Глава 1

Ты знаешь, в октябре так быстро рассеивается летнее тепло, а ведь до этого растягивалось на весь сентябрь, тогда оно словно не хотело покидать эту землю, чего не скажешь о местных жителях, которые изо дня в день, изрядно напитавшись ненавистью ко всем и ко всему вокруг, проклинают белый свет почём зря. Зелёная листва, висевшая на громадных и могучих деревьях нехотя желтеет, а позже, постарев, падает из своего родного дома — дерева, которое растило эту листву на протяжении какого-то установленного промежутка времени. Но всему приходит конец. Дни плывут, цикл преследует цикл. Кто-то живёт, кто-то умирает, но никому нет дела до течения времени вокруг него самого, ведь свою старость человек так и не увидит в суете своего жизненного круга, наполненного вихрем событий. Да, всё происходит именно так, но это та правда, которую кто-то пишет для себя. Он отказывается верить во всё остальное, ему всё равно, он в своей зоне комфорта, которая состоит из его мыслей, догадок, убеждений. Вот, уже не успеешь обернуться — а в воздухе начинает веять прохладой, ещё не зимней, но ты уже не чувствуешь того самого летнего тепла, которое так приходилось тебе по душе. Сколько октябрей за свою жизнь повидал — но они не кажутся обыденными, наоборот, ты возвращаешься к ним опять, и ты знаешь, что будет дальше — новый год, снег, который позже растает, день рождения, пасха, лето, осень. Но встречаешь ты эту банальность всё более старым, уже с новыми мыслями, новыми этапами и обстоятельствами жизни. И для кого-то эта картина может угасать, а для другого и вовсе сможет обретать новые краски, которыми человек нарисует свою дальнейшую судьбу. В голове Павла переплеталось множество мыслей о насущном, они на протяжении многих лет не давали ему спокойно жить и существовать в этом мире, оставляя раны от скрежета на сердце и душе, словно напоминая о себе. В воздухе, над давно знакомой ему улицей, на которую он смотрел с тоской из окна, нависла какая-то странная и пугающая Павла атмосфера. Это уже был не тот октябрь. Это уже была не та жизнь. На дне бокала разлёгся довольно таки неприятный, но крепкий и отдающий какой-то терпкой стариной виски. Названия его Павел не помнил, да и оно не нужно было ему сейчас. Он хранил у себя эту бутыль, подаренную коллегами (наверное, а может и не ими) для особого случая, и Павел с грустью осознал, что тот случай настал, пусть и не радостный, как ему хотелось бы, и как бы он мечтал. Да, даже здесь его мысли дали понять ему одну истину: не важно, что ты хочешь, ведь грёзы не материальны, и они никогда не окажутся перед тобой в твоих руках, а будут оседать лишь в твоей голове, оставаясь чем-то недоступным для тебя и твоего мира. Павел не был пьющим, и не любил никогда выпить особо, но почему-то сейчас, он с одновременно злобным и грустным видом, вертел уже пустой бокал в правой руке.

