнодорожная пассажирская корпорация (англ. National Railroad Passenger Corporation), действующая под коммерческим названием «Амтрак» («Amtrak»).

— Как ты справляешься с фактом, что должен был умереть по крайней мере уже пару раз? — спросила она однажды.

Для кого угодно, кроме новоиспеченных любовников, кровать в поезде «Амтрак» стала бы целым испытанием. Маленькие занавески на окне были распахнуты и открывали быстро несущееся мимо ночное небо, по которому плыли закрученные ветром серые и иссиня-черные облака. Поезд был наполнен запахом быстрорастворимого кофе и сухим кондиционируемым воздухом.

— Ты родился в 1808 году — не ожидала, что когда-либо произнесу подобное, — то есть двести лет назад. Это наверняка вызывало у людей вопросы.