Последний заезд

— Съешьте еще блинчиков с яблоком, мистер Спейн. Очень сладкие, очень вкусные.

— Большое спасибо, дамы, но я, по-моему, уже облИнился.

Это впервые вызвало смех у насмешливой Сары.

— А там, откуда вы родом, разве не любят сладкое?

Теперь я разглядел, что глаза у нее серо-стальные и в остром их взгляде есть и дерзость и загадочность. Я не ошибся — эта ловушка тут самая опасная.

— Очень умеренно, мэм, — ответил я, — От избытка пирожных и вообще сладкого у меня слегка… мутится в голове.

— Да? — сказала она. — Тогда Сара подливает вам кофе. На этот раз можете со сливками.

Она снова наполнила чашку и поставила передо мной. Когда она наклонилась, чтобы налить сливки, ее свободная, с чужого плеча блузка открыла пару китайских яблочек, таких востреньких, какие вряд ли увидишь на ветвях. Она передразнивала сестрину демонстрацию и вместе с тем не желала отстать. А китайские яблочки могут быть не менее интересны, чем канталупы, даже самые сладкие.

Меерхофф встал с чашкой на блюдце.

— Не надумали покурить, Джордж? Поскольку другими ароматами мы уже надышались.

Широкая мокрая улыбка засвидетельствовала, что дуракаваляние Джорджа на веранде его нисколько не обмануло. Это была у них старая игра.

— Я с удовольствием, мистер Меерхофф, — сказал Джордж.

Извинившись, мы встали из-за стола и втроем удалились, как говорится, в кабинет хозяина.

Потертая мебель пережила множество послеобеденных бесед за многие годы — еще в другие времена, в другой стране. Меерхофф принялся рассуждать о положении в мире. «Вся Европа поглощена… новые границы… Запад встречается с Востоком… Торговая экспансия в Китае…» Джордж вежливо слушал, кивал и пыхал дымом, как паровоз на остановке. Я по его примеру изображал внимание и старался не затягиваться. Чем дальше Меерхофф говорил, тем больше ерзал Джордж. Когда его сигара была вежливо докурена до середины, Джордж сказал «кхе-кхе» и встал.

— Мистер Меерхофф, я бы с радостью остался побеседовать. Честное слово. Но обещал нашему парню пройтись с ним по городу, чтобы познакомился с ночной жизнью Пендлтона. Так сказать, проветриться.

Лицо Меерхоффа выразило озабоченность.

— Не уверен, что это разумно, Джордж. В атмосфере чувствуется буйство, оно может принять зловещий и опасный характер. На месте Джорджа Флетчера я бы воздержался от прогулки. Не лучше ли остаться здесь и поболтать? Можем послушать пианолу.

— Я уже дал слово, — не уступал Джордж, — И обещаю, мы будем избегать опасных влияний.

— В таком случае, я избегал бы заведения Хукнера. Держите дальше от него путь ваш и не подходите близко к двери его — ни к парадной, ни к задней. Там не только индюшачьи гузки поджаривают.

— Хороший совет, мистер Меерхофф. Да, сэр, хороший совет. Спасибо вам за заботу. Мы будем держать себя в узде.

На дворе смеркалось, и за дверью голос Джорджа обрел обычную насмешливую скрипучесть.

— Некрасиво так срываться — мистер Меерхофф обычно подает бренди под пианолу. Но потом его тянет молиться, а потом горевать о жене. А потом он плачет. Кроме того, от избытка европейских разговоров и сладостей человек пухнет. Но ужин был первоклассный, а?

Я согласился. Первоклассный.

— Ну что, надеюсь, девчонка Сара не очень тебе досадила? Это озорство у нее от матери ирландки. Приходится терпеть, что поделаешь.

Я сказал, что не досадила. Ни капли. Я надеялся как-нибудь в скором времени опять потерпеть это озорство. Взгляд мой привлекло вдруг осветившееся окно на верхнем этаже. Она стояла там в ночной рубашке. В одной руке держала свечу, в другой — маленькую ирландскую арфу. Увидев, что я смотрю, она подняла свечу к щеке. И за секунду до того, как задуть ее, подмигнула мне — отчетливее некуда.

— Сара всегда была задиристой девчонкой, — сказал Джордж, открывая калитку в штакетнике.

Я вышел за ним, ничего не ответив. На улице он снова запел:

Кофе на белых дубах растет. В реке течет виски…

Я догнал его, пристроился в ногу. День у меня получился наполненный, если считать по тому, что случилось со мной в первый раз. Первая сигара, первый раз мне подмигнула девушка, первый ужин под не баптистскую молитву. Завтра мне предстояло ехать на открытие Первого чемпионата мира по родео. А сегодня ночевать с индейцами на древней стоянке, куда сходились для переговоров племена до всякой письменной истории. И до постели было еще не скоро.

Я найду ту, что со мной пойдет И будет слаще ириски.

Глава девятая Как следует помыться

Мы с Джорджем шагали посередине бурлящей улицы под газовыми фонарями и глядели по сторонам. По дощатым тротуарам сплошняком — по четверо в ряд — двигались люди, а вдоль бордюров в несколько рядов стояли брички, повозки, «фордики». Моторы автомобилей ворчали, белоглазые лошади топали. Фермеры с семьями отдыхали у повозок и беседовали о своем, фермерском. Ковбои, прислонясь к чему можно, курили в уединении, которое ковбои всегда находят под полями своих шляп. Под угловым фонарем на земле ребята играли в шарики.

В буче пендлтонского центра Джордж притих. Хотя он этого не показывал, предостережение Меерхоффа на него подействовало. Если его окликали, он подносил пальцы к шляпе, проборматывал несколько слов и шел дальше. Так мы прошли все четыре квартала по главной улице. Когда повернули обратно, я сам уже чувствовал легкое беспокойство. Под праздничным весельем как будто притаилось злое буйство. Любой пьяный выкрик или гогот мог стать сигналом к заварухе. Такое же ощущение назревающего взрыва было у меня на Бил-стрит [28] накануне Южных скачек — только по другую сторону цветного барьера.

28

Улица в Мемфисе, Теннесси.

— Ничего себе гулянка, — заметил я, желая успокоить Джорджа да и себя заодно. — Город, наверное, расцвел.

— Наверное. — Джордж посмотрел на меня меланхолически, — Расцвел…

Он хотел сказать что-то еще, но нас отвлекла серия громких хлопков. Похоже было на выстрелы дешевого пистолета. Из толпы в баре, визжа, выбежал молодой китаец. Он с криками пробежал мимо нас: к его косичке была привязана низка горящих шутих. Он внезапно исчез на другой стороне улицы, словно провалился под землю. Джордж закончил прерванную фразу:

— …только думаю иногда, не будет ли мой цвет тут лишним.

Он продолжал идти с еще более грустным видом. Бедный Джордж, подумал я, может, и не стоит тебе чересчур резвиться нынче вечером. Когда мы проходили мимо кучки ржущих шутников, он вдруг остановился.

— Внемли! По-моему, это его преподобие Линкхорн за пианино.

Из двери таверны неслось бренчание пианино. Его сопровождал оркестр, ужасно исполнявший песню «Девушка из Буффало». Все вместе это напоминало бунт на котельном заводе.