— Давай! Иди, своим дружкам ещё раз пожалуйся, на то, какая я стерва! Козёл! Всю жизнь мне …! — Позади Павла раздался грохот, на который он не обернулся. Окно в квартире открылось из-за сильного сквозняка, и комнату наполнил холодный, мрачный воздух, которого Павел также не ощущал. Жена, а точнее, наверное, уже бывшая жена Павла — Вера, худенькая и темноволосая барышня с пронзительно глубокими голубыми глазами и татуировкой бабочки на левом плече, всхлипывая, пнула сумку, наполненную личными вещами Павла и словно влетела в другую комнату, громко захлопнув за собой дверь. За окном погасло солнце, его заменил пасмурный мрак, который расстилался на серых многоэтажных домах Смутевска. Плыли дни, а пламя любви Павла и Веры постепенно угасало, и наверное уже потушилось, не оставляя за собой ни фитиля, ни уголька. У Павла уже не оставалось сил кричать на свою супругу, всё было решено, и ему всё было так безразлично, что Павел не видел смысла что-то предпринимать. Он просто не знал, что будет дальше, он просто молчал. Павел убрал стакан в сторону, встал, отряхнулся, перевесил сумку через плечо, после чего его взгляд замер на портрете, на котором он красовался со своей супругой. И кто знал, что такие беззаботные, молодые, сидящие в обнимку два любящих сердца, разобьются спустя десять лет? Павел познакомился с Верой абсолютно случайно, он тогда думал, что их свела судьба, хотя Павел в неё до этого никогда и не верил. Как-то раз, Павел возвращался из училища, его настроение было настолько убитое, что он тогда решил в очередной раз пройтись до небольшого сквера за городом, куда он любил ходить каждый раз, когда в его душе главенствовала тоска, но это было так часто, что эта тихая опушка уже стала для Павла если не вторым домом, то любимым местом точно. Тогда он увидел девушку, которая тяжело дышала, и всхлипывая, перебирала верёвку в руках. Павел наблюдал за ней, но вскоре перестал обращать внимание, пока краем глаза не увидел, что девушка стала забираться на большое дерево, обмотав верёвку вокруг своей шеи. Павел не задумываясь подлетел к ней, и схватившись за талию, резко потянул девушку к себе. Девушка стучала по спине Павла лёгкими от бессилия ударами, а Павел замечал в тот момент лишь то, что обнимает её. Павел чувствовал тепло, которое он не знал до этого. Это тепло заставило его забыть обо всех своих проблемах, и девушка с каждой секундой слабела, переставала наносить удары, а потом и вовсе повисла в руках Павла тихо зарыдав.

— Я не хочу жить — шептала Вера.

— Я тоже — отвечал Павел, подняв голову к небу — А хочешь, я тебя кофе угощу? — Девушка кивнула. Она долго рассказывала ему обо всём, а он лишь слушал. Она была словно брошена на произвол судьбы, и решила, что жизнь пришла к её логическому завершению. Детдом, долги, работа за копейки на стройке, где она вдоволь надышавшись краской, падала голодной и обессиленной в холодную кровать в старом общежитии. Да, в Краснароссии не баловали хорошей работой и зарплатой людей с улицы, без каких-либо связей. Павел с тех пор во всём её поддерживал, и никогда не расставался с ней, он начинал видеть смысл жизни, он радовал её каждый день пусть самыми незначительными знаками внимания, но как она это любила! Но на этот раз Павел решил, что эта ссора переросла во что-то большее, и хоть мосты пока не сожжены, нужно уехать ненадолго, чтобы отдохнуть друг от друга, ведь потерять Веру для Павла значило потерять всё. Его терзали смутные ощущения своей неправоты. Угольки любви всё угасали, но не потухли в нём. Интересно, а в Вере? Павел взял также свой наградной карабин «Сайга» с начатой пачкой патронов, бумажник, и уже казалось можно было выдвигаться. Павел снова посмотрел на портрет, справа от него висела фотография его родителей, ныне покойных, что и завещали ему один дом в безлюдной деревенской глуши. Павел взял фотографию со стены, сложил пополам, приложил к сердцу, постоял так около минуты, после чего убрал её в карман. Сколько всего ужасного раздирало его душу на данный момент! Какая-то непонятная смесь горечи, ностальгии по родителям, недобитой любви к своей семье, и, наверное, грусти за прошедшую жизнь легли на его голову. Да, ведь грёзы не материальны. Павел, перекрестившись, открыл дверь комнаты и прошёлся по коридору квартиры. Переложив ключи от автомобиля в карман куртки, он, под звуки всхлипывания, начал надевать чёрные, тяжёлые ботинки.

— Анну дай напоследок, Анечку то… — полупьяным голосом и в приказном тоне тихо молвил Павел.

— Хренов тебе, урод, псину свою вон забирай, а Анечке я скажу, что ты помер уж давно от пьянки, и что не было в нашей жизни и семье такого человека — шмыгая носом почти после каждого слова, дрожащим голосом молвила Вера. Она сидела на кухне неподвижно, опустив голову вниз, и держа в правой руке сигарету, с которой постоянно падал пепел, так как в этот момент рука её сильно дрожала. Павел не отвечал ей агрессией. Никогда. Быть может угля в нём было более чем достаточно. Он кинул грустный взгляд на завязанные ботинки, и дойдя в них до кухни, прислонился ко спящей двухгодовалой дочке и поцеловал её, ему даже показалось, что она улыбнулась в этот момент. В этом поцелуе он почувствовал некий уход энергии из своего тела, словно что-то окутывало его, не отпуская вовсе. Пелена? Он последний раз посмотрел на неё, повернул голову в сторону Веры, и постояв словно вкопанным ещё немного, положил правую руку на плечо супруги, которая, не поворачиваясь, шмыгнула носом, и лишь стряхнула его прикосновение с себя, словно грязь с тела. Гордость ли, безысходность ли, не позволяли ему извиниться, обнять её, и жить дальше. Павел покинул кухню, окинул взглядом квартиру, и вздохнув, окликнул своего друга, который, прижав лапки, всё это время лёжа наблюдал за хозяевами, и наверное не мог понять, отчего они кричат друг на друга? Еда то есть, а чего им ещё нужно? Крон, так его звали, годовалый, уже не щенок немецкой овчарки, завиляв хвостом, побежал в сторону Павла. Вроде всё готово, можно выходить.

— Пока — и в ответ тишина. И из-за этого прощания в воздухе нависла ещё более ужасающая атмосфера, словно закончилась эпоха. Маленькая, но эпоха. Павел захлопнул дверь квартиры, но постояв немного на лестничной площадке, вернулся, и забрал тот самый портрет, убрав его в сумку. Веры уже не было. Ни на кухне, ни в прихожей, ни в душе.

1. Начало конца

На лестничной площадке витал ужасный запах кислой рыбы, который въедался в ноздри, и не позволял насладиться свежим осенним воздухом, что доносился из открытой форточки около лестницы. Исписанные стены лифта были чем-то вроде особенного дополнения в каждом подъезде жилых домов Смутевска, это были не какие-то непонятные граффити, а настоящие произведения искусства так называемых местных «уличных художников». Павел разглядывал их, пока лифт вёз его и Крона на первый этаж, но не понимал точного смысла, который хотел передать автор. «Возвращение стоит разлуки» — ярким, красным цветом над кнопками расстилалась надпись над женщиной с мечом в правой руке и весами в левой. Она, кажется, была нарисована по образу медузы горгоны, но с завязанными глазами. Павел уставился в одну точку, абсолютно не шевелясь, он не придавал особого значения каким-то непонятным ему калякам-малякам. По его мнению подобного рода философия была абсолютно бесполезной, ведь можно нарисовать любую чушь, или предположить абсолютно любую гипотезу, сопровождая её такой же случайной подписью, и любой будет думать данное на свой лад, ведь хоть и в мире царит коллективизм, мысли — индивидуальны. А здесь людям было особенно некогда думать о чём-то прекрасном, кто же тогда оставляет эти надписи? Кого не спроси — у всех всё плохо, у всех вокруг их души мертвы, кому это нужно? Гуманитарные науки Павел никогда не любил, не учил, и толком не понимал, но философия, в любом её виде, была неотъемлемой составляющей его жизни. Красный индикатор показал первый этаж, двери лифта открылись, и Павел, держа правой рукой поводок Крона, шагнул к выходу из подъезда. На небо уже натянулись тучи, немного моросил дождь, Павел вдохнул последний раз городской воздух, собрался с мыслями, и достав ключи из кармана, направил их в сторону своего старенького автомобиля, и открыл его нажатием на кнопку.

— Пашка, Пашка, чего, на дачу собрался поди? Дак не сезон сейчас, чего там делать то в самом деле? Вон я … — позади Павла раздался до боли знакомый ему голос местного любителя выпивки Санька, с которым разговаривать сейчас у Павла не было никакого желания. Голос приближался всё ближе к автомобилю, бессвязная речь становилась всё более раздражительной для Павла.

— Да так, проведать нужно хозяйство своё, что да как — буркнул под нос Павел, не поворачивая голову в сторону любителя поболтать, при этом трамбуя сумку в багажник автомобиля. Закрыв багажник, Павел, стоя спиной к Александру, незаметно для него закатил глаза, словно показывая Крону своё недовольство в общении с малознакомыми ему личностями.

— Ну ладно, поеду я, времени нету, да и пробки там … — Павел, наотмашь махнув рукой, словно прощаясь, приказал Крону занять место сзади, и сам сел на водительское сиденье.

— Ну давай, давай, занятой, я понимаю, а Верка то как там? — почесав затылок поинтересовался Александр. Павел лишь завёл машину и нажал на газ.

****

Главная дорога B-19 была на удивление пустой, была пятница, и странно, что народ не ломился на дачу как обычно. Десять часов вечера, смеркалось, Крон спал на заднем сиденье, по бокам дороги уже около ста километров не заканчивался лес. Иногда лишь проезжали мимо дальнобойщики. На улице начало холодать, и Павел прикрыл окна в автомобиле, после чего включил свет в салоне, так как на улице уже стало слишком темно. Изо рта Павла торчала тонкая ароматизированная сигарета, из пачки, которую он перед отъездом взял у Веры. Он не знал зачем, он не курил никогда, и романтики не видел в табачных изделиях столько, сколько видела в этом Вера. Мундштуки с сигаретами не перебивали в нём любовь к ней, напротив, это добавляло какую-то изюминку к Вере. Павлу нравилась какая-то случайно попавшая в его поле зрения цитата, которую он когда-то случайно прочитал на стене своего подъезда, от неё не отдавало «фальшивой» философией, которая ему так не нравилась. «Как бы я хотел пепел в сигарете моей заменить на прах любви нашей, чтобы дышать тобой» — и в этих строках были настолько цепляющиеся к сердцу слова, что Павел уставился в конец длинного шоссе, и лишь держал правую руку на руле, а левой иногда размахивал табачный дым. Он даже не заметил, как на ближайшем посту ГПР, сотрудник махнул полосатой палкой сначала в сторону его автомобиля, а потом к себе. Павел, матерно выругавшись, заметил, как бешено бьётся его сердце. Хоть бы эти скоты не учуяли едкий запах старого виски, и не попросили бы дыхнуть в трубочку! Остаться в 200 километрах от дома без автомобиля, прав, с огромным багажом вещей и собакой на руках, было бы очень плохим завершением и без того трудного дня. Припарковав машину у обочины в ста метрах от сотрудника, Павел, лихорадочно, дрожащими руками, начал запихивать себе в рот мятные конфеты одну за другой, а когда милиционер подошёл к авто, то откинул пачку в сторону, и ещё раз размахнул табачный дым. Крон даже проснулся, протяжно зевнул и посмотрел с любопытством на сотрудника. Павел открыл окно, фальшиво и нехотя улыбавшись незваному гостю. Перед ним стоял низкий, толстоватый, с отчётливой щетиной на лице милиционер. Большое, круглое лицо устало заглянуло в салон автомобиля.

— Добрый вечер — сотрудник приложил правую руку к своему виску — младший лейтенант ГПР Рыглов, документы ваши можно посмотреть? — Павел, услышав фамилию, тихо и кратко посмеялся, потянулся в бардачок машины, и достав нужные документы, сунул их гостю.

— Тааак — лейтенант перелистывал паспорт и водительские права, иногда посматривая на Павла, и сразу же обратно в документы. Рыглов постоял ещё несколько секунд, и отдав документы обратно, пробежался взглядом по автомобилю.

— А огнетушитель в машине у вас имеется? — Павел, на этот раз не закатив глаза, достал из кармана свой кошелёк, и зацепив пару купюр, швырнул их в сторону полицейского.

— Упало у вас — не поворачиваясь, с каменным лицом отрезал Павел. Рыглов с удивлением обернулся по сторонам, после чего как бы взъерошился от такого поворота событий, хотя этого он и ожидал, и на «вознаграждение» надеялся.

— Это что же, что вы, взятка что ли, как это, да я ж, вы к чему такого мнения то о себе высокого? —

— А вы к чему эти формальности? — Павел всё не отрывался от красивого и тёмного ночного неба, оно словно чёрная роза, вроде злая на вид, с шипами, но что-то есть в ней такое прекрасное и притягивающее. Милиционер, оглянувшись по сторонам, поднял бумажки с земли, и торопливо начал совать их себе в карман.

— Вижу у вас всё нормально, и соответствует техники безопасности, счастливого пути! — Рыглов вытер пот со лба, приподняв фуражку —

— И тебе не помереть — Павел, закрыв окно, как можно быстрее завёл автомобиль, и нажал на газ. Рыглов посмотрел на него, и огрызнувшись, приподнял свой жезл правой рукой, но передумав, убрал его обратно. Дорога расстилалась дальше, лес по бокам дороги всё не заканчивался, полумрак лежал на проезжей части, машин вроде как прибавилось, стали появляться дачники, которые ехали на легковых автомобилях то в сторону Павла, а то и от него. По радио играла какая-то старая песня в жанре рок, её автор был неизвестен, и никто точно не знал, кто её исполняет, по радио её так и объявил низкий и монотонный голос: «Нам не удалось узнать, кто же написал эту композицию, так что послушайте вы, может быть вы узнаете в этой песне запись вашего друга, или знакомого музыканта». Но никто в Краснароссии не узнавал. Павел слышал её впервые, но ему казалось, что он был знаком с этой песней с малых лет, и точно слышал её в детстве. Павел задумался насчёт человеческого бытия, ведь жил своей жизнью какой-то музыкант, и не известно, жив ли он сейчас, и вот, по радио крутят его песню. Быть может он об этом и мечтал, какой же музыкант не желает славы? Но если он мёртв, то к чему уже эта слава? Павел обычно держал у себя в сумке или портфеле (в зависимости от того, где он находился, на работе или на занятиях спортом) свой личный дневник. Это была небольшая тетрадка, исписанная фломастерами разных цветов его дочуркой. Его совсем не разозлило, когда он однажды увидел Аню, сидящую на коленях Веры, которая с улыбкой на лице, видимо, пыталась что-то нарисовать на рабочей тетради Павла, которая была предназначена для ведения служебных заметок, что были нужны ему на работе. Павел тогда посмотрел на счастливые лица своей дочери и жены, и подумал, что ну и ладно, и вырвал первые два начатые листа, окрестив отныне данную тетрадь своим личным дневником, где он последнее время и вёл свои заметки, доводы и мысли, ведь какая-то гордость не позволяла ему выговариваться и жаловаться кому-нибудь. Павел не мог сейчас сделать ещё пару записей в дневнике, так как нужно было следить за дорогой, а бутылка давала о себе знать тем, что насылала на Павла сонливость. А жаль, что нет времени, ведь хотелось бы столько всего сейчас записать, столько всего навалилось! Павел записывал в свой дневник не всё, что приходило ему в голову, и не всё, что он видел когда-либо, а только лишь самое важное, самое цепляющее.

****

13 июня 2019 года.

Четверг.

21:42

Сегодня, благодаря Анечке, решил переоборудовать свою рабочую тетрадь «ПП-13». У неё даже кажется сегодня почти получилось сказать первое слово. Надеюсь, оно будет «мама», ведь если что-либо другое, то Вера сама не своя ходить будет. Ей, видите ли, нужно, чтобы всё было в её пользу. Это в ней и раздражает. Вчера зарядку от телефона выдернуть забыл, и как ты думаешь, что она устроила? Да абсолютно в разы худшее, чем устраиваю ей я, когда она регулярно раздолбайничает намного больше меня. Я если писать буду про всё, где она тупит, или портит что-либо, то я не знаю, хватит ли мне этой тетради! Но люблю её, да, где не соврать там не соврать. Ведь и я не без греха! Встретились два одиночества на стыке судеб. Но да ладно, хватит сопли разводить, сегодня на работе какой-то опарыш додумался в станок запихать рабочую перчатку, да и оставить его включённым! Это оказался Витёк, вроде так его зовут, ладно бы просто не опытен был, так идиот же! Всё наперекосяк специально делает, и не сознаётся, гад! А Антону Ефимычу из-за этого чуть руку не отчекрыжило, это ведь совсем не то место, где нужно выключать мозги! Думаю, уволят его скоро, ну или сам уволится, Антон ему и так надавал по шапке хорошенько за несоблюдение правил безопасности, но вот руководство мне, как старшему бригадиру, поручило распоряжаться самому с увольнениями, но мне жалко их как-то, от хорошей ли жизни к нам на завод прут? Ведь сидят и терпят рядовые сотрудники нашу абсолютно идиотскую организацию. Жирные хари высших хрен знает когда в цеху появляются, на закупку материалов они тоже класть хотели! Про зарплаты они слышать не хотят, нету денег говорят. Про кондиционер тоже, и всё равно на то, что зайти в цех летом просто невозможно, не то что там работать. Рядовые сидят голодные, в порванных тряпках, которые когда-то были одеждой, дядьки взрослые у шпаны сигареты стреляют, а эти твари с курортов каких-то возвращаются, рожи их ещё от загара не отошли, и вместо обычного свиного лица теперь нам предстаёт загорелая рожа, которая докладывает, что денег нет! Вы держитесь, не знаем мы где они! Не платят нам клиенты! Нет и всё! Вера и так мозги уже выносит, что на то не хватает, на это. А я что сделаю? Где эти уроды в нашей стране вообще находят способы загорать? Давно у нас курорты есть? Может покажете где? Может какие-то аппараты для загара существуют, и им за деньги наворованные их привозят, нам знать не дано. Отправить бы этих ублюдков в Смерчеево, чтобы они жизнь нюхнули, им не помешает. Подобное отношение сеет в наших рядах полнейшую анархию и беспредел. Недавно Еграфыч, с голодухи видимо, шарился по курткам своих же, пока все были на обеде. Он уже делал это не раз, и не два. Кто ворует — никто не знал. А как застукали — ясное дело отмудохали так, что тот ещё неделю на работу не мог прийти чисто физически, а там и уволился из-за стыда видимо. Увольнения бухгалтер подписывала не читая, ей было всё равно, она вроде в каких-то шашнях с одним из высших, и соответственно, все кроме неё зарплату то и не видят. А Виталич, взрослый и статный мужик, склонил голову над Еграфычем, когда тот лежал без сознания, и промолвил речь о том, что не он виноват, что его вынудили, и что не тех мы бьём. Из-за его речи Еграфыча бить то и перестали. К слову, высшие к рядовым уже подходить боятся, и делают всякого рода заявления с лестницы на втором этаже, где открывается вид на станки, и при этом закрыв за собой дверь. Потому что уже было несколько случаев, когда рядовые, устав терпеть настолько наглое к себе отношение, кому-нибудь из высших что-нибудь да сломают. То челюсть, то нос. И после этого ходят эти важные с охраной по бокам, два-три шныря в костюмах. У меня это просто недоумение вызывало, относись ты к пролетарию по-человечески, и не нужна будет тебе эта охрана, да и ты работяг наших видал? Два метра с кепкой, чуть терпения лопнет, не поможет тебе никакая охрана, это же смешно! А дома всё как обычно, Анечка рисует что-то.